Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

Он вылетел из ворот цеха мощный, ослепительно-красивый (или это только так показалось Николаю?), в клубах снежной искристой пыли, поднимавшейся из-под его гремящих гусениц, и, победно сверкая на солнце, напористо пересек заводский двор.

Рабочие, обсыпанные снегом, махали шапками, рукавицами, кричали «ура!»

— Оце дило! — проговорил Вернигора, стоявший рядом с Николаем. — Геббельс уже давно разбомбил в своих сводках наш завод. А он живет и начинает посылать горячие гостинцы Гитлеру.

— Пусть живет на уральской земле! — подхватил Алексей Петрович. — Земля у нас добрая…

Танк, взрывая снег, сделал резкий поворот и скрылся за углом соседнего корпуса.

А люди все еще стояли у ворот цеха, улыбаясь и стряхивая с себя снежную пыль, и желали своему первенцу счастливой боевой судьбы.

— Двух месяцев не прошло, — сказал Нечаев парторгу, — как начало прибывать оборудование, а первый танк уже готов.

— Да, теперь об этом можно говорить, — согласился Кузнецов и подмигнул. — А если бы стали ждать, когда придет броневой стан, не было бы еще сегодня этих проводов.

— Ладно, — сказал Нечаев, — ничего портить праздника. Ошибки свои учтем…

Торжество кончилось. Первый танк вынесли, что называется, на руках. Теперь уже мало было только порыва. Требовались ритмичность и быстрота в повседневном тяжелом деле. Перед сборщиками, перед командирами смен, перед начальником цеха Громовым встали новые трудности.

Кроме деталей, которые изготовлялись на заводе, рядом со сборкой — в механическом, в кузнечном, в литейном — были еще детали, делавшиеся на других заводах Урала. Они поступали с перебоями, задерживались в пути. Это вносило тревогу и суету. Цех превратился в поле боя, на котором нельзя было понять, где чужие, а где свои. Вдоль поточной линии, на всех ее узлах, возникали трудности. Стояли одна за другой машины в ожидании какой-либо детали. А деталь эта медленно двигалась на завод, иногда не просто деталь, а душа танка…

Николай ходил вдоль линии главного конвейера, и в его воспаленных от бессонницы глазах плыли оранжевые круги, и в шуме головокружения мерещились поезда с деталями. Поезда эти двигались очень медленно, их заносило снегом, их обстреливали пулеметным огнем, их задерживали на каждой станции нерадивые железнодорожники, — так казалось ему. Он встряхивал головой, наваждение исчезало.

Кто-то тронул его за руку, сказал знакомым голосом:

— А деталей-то нет. Вот бы, как прежде было, в газетку написать… помнишь, комсомольский пост на блюминге?

Кто это? Ах, да, — Смышляев, старый знакомый…

— Будут детали! — ответил он и побежал вперед.

Но детали шли и шли своей бесконечно-медленной дорогой и никак не могли дойти до конвейера.

А конвейер, несмолкающий заводский поток, в который стекались ручьи и ручейки подсобных цехов и дальних заводов, шумел за спиною, сливался с нарастающим гулом работы и, казалось, догонял Николая и грозил захлестнуть своей тяжелой волной.

Но были у сборщиков неполадки и по собственной вине. Стало ясно, что темпы сварочных работ не отвечают новой технологии. Сборочный цех не справлялся с заданием.

Громов оправдывался новизною дела и вообще трудностями военного времени. Он, по его собственному выражению, крепче всех подталкивал первый танк — подпирал плечом все дело. Возможно, поэтому на торжественном митинге он и громче других кричал «ура» и звонче других целовался. Теперь же размахивал руками и произносил клятвы. Дважды вызывали его в партком. Он обещал выправить положение. Разговаривал с Кузнецовым, как всегда, в общих чертах и не любил касаться деталей.

А в цехе, в бригаде Семена Пушкарева, думали, как бы ускорить сварочные работы, и решили построить специальное приспособление. Николай в принципе одобрил идею, побежал к Громову. Тот молча выслушал, походил по кабинету, заложив руки за спину, остановился.

— Я думаю, — наконец, заговорил он, — ты не будешь обзывать меня консерватором. Помнишь историю с многорезцовой обточкой? Я тебя тогда поддержал, хотя многие были против, весь цех переоборудовал. Помнишь? Мысль была могучая. А это — не то… Не могу поддержать.

Николай решил пойти в партком. Кузнецов и обрадовался предложению сборщиков и удивился, что Громов не поддержал их.

Вечером он вызвал к себе Сергея Сергеевича, заговорил о приспособлении для сварки.

— А вдруг не выйдет? Вдруг беды наделаем? — ответил Громов. — Тут следует хорошенько подумать. Я считаю, что вместо этого несбыточного дела надо улучшать то, чего уже достигли. Со своей стороны обещаю…

Придя домой под утро, он осторожно притворил дверь спальни, чтобы не разбудить жену. Но Софья Анатольевна проснулась сама и, закуривая в постели, молчаливо, одним взлетом бровей спросила, что нового…

— Все на моих плечах! Выдержат ли? — проговорил Сергей Сергеевич и тут же, расправляя плечи, дал понять, что все-таки выдержат.

Софья Анатольевна отвернулась, бросив на подушку перламутровую зажигалку — приобретение военного времени.

— «Выдержат»! — насмешливо повторила она. — Ты не умеешь работать. Почему этого не видят?

— Ты вот умеешь, а не работаешь, — отозвался Сергей Сергеевич, помолчав.

— Еще чего не хватало! Что же тогда ты станешь делать?

Софья Анатольевна чувствовала себя спокойно. Она не растерялась перед бесцеремонной гостьей — войной — и, отгородившись от нее батареей консервных банок, жила по-прежнему.

Сергей Сергеевич промолчал и постарался скрыть свою обиду.

Откровенно говоря, дела складывались не очень-то удачно. Ни на заводе, ни дома он не чувствовал себя вполне уверенно. Вспоминалось предложение сборщиков. Нет, это ребячья затея, главное звено знаменитой цепи не здесь.

Ночью он сообщил о готовности нескольких десятков танков. Сообщение было немедленно передано в наркомат, в Государственный комитет обороны.

Ранним утром в цех явился Нечаев. Танки, попавшие в сводку, как уже готовые, продолжали стоять на линии потока. Ни один танк не мог двинуться — не хватало то одной, то другой детали.

Нечаев изумился, а услышав оправдание Громова, пришел в ярость.

— И ты решил заняться припиской в такое время — в военное время?! Понимаешь ли ты, что делаешь?

— Так ведь тут разрыв всего полсуток… эти детали будут, и танки пойдут, — заверял Громов. — Дважды я их в сводку не запишу… вся разница в нескольких часах…

— Да понимаешь ли ты, что говоришь?!

— А потом, — продолжал свое Громов, — я не виноват… детали не я делаю. Я хотел как лучше, о вас же заботился…

— Ты, оказывается, ни черта не понимаешь?! — крикнул Нечаев. — Это опасное, страшное очковтирательство! Тебя, что ли, вместо танка пошлю туда? — спросил он, свирепым взглядом окидывая тучного, неповоротливого Сергея Сергеевича.

Кто-то из рабочих не выдержал, засмеялся. Смех был невеселый, злой.

— Телеграмму Сталина ты читал? Поздравил с первым танком и попросил делать их побольше. А ты понимаешь, что значит — попросил? Это значит — потребовал! В день по три раза звонок из Москвы: сколько сошло танков с конвейера? От такого завода,