Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Я должна увидеть вас завтра.

— Миссия, в полдень, спросите Сератара, его не будет на месте.

Она смотрела на своё отражение и словно видела перед собой другого человека. Рука со щеткой двигалась уверенно, расчесывая спутавшиеся кое-где пряди, кожу головы приятно покалывало, а она поражалась, что все ещё жива и внешне не изменилась после всех этих несказанных мук.

Любопытно. Каждый следующий день после первого давался ей все легче.

Почему так?

Не знаю. Впрочем, ладно. Завтрашний день разрешит проблему с этой задержкой, хотя, возможно, все начнется даже сегодня ночью, и мне больше не нужно будет бояться и плакать, плакать и снова бояться. Десятки тысяч женщин оказывались в той же ловушке, что и я, и все же выбирались из неё без вреда для себя.

Несколько глотков лекарства, и все становится как раньше, и никто ничего не знает. Кроме тебя и Бога! Кроме тебя и доктора, или тебя и повивальной бабки — или ведьмы.

Довольно на сегодня, Анжелика. Уповай на Господа и на Благословенную Богоматерь. Благословенная Богоматерь защитит тебя, ведь ты невинна. Ты открыто помолвлена с замечательным человеком, как-нибудь ты выйдешь за него замуж и будешь жить долго и счастливо. Завтра… завтра начнутся все где и как.

Позади неё А Со готовила постель, собирая с неё чулки и белье. Платье с кринолином уже висело на особой вешалке вместе с двумя другими, полдюжины новых повседневных платьев лежали все ещё завернутые в большие пакеты из рисовой бумаги. Через открытое окно в комнату залетали смех, пьяное пение и музыка из клуба, которые как будто и не думали стихать.

Она вздохнула, всем сердцем желая вернуться туда. Щетка задвигалась энергичнее.

— Мисси хотеть ч'то, хейа?

— Нет. Хочу спать.

— Доблой ночи, мисси.

Анжелика заперла за ней дверь. Дверь в апартаменты Струана была закрыта, но не заперта. По заведенному порядку, как только она заканчивала свой туалет, она стучалась к нему, потом входила и целовала с пожеланием спокойной ночи, иногда обменивалась с ним двумя-тремя фразами и возвращалась назад, оставляя дверь приоткрытой на случай, если ночью ему станет плохо. Такое теперь случалось нечасто, хотя, с тех пор как неделю назад он прекратил принимать снотворное, он проводил ночи беспокойно, почти не спал, однако её никогда не тревожил.

Анжелика опять присела к зеркалу, и ей понравилось то, что она там увидела. Её пеньюар был шелковым, весь в кружевах и очень парижский — сшитая здесь копия того, что она привезла с собой.

Пробкой от духов она рассеянно коснулась груди и за ушами, слегка поправила кружева. Легкий стук в дверь.

— Малкольм?

— Входи… я один.

Неожиданно для неё, он оказался не в постели, а в своём кресле. Красный шелковый халат, глаза странные. В ту же секунду какой-то инстинкт заставил её насторожиться. Она, как обычно, заперла дверь и подошла к нему.

— Не устал, любовь моя?

— Нет и да. Когда я вижу тебя, у меня перехватывает дыхание. — Он протянул к ней руки, и она подошла ближе, сердце её учащенно забилось. Его руки дрожали. Он притянул её к себе, начал целовать ей пальцы, руки, грудь. В первый момент Анжелика не сопротивлялась, наслаждаясь его обожанием, желая его. Она наклонилась к нему, поцеловала и позволила гладить и ласкать себя. Потом, чувствуя, что жар накатывает слишком быстро, она опустилась на колени рядом с креслом, наполовину разорвав его объятия.

— Мы не должны, — прерывисто прошептала она. Её сердце стучало так же гулко, как и его…

— Я знаю, но мне необходимо, я так хочу тебя… — Его горячие дрожащие губы нашли её губы, прижались к ним, её губы ответили. Теперь его рука гладила её по бедру, разжигая все сильнее огонь в её чреслах, потом эта сладостная мучительница передвинулась выше, ещё выше, и Анжелике захотелось большего, но она погнала себя прочь от манящего края и опять отстранилась, шепнув: «Нет, chéri». Однако на этот раз он удивил её, оказавшись гораздо сильнее, чем она думала, его вторая рука удержала её в любовных тисках, голос и губы становились все настойчивее, убедительнее, ближе, ближе, но тут, забыв обо всем, он слишком резко повернулся, и боль сразила его.

— О господи!

— Что случилось? С тобой все в порядке? — испуганно спросила она.

— Да, кажется, да. Господь Всемогущий! — Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, его пыл охладел, пронзенный сумасшедшей болью; ноющая же боль в чреслах осталась, и та, другая боль, казалось, лишь усиливала её. Его руки ещё держали её, ещё дрожали от нетерпения, но сила ушла из них.

— Боже, извини…

— Не надо извиняться, дорогой. — Когда, благодаря судьбу, она почувствовала, что дыхание возвращается к ней, Анжелика встала и налила ему холодного чая, который он всегда держал подле кровати. Сердце её ещё не успокоилось, разбуженные чресла ныли и горели огнем, ей, как и ему, не хотелось останавливаться, но она знала, что должна остановиться: ещё несколько минут, и она уже не смогла бы удержаться; ей было необходимо найти способ защитить себя, защитить его, защитить их обоих — из глубины сознания поднялся голос, громко выкрикивающий литанию: «мужчина никогда не женится на своей любовнице; ничего до брака — все что угодно после»; эти слова в неё вбивали с тех пор, как она могла понять их смысл. — Вот, — пробормотала она, протягивая ему чашку.

Она опустилась на колени и долго смотрела на него: глаза закрыты, лицо в поту, халат тоже в темных пятнах. Через мгновение бóльшая часть её собственной тревоги и беспокойства растаяла бесследно. Она положила руку ему на колено, и он накрыл её своей.

— То, что мы живем так близко, плохо для нас, Малкольм, — мягко сказала она, с нежностью глядя на него, любя его, но не будучи по-настоящему уверенной в своей любви. — Нам обоим трудно, chéri, я тоже хочу тебя и тоже тебя люблю.

После долгой паузы он с трудом произнес тихим, полным боли голосом:

— Да, но… но ты можешь помочь.

— Но нам нельзя, не раньше, чем мы поженимся, пока ещё нет, мы не должны, не сейчас.

Вдруг вся боль и отчаяние сегодняшнего вечера, когда ему пришлось сидеть и на протяжении всего бала терпеливо смотреть, как другие обнимают её в танце, вожделеют её, а он едва в состоянии ходить, хотя месяц назад он твердо знал, что как танцор мог дать фору любому из них, вся эта невысказанная мука поднялась в нем и вздыбилась, как гребень волны.

«Почему не сейчас! — хотел закричать он ей. — Какое значение могут иметь месяц или два? Ради всего святого… ну хорошо, я приму это, да, замуж приличная девушка должна выходить девственной, или она блудница, я соглашусь, что джентльмен не должен настаивать на своём до брака, я принимаю это! Но, ради Создателя, есть же другие способы».