Звездочеты - Анатолий Марченко

«Это уж точно, учительница», — подумал Зимоглядов, со смешанным чувством испуга и радости улавливая в словах женщины знакомые интонации Маргариты.

— Это верно, накостыляли что надо, — подтвердил Зимоглядов, обернувшись на Гену, забившегося в угол у письменного стола, и с прежним, уже испытанным страхом скользнул глазами по правому верхнему ящику стола. — А от угощения нынче грех отказываться, да и у меня кое-что из провианта найдется, вместе и перекусим, — торопливо заговорил он и, встав со стула, принялся развязывать вещмешок.

Гена с любопытством наблюдал за ним. Зимоглядов извлек из вещмешка банку свиной тушенки, флягу со спиртом, буханку черного хлеба, складной столовый нож и брус уже тронутого желтизной сала.

— А у вас орден есть? — снова невпопад спросил Гена, глотая слюну при виде таких вкусных, давно исчезнувших из их дома кушаний.

— Орден? — растерянно переспросил Зимоглядов, съежившись от внезапного вопроса. — Я, Гена, воевал, когда не до орденов было…

— А медаль?

— Медаль имеется… «За боевые заслуги».

— А что же вы ее не носите?

— Успеется, Гена. Вот ворога погоним — наденем тогда…

«Даже мальчишке лжешь, даже мальчишке», — с ненавистью к самому себе подумал Зимоглядов.

— Мы и не познакомились, — приветливо сказала женщина, по достоинству оценивая щедрость Зимоглядова и ставя на стол миски с застывшей мамалыгой. — Меня зовут Анна Алексеевна Косякина, учительница.

Зимоглядов повернулся к ней и обомлел: сейчас, когда женщина сбросила платок, она показалась ему красавицей. Как на морозе горячим румянцем пылали щеки, коротко подстриженные волосы молодили ее, делая похожей на девушку.

— А меня — Арсений Витальевич Зимоглядов, — не колеблясь, назвал он себя.

«Теперь все равно, теперь ничего не страшно», — успокоил он взметнувшееся где-то в глубине души противное до омерзения чувство страха.

— Зимоглядов? — спросила Анна Алексеевна. — Очень редкая фамилия.

— Верно, редкая, — согласился Зимоглядов. — Да разве в фамилии дело? В людях. Орел орла родит, а сова — сову.

— Это вы верно говорите, — не совсем ясно понимая, к чему клонит Зимоглядов, согласилась Анна Алексеевна. — Садитесь, прошу вас. И зря вы все свои запасы разложили.

— Нет, Анна Алексеевна, не зря, — вздохнул Зимоглядов. — И знаете, сегодня, как никогда, я понял: ничего нельзя на этом свете откладывать. Ничего! Иначе — мгновение сверкнет — и уж поздно, уж ни к чему!

Анна Алексеевна согласно кивала, помогая Зимоглядову резать сало и хлеб.

— А у вас оружие есть? — неожиданно спросил Гена, и светлые, как у матери, глаза сверкнули неутоленным любопытством.

Рука Зимоглядова, вскрывавшая кривым садовым ножом банку с тушенкой, вздрогнула. Он ответил не сразу.

— Ну, хотя бы наган? — не выдержал Гена, думая, что Зимоглядов не расслышал.

— Наган? — не оборачиваясь к Гене, ответил Зимоглядов. — Имеется, конечно, только не с собой. Командиру оставил. А как часть догоню, вернет.

— Жаль, — вздохнул Гена. — Охота из нагана стрельнуть.

— Ты, Гена, садись, за стол садись, — торопливо, боясь новых вопросов, заговорил Зимоглядов. — Ты, малыш, еще настреляешься в своей жизни. Не горюй…

— Да какой я малыш! — обиделся Гена. — Мне двенадцать лет.

— Осенью будет, — уточнила Анна Алексеевна, ласково потрепав тонкой рукой Генкин вихор.

Зимоглядов налил в два граненых стакана спирт, разбавил холодной, из эмалированного ведра, водой, удивляясь, что делает все это в квартире Маргариты так по-хозяйски основательно и спокойно.

— Мы выпьем, а ты, Гена, ешь, сало тебе в самый раз, отощал ты, дружок. А мы, Анна Алексеевна, выпьем за здоровье…

— А все, кто к нам приходил, за победу пили, — сказал Гена.

— Геннадий! — нахмурилась мать.

— Да вы на него не шумите, — ласково сказал Зимоглядов. — Ведь он, Анна Алексеевна, если вдуматься, абсолютно прав. Только, Гена, оно ведь как в нашей жизни? Будет здоровье, будет и победа.

Они выпили. Анна Алексеевна едва не задохнулась от спирта, принялась поспешно нюхать корку черного хлеба.

— А метель все не унимается, — с печалью в голосе произнес Зимоглядов, посмотрев в начавшее темнеть окно, и бережно поставил стакан возле миски.

— Да, третий день метет, — сказала Анна Алексеевна. — И немец уже под Ростовом. Скоро Новый год, а радости — никакой.

— Под Ростовом, говорите? — переспросил Зимоглядов. — А вы, Анна Алексеевна, не печальтесь. Куда б он, этот немец, ни дошел, возвращаться ему придется. Знаете, есть пословица такая: прытко бегают, так часто падают.

— Вашими бы словами… — сказала Анна Алексеевна. — А на душе тревожно: мы с Геной уже в третий раз эвакуируемся. Как с границы начали, так все и эвакуируемся.

— Выпьем еще по одной, Анна Алексеевна, — проникновенно предложил Зимоглядов. — Глядишь, мрачные мысли и улетучатся.

— Что вы, мне завтра в школу, — принялась отказываться Анна Алексеевна. — Сколько мне, женщине, надо…

— А папа у меня водку совсем не пьет, — похвастался Гена, уплетая тушенку.

Зимоглядов ласково посмотрел на него, обнял за щупленькие плечи.

— Молодец он, твой папа. Только на войне фронтовую чарку дают. Сто граммов.

— И все равно не пьет, — не сдавался Гена. — Он пишет, что спирт на сахар меняет.

Анна Алексеевна отвернулась, стараясь не показывать нахлынувшие слезы.

— Глупый ты еще, Геннадий, — попыталась улыбнуться она. — Может, он в бою сейчас…

— И все равно его не убьют! — убежденно воскликнул Гена.

Зимоглядов шумно выпил, тяжело вздохнул.

— Заколдованный он? — хмелея, спросил Зимоглядов. — Я вот не на войне и то гарантии не даю. Прошлого не догонишь, а от завтрашнего не уйдешь. Эх, Анна Алексеевна, Анна Алексеевна! Какой вы предмет преподаете, не секрет?

— Господи, какой же секрет? — всплеснула руками Анна Алексеевна. — Я ведь в начальных классах уроки веду, — почему-то смутилась она.

— Ну и что ж с того, что в начальных? — подбодрил ее Зимоглядов. — Это очень даже почетно, что в начальных. Тут, можно сказать, универсал требуется — и азбуке научи, и таблице умножения, и где равнина, а где горы — покажи. Глобус-то ребятишкам небось на уроки приносили?

— Приносила, как же…

— Вот-вот. А не подумали вы, милейшая моя Анна Алексеевна, раскрасавица русская, что вы ему, ученику своему, внушаете: так, мол, и так, земля вращается вокруг собственной оси. А он, этот ученик, внимает и очень даже старательно эти самые слова за вами повторяет, и в тетрадочку в косую линеечку записывает, а потом, через много лет, вымахает в этакого здоровенного детину и начнет изрекать: вовсе она, земля, и не вертится, и никакой оси не имеет. Как вы думаете, бывают такие ученики?