Звездочеты - Анатолий Марченко

Старенькая и потому уже вовсе не согревавшая красноармейская шинель, которую носил Зимоглядов, была щедро облеплена мокрыми снежными хлопьями. Он не стряхивал их. «Точь-в-точь, как тот боец в Немчиновке. По виду ты сейчас схож с ним, но только по виду. Впрочем, он не отступал, а вот ты сейчас отступаешь…»

Зимоглядов долго не решался свернуть за угол и приблизиться к знакомому дому. Было такое чувство, что, как только подойдет, из окон тотчас засвистят пули и настигнут его, как бы он ни старался скрыться.

«А вдруг Маргарита жива, может, Глеб солгал тогда, вернувшись в гостиницу, решил тебя успокоить?» — с неожиданной радостью вспыхнула надежда, и Зимоглядов поежился, как от озноба.

Зимоглядов повернул за угол, зажмурил глаза и тут же с отчаянно дерзкой решимостью открыл дрожащие веки. Дом стоял на прежнем месте. Оголенные корявые ветви яблонь чернели в метельно клубившихся хлопьях снега. «Боже мой, — ужаснулся Зимоглядов, — всюду снег: в небе, на земле, в душе твоей…»

Он толкнул озябшей рукой калитку, облепленную снегом, — она не поддавалась. Тогда он налег плечом — калитка протяжно, сердито заскрипела, приоткрылась, и Зимоглядов протиснул ставшее чужим тело в образовавшийся проход. И тотчас же на крыльцо из дома выскочил мальчишка в накинутой на плечи фуфайке, без шапки. Было похоже, что он наблюдал за Зимоглядовым в припорошенное снегом окно. Глаза у Зимоглядова туманились, их застилало то ли снежными хлопьями, то ли слезами, и он никак не мог отчетливо разглядеть лицо выскочившего ему навстречу мальчишки. В какой-то миг почудилось, что он очень похож на Маргариту…

— Вам кого? — строго спросил мальчик.

Зимоглядов пытался разжать спекшиеся, неживые губы, но не смог.

— Кого вам? — настойчиво повторил мальчик вопрос.

— Собственно… как объяснить… — замялся Зимоглядов, переминаясь с ноги на ногу. — Я хотел… Маргарита Сергеевна здесь живет?

— Маргарита Сергеевна? — бойко переспросил мальчик. — Нет, она не живет. Теперь мы живем.

— А где же она живет? — успокаиваясь, спросил Зимоглядов. — Ты знаешь, где она живет?

— Она умерла, — все так же бойко, как на уроке, ответил мальчик. — Два года назад умерла. Или три, я уже забыл.

— Умерла… — растерянно повторил Зимоглядов. — Я вот живу, а она умерла…

— Мама! — позвал мальчик в приоткрытую дверь. — Тут дяденька Маргариту Сергеевну спрашивает.

На зов вышла совсем еще молодая женщина. Светлые волосы, выбившиеся из-под платка, и такие же светлые глаза выдавали в ней приезжую. Она пристально посмотрела на Зимоглядова. Что-то было в его облике жалкое, вызывающее сочувствие, и она тут же сказала добрым, участливым голосом человека, не раз попадавшего в трудные жизненные обстоятельства:

— Да вы заходите. Гена, что же ты пригласить не догадался?

Зимоглядов долго отряхивал с себя снег, чтобы войти, — сначала с шапки, потом шапкой стегал по шинели и кирзовым сапогам. Сдернув с плеча вещмешок, варежкой смахнул снег и с него.

Войдя в комнату, он едва не задохнулся от того, что увидел: все в ней сохранилось так, как было при Маргарите. Не изменилось ничего — ни расположение мебели, ни сама мебель, и особенно стол, и правый верхний ящик стола… Здесь все оказалось настолько постоянным и нетронутым, что Зимоглядов подумал: может, эта женщина и есть Маргарита, может, все осталось прежним, а изменилась только она?

Нет, они были чужими, эти люди, поселившиеся в когда-то родном для него доме — и эта женщина, и этот строгий, видно, смышленый мальчик.

— Да вы, пожалуйста, садитесь, — придвинула ему расшатанный стул женщина. — В ногах правды нет.

— Спасибо, — Зимоглядов сбросил с себя мокрую, ставшую тяжелой и громоздкой шинель и присел на стул. — Я ведь на минутку… Думал Маргариту Сергеевну застать.

Женщина посмотрела на него долгим сочувствующим взглядом.

— Мы-то здесь поселились после того, как ее не стало, — заговорила женщина. — Приезжие мы, я и не была с ней знакома. А вот слышала о ней много — рассказывали. Чудесная, говорят, была женщина… — Она вдруг умолкла и вопрошающе посмотрела на него, не зная, продолжать ли свой рассказ или же не надо. — Простите, вы ей кем доводитесь?

— Я? — Зимоглядов не ожидал этого вопроса и потому смутился. — Как вам сказать… Учились мы вместе в институте, дружили. А потом жизнь разлучила…

— Понимаю, — кивнула женщина и заговорила уже увереннее, смелее. — И у нее, рассказывали, жизнь неудачно сложилась. Муж ушел от нее, так в одиночестве и жила. Сейчас-то мы все одинокие, мужья воюют, а до войны — совсем другая жизнь была. Совсем другая…

Она задумалась, как бы вспоминая свою прежнюю жизнь и сравнивая ее с нынешней, совсем непохожей на ту, далекую.

— Это верно, совсем другая, — как в забытьи повторил Зимоглядов, поражаясь и радуясь своей искренности. — Значит, вечная ей память, Маргарите Сергеевне…

Женщина снова взглянула на него, каждый раз стараясь определить его настроение и направление мыслей, чтобы ненароком не причинить ему боль.

— А я-то надеялся — вместе на фронт уйдем, — сказал Зимоглядов, лишь бы отвлечь ее и избавиться от неотрывного взгляда.

— Вы как же — на побывку? — спросила женщина.

— Случайно. Наша часть на Прохладную идет, вот я и забежал мимоходом. Командир до утра отпустил. Надеялся — счастье, что так вот совпало. А оно — совсем наоборот.

— Вы проголодались, наверное? — женщина засуетилась, ей стало страшно оттого, что, о чем бы она ни заговорила, все оборачивалось на одно и то же — на воспоминание о Маргарите Сергеевне. Зная, что вовсе не виновата в том, что гороно выделило ей именно эту квартиру, и тем более не виновата, что Маргариты Сергеевны уже нет в живых, она все же не могла избавиться от какого-то подспудного, нелегкого чувства вины перед этим жалким, измученным человеком, столь непростительно запоздавшим на встречу с женщиной, которую, видимо, любил. — У меня есть мамалыга, правда, холодная, без молока. И немного вареной фасоли…

— А мой папа на фронте, под Москвой, и мы вчера от него письмо получили, — вдруг некстати выпалил Гена, внимательно слушавший их разговор и ждавший подходящего момента, чтобы сообщить это, но так и не дождавшийся его. — Там фрицам здорово по шеям накостыляли!

— Гена, как же можно так перебивать, когда взрослые разговаривают? — удивленно спросила женщина. — Не дал человеку ответить…

«Это уж точно, учительница», — подумал Зимоглядов, со смешанным чувством испуга и радости улавливая в словах женщины знакомые интонации Маргариты.

— Это верно, накостыляли что надо, — подтвердил Зимоглядов, обернувшись на Гену, забившегося в угол у письменного стола, и с прежним, уже испытанным страхом скользнул глазами по правому верхнему ящику стола. — А от угощения нынче грех отказываться, да и у меня кое-что из провианта найдется, вместе и перекусим, — торопливо заговорил он и, встав со стула, принялся развязывать вещмешок.