Путь Никколо - Дороти Даннет

Наконец объявился Феликс. Весь в лохмотьях, — похоже, он охотился с придворными дофина. Он пустился в длинный и занимательный рассказ об этом. Судя по тому, что сын ее ни словом не обмолвился о Клаасе, он, вероятно, уже узнал от Хеннинка, что тот вернулся, но пока не говорил с хозяйкой. Прежде чем она успела спросить его об этом, новый стряпчий Грегорио постучался в дверь. Верно, она ведь сама просила, чтобы он присутствовал на их встрече. Ему следует знать, что происходит в Лувене. Не успел мейстер Грегорио усесться, как дверь распахнулась рывком, и на пороге обнаружился приятель Феликса, Джон Бонкль. Демуазель де Шаретти воззрилась на него в изумлении. Тот застыл, заливаясь румянцем.

— Демуазель, прошу прощения. Мне сказали, что Феликс здесь.

— Совершенно верно, — подтвердила мать Феликса. — Но боюсь, что он очень занят? Это что-то срочное?

— Нет. То есть да. — Джон Бонкль никогда не славился живостью ума. — Феликс, он требует восемь шиллингов до вечера. Я не могу ему заплатить, ублюдок.

Испуганно округлив глаза, Феликс указал ему взглядом на мать. Джон Бонкль побледнел.

— То есть… Прошу прощения. Это у меня случайно сорвалось, демуазель. Но Феликс, я правда не могу расплатиться.

— Что заплатить? Почему?

— Заплатить тебе за него, за нее, — попытался объяснить Бонкль. — Ну, в общем, ты понял.

— За что мне заплатить? — переспросил Феликс. И медленно залился краской.

— Простите, демуазель… — обернулся к ней Джон Бонкль. — Но Клаас сказал, что я должен заплатить ему до вечера восемь шиллингов, иначе…

— Что иначе? — мягко осведомилась Марианна де Шаретти.

Наступило молчание.

Марианна де Шаретти поднялась с места. Взяв ключ из связки на поясе, она отомкнула один из сундуков у стены. Оттуда достала мешочек и настольные весы, которые установила на столе. Развязала мешочек, и на зеленое сукно высыпалась стопка серебряных гротов. Она выложила их на весы, несколько монет убрала, и наконец, взвешенные пересыпала в новый мешочек. Весы она установила поверх стопки подписанных обязательств, рядом с которыми лежал лист с расценками красильни, где цены были аккуратно вписаны в столбик напротив образчиков окрашенной пряжи. Все очень по-деловому.

— Весы проверяли совсем недавно, — заявила она Джону Бонклю. — Полагаю, ты можешь им доверять. — Она по-прежнему говорила очень мягким тоном, держа мешочек с серебром на ладони. — Я должна отдать это тебе, или Феликсу, или Клаасу?

— Мне, — поспешил с ответом Феликс.

Она устремила взор на своего первенца, давно повзрослевшего.

— С удовольствием. Но, разумеется, тебе придется объяснить, на что пойдут эти деньги.

Молчание. Затем Феликс неохотно подал голос.

— То есть, на самом деле, это Джону. Я перед ним в долгу.

Она покосилась на Джона.

— Верно?

Тот кивнул, похоже, на время утратив дар речи.

— Тогда, — произнесла мать Феликса, — я буду рада вручить тебе эти деньги от имени моего сына. Он постепенно расплатится со мной, и я потребую очень невысокий процент. Ты доволен, Джон?

Тот опять кивнул.

— Тогда мы с тобой прощаемся, — сказала ему Марианна де Шаретти. — Ну что ж, Феликс, теперь расскажи мне, что происходит в Лувене. Во всех подробностях. Со всеми цифрами и подсчетами. Начинай с самого начала и поведай нам все.

Она полагала, хорошо зная Клааса, что тот по крайней мере попытается должным образом подготовить ее сына Однако Клаас явно ничего подобного не сделал.

К тому времени, как верхом на муле Клаас въехал во двор, разговор был уже закончен, и кабинет опустел. Феликс сбежал в свою любимую таверну, мейстер Грегорио отправился к себе заниматься делами, а демуазель де Шаретти устроилась у огня в своей излюбленной гостиной, где когда-то застала ее Кателина ван Борселен.

О возвращении Клааса она узнала, когда горничная, просунув голову в дверь, осведомилась, готова ли хозяйка принять его. Разумный ход, чтобы не настраивать против себя других ее подчиненных, которые по положению были выше бывшего подмастерья.

По правде сказать, она полагала, что ей не следовало бы принимать его в гостиной наедине. Мейстер Грегорио, к примеру, понятия не имел, что Клаас живет в ее доме с самого детства, или что в прошлом году она сидела у его постели, когда он был ранен. Или была рядом, когда мстительный вельможа изуродовал ему лицо.

А вот и он. Широкая, ничем не омраченная улыбка, волосы, обвисшие и прилипшие ко лбу, словно водоросли, от пота и от жары. Она поморщилась. Улыбка сделалась еще шире.

— Мне следовало бы извиниться, но это запах денег.

Не вставая со стула с высокой спинкой, она покосилась на него.

— Я бы предпочла получить обратно свои восемь шиллингов.

Соображал он быстро.

— А, Джон Бонкль? Кто ему заплатил? Надеюсь, не вы?

— Судя по всему, этот долг лежал на всем семействе Шаретти, — отозвалась она. — Хотя я так и не поняла, кто, когда и почему задолжал такую сумму. Я уяснила лишь, что именно ты желаешь ее получить. Феликсу я сказала, что он расплатится со мной, когда сможет.

Запрокинув голову, он принялся смеяться.

— Феликс никогда меня не простит. Мы поссорились по дороге. Но я все поправлю.

— Полагаю, что да, — согласилась она. — Но хочу тебе сказать, что я не имею ни малейшего представления, что произошло в Лувене, за исключением ухода Оливье и того, что Феликс поставил на его место какого-то новичка. Он вообще был там?

— Да, — подтвердил Клаас. — Но ему нелегко улавливать все подробности. Это придет. И если демуазель желает, я могу рассказать ей, как я вижу это.

— Я желаю, чтобы мне хоть кто-нибудь что-нибудь сказал, — заявила Марианна де Шаретти. — Полагаю, тебе лучше сесть вот там, не слишком близко. И расскажи мне также, что ты имел в виду, говоря о запахе денег.

Так что он рассказал ей не только о Лувене, но также о Тоби Бевентини и его дяде, и о Квилико, и о крестнике Папы Римского, и о Проспере Камулио де Медичи. И о миланских и константинопольских родичах Николаи Джорджо де Аччайоли, грека с деревянной ногой, который, собственно, и стоял у истоков всей этой затеи.

Она выслушала его до конца сидя совершенно неподвижно.

— А теперь ты говоришь. — Тобиас обнаружил эти залежи?

— Да, — подтвердил Клаас. Он раскраснелся, дыхание участилось, а глаза горели. — Я не думал, что ему удастся, или что он захочет поделиться с нами. Ему помог мессер Проспер. Он посол на службе миланского герцога, но также близкий друг Адорне.

— Значит, и Ансельм Адорне знает об этом? — уточнила она. — Вот откуда твой выигрыш в лотерею. А я так поняла из твоих слов, что монополия принадлежит венецианцам.