Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

href="ch2-1604.xhtml#id856" class="a">[1604] (они не только учитывают правки, которые вождь оставил на предыдущем варианте списка, но и серьезно уточняют состав лауреатов, максимально приближая его к тому, который будет утвержден в постановлении двумя днями позднее).

Самым принципиальным добавлением Сталин, по-видимому, считал внесение в список Лавренева и Медынского, потому как именно их фамилии были вынесены на первый лист списка под знаком NB:

О пьесе Лавренева «Голос Америки» Сталин пространно высказался на этом заседании Политбюро, что еще раз подчеркивает ее важность.

— Ну что же, что его критикуют, — сказал Сталин о Лавреневе. — А вы помните его старую пьесу «Разлом» (1928)? Хорошая была пьеса. А теперь вот его берут и критикуют все с той же позиции, что он недостаточно партийный, что он беспартийный. Правильно ли критикуют? Неправильно. Все время используют цитату: «Долой литераторов беспартийных»[1605]. А смысла ее не понимают. Когда это сказал Ленин? Он сказал это, когда мы были в оппозиции, когда нам нужно было привлечь к себе людей. Когда люди были — одни там, другие тут. Когда людей ловили к себе эсеры и меньшевики. Ленин хотел сказать, что литература — это вещь общественная. Мы искали людей, мы их привлекали к себе. Мы, когда мы были в оппозиции, выступали против беспартийности, объявляли войну беспартийности, создавая свой лагерь. А придя к власти, мы уже отвечаем за все общество, за блок коммунистов и беспартийных, — этого нельзя забывать. Мы, когда находились в оппозиции, были против преувеличения роли национальной культуры. Мы были против, когда этими словами о национальной культуре прикрывались кадеты и всякие там иже с ними, когда они пользовались этими словами. А сейчас мы за национальную культуру. Надо понимать две разные позиции: когда мы были в оппозиции и когда находимся у власти. Вот тут этот был — как его? — [Л. Л.] Авербах, да. Сначала он был необходим, а потом стал проклятьем литературы.

Недавно выступал и писал в журнале [ «Октябрь»] [А.] Белик[1606]. Кто это? Этот тоже пользуется словами «Долой литераторов беспартийных». Неверно пользуется. Рапповец нашего времени. Новорапповская теория. Хотят, чтобы все герои были положительные, чтобы все стали идеалами. Но это же глупо, просто глупо. Ну а Гоголь? Ну а Толстой? Где у них положительные или целиком положительные герои? Что же, надо махнуть рукой и на Гоголя, и на Толстого? Это и есть новорапповская точка зрения в литературе. Берут цитаты и сами не знают, зачем берут их. Берут писателя и едят его: почему ты беспартийный? Почему ты беспартийный?[1607] А что, разве [М. С.] Бубеннов был партийным, когда он написал первую часть своей «Белой березы»? Нет. Потом вступил в партию. А спросите этого критика, как он сам-то понимает партийность? Э-эх![1608]

Как видим, от сталинской критики «беспартийных чудаков»[1609] в далеком 1912 году не осталось и следа. Симонов писал, что слова эти не возымели далеко идущих последствий для советской критики, не вызвали «изменения ее терминологии». Одним и, может быть, главным из таких последствий опытный аппаратчик Симонов, в будущем так и не сумевший преодолеть инерции сталинской эпохи, видел очередное правительственное постановление, за составление которого и написание к нему сопроводительной статьи уже было принялись в правлении Союза писателей. Однако этому начинанию не было дано перерасти во что-то оформленное: Фадеев и Симонов подготовили черновик редакционной статьи «Правомерно ли понятие „партийность литературы“ в применении к советской литературе?»[1610] и отправили его на одобрение вождю, но документ осел в сталинском архиве, так и не появившись на страницах «Литературной газеты».

Между тем действительное значение сталинских слов состояло в указании на только тогда замеченное им несовпадение желаемого (соцреалистической теории) и действительного (писательской практики). По сути, в этом монологе Сталин открыто выступил против «бесконфликтности» и тем самым окончательно сформулировал идею, которая впоследствии станет стимулом к полному уничтожению соцреалистического канона. Вождь признал, что литература начинает постепенно выходить из-под контроля ЦК, а догмат «партийной организации» культурного производства полностью обесценился. Вместе с тем Сталин по-новому стал воспринимать собственную роль в рамках созданной им же системы. Реанимация принципа «большевистской самокритики» не оправдала возложенных на нее ожиданий, поэтому вождю, до этого мыслившему себя в качестве созидающего «культурного героя», пришлось частично перенять черты «трикстера» — встать в оппозицию к собственному творению. Иначе говоря, если отойти от дефектной терминологии Юнга, Сталин был вынужден силой собственных решений формировать очертания советской культуры, не способной к саморегуляции и внутренне подверженной всевозможным «уклонам». Институт Сталинской премии в этих условиях оказался единственным инструментом претворения деспотической воли в жизнь. Именно этим, как кажется, и объясняется практика значительно возросших вмешательств Сталина в лауреатские списки.

По разделу художественной прозы на первую степень был выдвинут один лишь С. Бабаевский (несмотря на то что к премии была представлена лишь первая часть его романа «Свет над землей»[1611]), а Ф. Гладков и С. Айни перенесены в список лауреатов второй степени; к ним же добавлены А. Волошин и В. Ильенков. Восстановлена в списке и кандидатура Э. Казакевича. Из списка лауреатов третьей степени были вычеркнуты Г. Мусрепов (отложен), Н. Зарьян (отложен), А. Пантиелев (отклонен), Л. Киачели (отклонен) и В. Фоменко (отклонен), а вместо них добавлены Г. Медынский, В. Панова и А. Коптяева (ее роман «Иван Иванович» был неодобрительно воспринят литературной критикой, а сама писательница обвинена в создании «ложного» образа советской семьи[1612]). К. Симонов в мемуарах приводит реплику Сталина о «Яном береге» Пановой: «…если оценивать эту новую ее вещь, то она слабее предыдущих. Пять лет назад за такую вещь, как эта, можно было дать и большую премию, чем сейчас, а сейчас нельзя. У Пановой немного странная манера подготовки к тому, чтобы написать произведение. Вот она взяла один колхоз и тщательно его изучила. А это неверно. Надо иначе изучать. Надо изучать несколько колхозов, много колхозов, потом обобщить. Взять вместе и обобщить. И потом уже изобразить. А то, как она поступает, это неверно по манере изучения»[1613]. Подробно обсуждалась на заседании Политбюро и кандидатура Коптяевой:

…дошла очередь до обсуждения романа Коптяевой «Иван Иванович». Сталин счел нужным вступиться за этот роман:

— Вот тут нам говорят, что в романе неверные отношения между Иваном Ивановичем и его женой. Но ведь что получается там у нее в романе? Получается так, как бывает в жизни. Он большой человек, у него своя большая работа. Он ей говорит: «Мне некогда». Он относится к ней не как к человеку и товарищу, а только как к украшению жизни.