Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

По разделу художественной прозы было премировано 16 писателей. Лауреатом первой степени стал С. Бабаевский (за роман «Свет над землей»). Вторые премии были присуждены Ф. Гладкову (за «Повесть о детстве»), С. Айни (за книгу «Бухара» (Воспоминания), первая и вторая части), Э. Казакевичу (за роман «Весна на Одере»), Н. Рыбаку (за роман «Переяславская Рада»), К. Седых (за роман «Даурия») и А. Волошину (за роман «Земля кузнецкая»). В число лауреатов третьей степени попали М. Гусейн (за роман «Апшерон»), В. Ильенков (за роман «Большая дорога»), А. Чаковский (за роман «У нас уже утро»), Г. Медынский (за роман «Марья»), А. Коптяева (за роман «Иван Иванович»), В. Панова (за повесть «Ясный берег»), И. Василенко (за повесть «Звездочка»), К. Львова (за повесть «На лесной полосе») и А. Мусатов (за повесть «Стожары»).

По разделу поэзии присудили девять Сталинских премий, среди которых четыре премии второй степени и пять — третьей. Лауреатами вторых премий оказались А. Яшин (за поэму «Алена Фомина»), С. Рустам (за сборник стихов «Два берега»), А. Барто (за сборник «Стихи детям») и И. Гришашвили (за однотомник стихов «Избранное»). Обладателями премии третьей степени стали Е. Долматовский (за книгу стихов «Слово о завтрашнем дне»), П. Комаров (за циклы стихов «Зеленый пояс», «Новый перегон», «Маньчжурская тетрадь»), М. Миршакар (за поэмы «Золотой кишлак» и «Непокорный Пяндж»), С. Олейник (за цикл сатирических стихов «Наши знакомые») и М. Рыльский (за перевод на украинский язык поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш»).

По разделу драматургии было присуждено всего четыре премии. Лауреатом первой степени стал В. Вишневский (за пьесу «Незабываемый 1919-й»), а лауреатами второй степени — С. Михалков (за пьесы «Я хочу домой!» и «Илья Головин»), К. Симонов (за пьесу «Чужая тень») и Б. Лавренев (за пьесу «Голос Америки»).

Между тем по разделу литературной критики и искусствоведения неожиданно оказалось целых пять лауреатов. Обладателями вторых премий стали В. Ермилов (за книги «А. П. Чехов» и «Драматургия Чехова»), С. Макашин (за книгу «Салтыков-Щедрин») и Я. Эльсберг (за книгу «А. И. Герцен. Жизнь и творчество»). Двумя лауреатами третьей степени оказались Г. Гусейнов (за книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века») и Е. Мозольков (за книгу «Янка Купала»).

Очевидно, что в принятом постановлении содержалось скрытое обращение прежде всего к писательскому сообществу, так как по всем другим областям искусства списки лауреатов выглядели вполне стандартно. Сталин не был доволен итогами литературного производства, о чем внятно свидетельствуют его реплики, сохранившиеся в записях Симонова и приведенные нами выше. От былого жанрового разнообразия соцреалистической литературы не осталось и следа: из 16 премий по разделу прозы 11 наград были присуждены за романы, четыре — за повести и еще одна премия досталась Айни за книгу воспоминаний, по типу тяготеющую к романной форме.

Список лауреатов по разделу художественной прозы оказался вполне предсказуемым и поэтому не вызвал недоумения у сообщества читателей. Присуждение единственной премии первой степени Бабаевскому не вызвало удивления в литературном сообществе, поскольку награды был удостоен роман «Кавалер Золотой Звезды», открывший дилогию о Сергее Тутаринове. Первым в списке обладателей вторых премий оказался Ф. Гладков, в первые послевоенные годы возглавлявший Литинститут и искренне ненавидевший (вероятно, из зависти) почти все, что было создано «признанными» советскими прозаиками — сталинскими лауреатами. Так, 20 февраля 1948 года Гладков писал в письме Кирпотину:

…мне когда-то не совсем по душе были твои статьи о Шолохове. У меня — свой взгляд на этого писателя. Он отвратителен мне своим ерническим отношением к женщине. Наша женщина достойна всякого уважения. Я преклоняюсь перед ее героизмом, самоотверженностью. Она умеет сочетать в себе мать и государственного человека. А он назойливо унижает ее и паскудно любуется ею как самкой и блядью. Он пробуждает в читателе самые низменные чувства. Идеализируя старое казачество, он противопоставляет ему большевиков как жалких евреев (1‐й том «Тихого Дона») и как бандитов, идиотов, психопатов.

Давыдов — мерзкая фигура. Большевиков он не знает и не любит. Они способны только на анархию и грабеж («Поднятая целина»), Шолохов требует мужественной критики, суровой и беспощадной. В отношении к нему нет правдивого слова. Он сумел поставить себя вне критики. Он невыносимо многословен, а пресловутые пейзажи утопают в свалках словесной бестолочи (замусоленная олеография) и сплошь и рядом не связаны с душевным состоянием героев. И я не знаю, что, собственно, в Шолохове — от социалистического реализма.

Это между прочим[1621].

В одном из писем к Кирпотину в конце февраля 1948 года он почти повторит знаменитую фразу Пастернака из письма к Фадееву от 18 июля 1943 года («Я все-таки что-то сделал на своем веку для родного слова…»):

А ведь у меня — свой голос, свой облик, своя палитра, и меня не смешать ни с кем. И мне кажется, что я оставил довольно заметный след в нашей советской литературе за 30 лет ее развития. В чем же дело? Почему такая антипатия и пренебрежение у критиков? Нет ли здесь застарелых предубеждений, идущих от рапповских времен? Не знаю. Вероятно, не моей голове решать этот вопрос[1622].

Гладков позиционировал себя «живым классиком», родоначальником (!) социалистического реализма[1623] и закономерно чувствовал к себе пренебрежительное отношение буквально в каждом жесте руководства Союза писателей, в не удовлетворявших его «подачках» со стороны ЦК. С одной стороны, присуждение премии укрепило в нем мысль о собственной исключительности, граничащей с гениальностью, но, с другой стороны, Гладкова не покидало ощущение недооцененности, намеренного утаивания от всех его подлинной роли в советской литературе. Именно в таком ключе он, по воспоминаниям Кирпотина, воспринял присужденную награду второй степени.

Вчера, — записал Кирпотин в дневнике 24 мая 1950 года, — встретил на прогулке Федора Васильевича. Второй роман печатается в «Новом мире», третий — в Екатеринодаре — пишет. Разговорился искренне, горячо: всю жизнь работал, боролся, кровью переживаю. Писатели однообразны, пишут об одном и том же, одними словами, одинаковыми средствами. Друг на друга похожи, нивелированы. <…> Он говорит, что Институт Горького перестал посещать. Там мелкие, невежественные дельцы без знаний, без убеждений типа Петрова. Еголин такой же. Странно упрощают изучение Горького и советской литературы. Забывают, что Горький вернулся в 1931 году, а советская литература уже проделала большой путь. Соц[иалистический] реализм — обобщение опыта всей советской литературы. Теоретическое понятие это было дано Сталиным[1624].

Ясно, что Гладков воспринимал свое писательское наследие (особенно «Цемент» и «Энергию») как едва ли не центральный сегмент этого предгорьковского «опыта», поэтому не мог довольствоваться положением полузабытого писателя, чьи заслуги якобы специально замалчиваются литературной критикой. На будущий год Гладкову присудят-таки первую премию за автобиографическую повесть «Вольница», тем самым признав за ним статус «классика»