Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра - Алексей Гавриш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пиночет долго ко мне присматривался, делая это опосредованно, через пациентов. В первые недели он давал мне для курации разных людей, как тех, что уже лежали на отделении, так и первичных. Сначала дело ограничивалось понятными, «хорошо читаемыми» и не вызывающими проблем с диагностикой случаями. Нередко после того, как я принимал их, он вызывал этих же пациентов на беседу к себе.
Как-то он в очередной раз захотел посмотреть пациента, который только что был у меня. К этому моменту я начал подозревать, что что-то делаю не так, что мои диагнозы ошибочны, а назначаемая терапия не соответствует состоянию. И я робко попросился к нему в кабинет – посмотреть, как он ведет прием.
И успокоился. Во-первых, я не ошибся. Как минимум с этим пациентом. Во-вторых, это было самое удивительное, завораживающее и чудаковатое зрелище. Клиническая беседа Пиночета решительно отличалась от всех других, которые я видел и в которых принимал участие раньше, а ведь я смотрел пациентов и с профессурой, и с очень видными специалистами.
Пиночету же льстило мое любопытство. Он меня не выгонял.
Первое время я соблюдал нормы этикета. Стучался во всегда открытую дверь его кабинета и спрашивал, можно ли войти, можно ли задать вопрос, можно ли поприсутствовать. Я старался кратко и емко формулировать вопросы, а получив ответ, сразу удалялся, изображая занятость и деловитость.
Постепенно все эти условности стерлись, а наш совместный прием стал ежедневной нормой. Буквально через несколько недель в своем кабинете я только переодевался. Всех пациентов мы вели – диагностировали, назначали терапию, профилактически беседовали – вместе.
Так начался наш с ним диалог продолжительностью в четыре года. Наши разговоры были обо всем, начиная от простой бытовухи и заканчивая экзистенциальными смыслами.
Мне невероятно повезло. У меня появился учитель (даже Учитель). Думаю, что и Пиночет тоже долго ждал ученика, который будет разделять его взгляды и понимать то, что говорилось между строк или вообще без слов. Он был моим учителем в самом широком смысле этого слова. Он научил меня всему. А самое главное – он научил меня думать. Анализировать, прогнозировать, понимать. Видеть пациента не как сборник разрозненных симптомов и синдромов, которые можно сопоставить с классификатором болезней и выставить диагноз, а как целостную сущность. Понимать и различать, где личность, а где болезнь. Чувствовать границы своих компетенций. Статику и динамику заболеваний. Всё.
Самое главное – он научил меня думать. Анализировать, прогнозировать, понимать. Видеть пациента не как сборник разрозненных симптомов и синдромов, которые можно сопоставить с классификатором болезней и выставить диагноз, а как целостную сущность.
Если в начале работы я его внимательно слушал и старался все запоминать, то со временем я стал ему подражать. Причем во всем. Я, так же как и он, ходил по учреждению держа руки за спиной. Отвечал на звонки его фразами. Перенимал интонации и прищур. Кажется, его это забавляло.
Почти сразу, как я пришел, Пиночет изложил мне базовые принципы работы в системе. Очень важные. И я им всегда следовал. «В тюрьме все знают всё». «Я работаю за зарплату». «На отделении всегда должно быть спокойно». Теперь подробнее.
«В тюрьме все знают всё». Основополагающий тезис. Его нужно усвоить, понять и принять. Это упрощает и облегчает жизнь. Здесь стены слушают. СИЗО – одновременно открытая и закрытая структура. С одной стороны, это непрерывный поток людей. С другой – есть постоянные пассажиры и работники, которые в этих стенах десятки лет. И информационная скудость. Всем всегда интересно, а что, а как, а с кем, а у кого. Совсем не обязательно стучать в привычном понимании этого слова. Просто один сотрудник кому-то про кого-то рассказывает, эта информация идет дальше, проходит по кругу, обрастает подробностями от других участников того или иного события. И это невозможно остановить. Тайн как таковых не существует.
Это прекрасно: если в больнице, где мне приходилось работать ранее, кто-то сообщал руководству порочащую меня информацию, я расстраивался, переживал… Где-то нашелся стукач, который выдал, и прочее. А здесь я заранее знал, что все будет доложено, и в лучшем виде. Не было никаких поводов переживать. Когда ты понимаешь и принимаешь тот факт, что любое твое действие будет известно во всех подробностях заинтересованным лицам, становится очень легко работать. Ты не опасаешься предательства друзей и коллег. А все потому, что это не есть предательство. Это одно из основных и основообразующих условий работы. И фиг с ним.
Отсюда следует следующий тезис. Вернее, не только отсюда.
«Я работаю за зарплату». На деле это означало чудовищный уровень личной свободы. Я это понимал и без Пиночета, но он подарил мне уверенность, позволявшую устоять перед многими соблазнами. Я видел два обоснования этому принципу – первое и второе.
Первое – не получится заниматься коррупцией так, чтобы об этом никто не знал. То есть получится, но недолго. Быстро к тебе придут. И придется делиться. И делиться придется весьма значительно. Это уже не будет сверхприбылью, это будет еще один маленький кусочек зарплаты, но завязанный на понятные риски.
Когда меня спрашивали, почему я не участвую в коррупционных схемах, а такой вопрос задавали или из любопытства, или прощупывая почву, я отвечал так: «Благодаря взяткам я смогу купить машину чуть дороже или жить не в трехкомнатной, а в четырехкомнатной квартире. Но мне этого мало. Мне нужен дворецкий, а с такими подачками я на него не заработаю». И это, отчасти, было правдой.
Второе – это свобода. У начальства не было никаких рычагов давления на меня, кроме должностных. Мне нечего было предъявить в неформальном поле. Это позволяло и отстаивать свое мнение, и не бояться за свою работу, и отказывать в откровенно незаконных просьбах, которые так или иначе мелькали в моей практике. Пожалуй, личная свобода для меня всегда была важнее всего остального. И должности, и зарплаты – всего.
«На отделении всегда должно быть спокойно». Это, думаю, даже пояснять не нужно. Всем должно быть спокойно. И сотрудникам, и спецконтингенту, и руководству. Ведь когда ему спокойно, у него нет необходимости совать нос в нашу работу.
Вот и все принципы, по которым мы работали с подачи Пиночета.
Пиночета нельзя описывать линейно. Его можно описать только с точки зрения феноменологии. Как феномен. Как целую серию, группу феноменов. Как сферического коня в сферическом вакууме. Как многоликого Шиву, ведь он примерял на себя личины, необходимые в той или иной ситуации, причем меняя маски прямо при зрителях.
Как-то я приехал на работу пораньше и сидел в машине, то ли докуривая, то ли копаясь в телефоне. И увидел, как Пиночет идет на работу. Это было какое-то очередное питерское межсезонье. Он был в черном дорогом пальто. Шел, заложив руки за спину и погрузившись в свои размышления. Меня поразила эта картина. Он больше напоминал атомный ледокол. Огромный, тяжелый, монументальный, такой, который совершенно невозможно потопить. Встречные прохожие его уважительно обходили. Казалось, что светофор включает зеленый свет только потому, что видит его приближение, как и машины, которые останавливались, чтобы пропустить только его. И это не было как-то наигранно и демонстративно. Все куда проще. Он хорошо знал, кто он, что он собой представляет, и ему не было никакой необходимости обращать внимание на окружающую реальность.
Он всегда приходил на работу на час раньше положенного. Это мудро. За этот час он успевал собрать важные сплетни и слухи со всех подразделений и решить множество рутинных задач, которые в другое время суток требовали бы куда больших усилий.
В тюрьме работают до обеда. Если придерживаться этого правила, функциональные обязанности выполняются без особых проблем. Жаль, не все начальнички это понимают, но это так. Послеобеденное время – для всевозможных экстренных ситуаций, которых в изоляторе всегда в избытке. Для пития чая или кофе, для ведения бесконечных разговоров.
Обед. Ритуал обеда был незыблем. Ровно в полдень мы с ним шли в тюремную столовую для сотрудников.
Пиночет
