Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра - Алексей Гавриш

От начала и до конца. У нас не было сопровождающих родственников, не было уверенности, имеем ли мы дело с психопатологией или ее симуляцией, не было никакой достоверной информации. В нормальных больницах существует регламент взаимодействия с пациентом. У нас же его не было, так как нас толком никто не контролировал.

Вызвать на режимный корпус психиатра могут в любой момент. Чаще всего в связи с каким-нибудь ЧП – очередная драка, резаные вены, неадекватное поведение, по мнению кого-то из сотрудников, и прочее. Но были и плановые консультации на корпусах. В принципе я имел право всех вызывать к себе в кабинет, но тогда этот процесс мог затянуться на неопределенное время. Нужно было найти свободного «выводного», выписать на него сопровождающие документы, которые позволят ему привести человека из камеры, потом он пойдет за ним. Потом поведет. Это все время. Гораздо проще идти на корпус самому.

В начале моей карьеры Пиночет брал меня с собой, и я ходил за ним как тень, как хвостик, выглядывая из-за его плеча и пытаясь понять, что происходит. Потом я постепенно научился и ходил самостоятельно. А когда я стал начальничком, то уже мог отправлять на это мероприятие Пиночета. Поменялись местами…

Попасть на консультацию к врачу-психиатру достаточно просто. Любой арестант может написать заявление с просьбой о приеме у медработника. Обычно это были клочки из тетрадок или обрывки всяких апелляций, на обратной стороне которых и писалось обращение – с кучей орфографических ошибок и разной степени оригинальности. Большинство заявлений адресовались терапевту, хирургу, стоматологу. Но часть из них были с жалобами и просьбами к психиатру. Или же посмотреть пациента просил кто-то из сотрудников.

Моя консультация начиналась с того, что я знакомился с учетной карточкой, которую находил в «корпусной» корпуса или же которую мне приносили вместе с клиентом. Учетная карточка по своей информативности круче любого паспорта или личного дела. Если уметь ее читать, узнаёшь про человека очень много. Только взглянув на карточку, можно было понять цель и смысл моей консультации. Там отображалась основная информация – статья, наличие прежних судимостей, дата поступления в СИЗО, номер камеры, наличие «полосы», фото. Также были нередки «неформальные пометки».

Фото. Штука малоинформативная, но дает минимальное представление о человеке.

Статья. Говорит о человеке очень много. Статьи, связанные с наркотиками, – вероятнее всего, буду иметь дело с зависимым, и человек под любым предлогом будет выпрашивать снотворных. Воровство, разбой, грабеж – малоинформативные статьи, люди по ним слишком разные, от воришек-наркоманов до серьезных людей из различных группировок. Как и статьи об убийстве – это может быть и обычная бытовая жуть, и кто-то серьезный. Преступления против личности, так называемые «табуированные статьи», – для меня как красная тряпка: скорее всего, человек будет просить защиты и жаловаться на тяжкую долю. Мошенники – обычно не самые глупые люди, и если они записываются к психиатру, то будет или интересный разговор, или красивый «заезд с многоходовочкой», где я лишь часть схемы.

Предыдущие судимости. Если человек ранее судим, то у него уже есть некоторое представление о возможностях тюремной медицины, и разговор с ним будет, вероятно, предметным, чаще в плоскости решения каких-то конкретных проблем, связанных не с психиатрией, а с возможностью что-то сделать моими руками. Если «первоход» – вероятно, это будет нытье и сопли, как же здесь плохо.

Время прибытия. Жалобы и просьбы у людей несколько различаются в зависимости от периода пребывания в изоляторе. Те, кто только здесь оказался, вероятно, будут предъявлять жалобы, связанные со стрессом от нового места и новой жизни, будет больше эмоций и попыток давить на жалость. Если человек тут уже достаточно давно, с одной стороны, он более собран, а с другой, вероятнее всего, у него будет симптоматика хронической усталости и накопленной напряженности, которая преобразуется в тревогу и бессонницу.

Номер камеры. Сам номер не важен, а вот информация о том, как часто человек менял камеры, важна. Если пассажир регулярно «встает на лыжи», это говорит о том, что у него, видимо, есть проблемы с коммуникацией и навыками общения. А если человек длительное время сидел в одной хате, а потом в течение короткого срока начинает кататься из одной в другую, то, вероятно, речь идет о каком-то конфликте.

Полоса. Карточка могла быть перечеркнута красной полосой. Это означало, что заключенный стоит на особом учете у администрации как «склонный к…». Членовредительству, агрессии, побегу, употреблению. Вроде это все. Может, еще какие полосы были, не помню.

Неформальные отметки. Звездочка в углу карточки означала, что человек «опущенный». А наличие этой информации очень важно. Не многие заключенные, имеющие этот статус, сообщают о нем при консультации, а именно он часто является и причиной, и поводом для моей консультации. Буквы «б.с.» – бывший сотрудник.

Если пассажир регулярно «встает на лыжи», это говорит о том, что у него, видимо, есть проблемы с коммуникацией и навыками общения. А если человек длительное время сидел в одной хате, а потом в течение короткого срока начинает кататься из одной в другую, то, вероятно, речь идет о каком-то конфликте.

В общем, еще не видя человека, можно было сделать важные и нужные наблюдения, которые упрощали мои дальнейшие действия.

Когда амбулаторная консультация проводилась на режимном корпусе, нужно было определиться: забирать человека на отделение или разруливать ситуацию на месте. Если было видно, что есть выраженные агрессивные или суицидальные тенденции, то вопрос с госпитализацией решался сразу. Такие все наши. Если же этого на первый взгляд не было, то можно было и поговорить.

В подавляющем своем большинстве обращения были типовыми, понятными и не требовали каких-то хитрых действий. Я даже не вносил их в медицинские карты, хотя по правилам каждое обращение заключенного к медицинскому персоналу должно быть отображено в документации. У меня в карманах халата или пиджака всегда были наготове таблеточки – в основном снотворные и транквилизаторы. В таком случае я выдавал немножко таблеточек, чтобы дать человеку возможность поспать и отдохнуть. Естественно, я объяснял схему приема препарата на три-четыре дня, а собеседник кивал и соглашался. Но стоило отправить его в камеру, как таблетки съедались все разом. Это понимал и я, и он, но мы все равно играли в эту игру. И я не вижу в этом ничего предосудительного. В том, что чувака рубанет часов на 12 и он наконец отключится, хотя бы на это время, от окружающей действительности, нет ничего плохого. Наоборот, это может быть гораздо полезнее, чем курс антидепрессантов или еще какой глупости. Но поэтому больше таблеток и не выдавалось – чтобы избежать отравления и передоза.

Если человек начинал наглеть и требовать таблетки через день, то либо он игнорировался, либо в его личную карточку вносилась запись о склонности к употреблению психоактивных веществ. Вернее, сначала это была угроза, шантаж, так как такая запись несколько усложняет жизнь в системе, особенно при последующем этапировании в колонию. В крайних случаях, когда персонаж совсем борзел и начинал выкручивать ситуацию, он переводился на отделение, где, согласно предъявляемой симптоматике и выставленному диагнозу, получал доступную в рамках национальных рекомендаций терапию, в которую входили аминазин и галоперидол.

Были и ребятки, с которыми просто нужно было поговорить. Такие беседы можно называть рациональной психотерапией, но на самом деле это был нормальный разговор с человеком – без осуждения, претензий, обвинений и угроз, от которых он и так ежедневно устает при общении с органами следствия и сотрудниками изолятора. Чаще приходилось слушать, иногда давать какие-то житейские советы.

Нередко целью консультации было «встать на лыжи» – уйти из камеры, где назревал конфликт. Обычно такие штуки мы перекладывали на оперов, но были и ситуации, которые приходилось решать нам. Кто-то неаккуратно стучал, об этом узнали, и его надо было «спрятать», хотя бы на время. Кто-то проигрался и боялся отвечать. Кто-то влез в очередной никчемный конфликт с маленьким сотрудником и переживал из-за угроз, которые со стопроцентной вероятностью останутся только словами.

Тут в ход у арестанта идет фантазия – кто во что горазд. В таких ситуациях важно оценить суицидальную готовность пациента, насколько он взвинчен, насколько готов на всякую глупость. Если виден настрой, то уже не до его фантазий. Надо действовать, пока не натворил дел. Если же жулик прощупывает почву, не может ли мое отделение поспособствовать улучшению условий содержания, и, предъявляя