Василий Пушкарёв. Правильной дорогой в обход - Катарина Лопаткина

произведений советский период в Третьяковской галерее представлен ложно. Недопустимо низкий уровень многих произведений, якобы характеризующих советский период, – особенно бросается в глаза в сопоставлении с замечательной выставкой И. Репина. Такого рода «картины», естественно, вызывают резкие отзывы рабочих посетителей. Отсюда возникает задача пересмотра соответствующих разделов наших музеев с тем, чтобы сохранить в выставочных залах лучшие реалистические произведения нашей эпохи и частью те произведения крупных мастеров, которые приближаются к реализму. Пересмотр должен коснуться только двух музеев (Третьяковской галереи и Русского музея) и только картин последних 20–25 лет. Что касается работ, подлежащих изъятию из экспозиции, но являющихся в то же время материалом историко-искусствоведческого изучения, то их целесообразно выделить в особое помещение, закрытое для массового зрителя. Наряду с этой перевеской картин и на опыте выставки Репина, Комитет по делам искусства, в целях пропаганды реалистического искусства, предлагает организовать ряд выставок подобного характера – Сурикова, Рембрандта и др. Прошу утвердить следующее постановление: 1. Принять предложение Комитета по делам искусств об изъятии из общих экспозиционных залов Третьяковской галереи и Русского музея (в Ленинграде) произведений формалистического и грубо-натуралистического характера последних 25 лет. 2. Одобрить организацию Комитетом по делам искусств специальных выставок художников-реалистов Репина, Сурикова, Рембрандта»[101].

Заполняться «сплошь и рядом произведениями формалистического и натуралистического порядка» Русский музей начал в 1920-е. Так, уже в 1920 году в собрание музея поступили произведения «новейшего русского искусства» из коллекции Александра Коровина[102], а в 1922 году работы Кузьмы Петрова-Водкина, Павла Кузнецова, Петра Кончаловского, Натальи Гончаровой, Михаила Ларионова, Василия Рождественского, Александра Матвеева, Роберта Фалька, Натана Альтмана, Павла Филонова, Владимира Татлина, Петра Митурича, Льва Бруни, Георгия Якулова, Надежды Удальцовой, Василия Кандинского и Казимира Малевича были представлены в постоянной музейной экспозиции[103].

В марте 1926 года было принято решение о расформировании Музея художественной культуры и передаче его коллекций в Русский музей[104]. Собрания Музея художественной культуры стали фундаментом коллекции Отделения новейших течений, созданного в 1927 году, во многом из них была сформирована первая экспозиция Отделения, концептуально имевшая статус временной выставки. Однако смена политического вектора в 1928 году стала для Отделения новейших течений приговором: постепенное снижение активности в работе привело к тому, что в 1932 году оно в документах значится уже как «бывшее». В июне 1931 года в Русском музее была открыта «Опытная сжатая экспозиция искусства кризиса капитализма», на которой авангардные произведения были выставлены в сопровождении броского этикетажа, помогавшего зрителю усвоить установки исторического и диалектического материализма[105].

В 1936 году после докладной записки Керженцева и публикации его программной статьи «О Третьяковской галерее»[106] «консервироваться» в запасниках должны уже были работы авангардистов – к экспонированию они были запрещены[107]. О дальнейших практических шагах на пути формирования закрытого «особого хранения» в Русском музее в своих воспоминаниях писал Василий Пушкарёв: «27 марта 1937 года постановлением № 74 Всесоюзного комитета по делам искусства при СНК СССР за подписью П. Керженцева было дано распоряжение всем художественным музеям «произвести распределение находящихся в фондах (вне экспозиции) художественных произведений на две категории – запас «А» и запас «Б»». Запас «А» не требует пояснений, запас «Б» составляют художественные произведения, не представляющие интересы для музея в экспозиционном и научном отношении». Само по себе постановление кажется даже невинным. Ничего в нем не говорится ни о формалистах, ни о модернистах. Речь, однако, идёт о ненужных и, надо полагать, малохудожественных, неэкспозиционных произведениях, которые выделяются музеям и «поступают в распоряжение распределительной комиссии» … видимо для передачи другим музеям. Однако на практике это невинное деление художественных произведений на «А» и «Б», то есть на первый и на второй сорт, являлось первым государственно-организованным актом нигилистического отношения к так называемому «формалистическому» искусству. Помимо письменного распоряжения было ещё и устное указание Керженцева, согласно которому (как утверждает Я. П. Пастернак, бывший тогда заведующий отделом советского искусства Русского музея) занялись переводом в раздел «Б» тех картин, которые были «левее Бродского». К сожалению, это касалось не только произведений советского периода, но и дореволюционного. Причём процесс перевода в разряд «Б» не был одномоментным. Это была целенаправленная акция, которая длилась до 1946 года, и все произведения, поступившие до этого срока, манера исполнения которых не укладывалась в рамки «ахрровского соцреализма»[108], записывались в инвентаре музея шифром «ЖБ», то есть «живопись Б». Традиция оказалась настолько живучей, что отдельные рецидивы перевода в группу «Б» или записи в инвентаре во второй сорт наблюдались даже в 1951 году. Именно в это время получила шифр «ЖБ» картина Петрова-Водкина «На линии огня», подаренная музею вдовой художника Марией Фёдоровной по моей просьбе. И не только живописи это касалось. Была переведена в разряд «Б» по тем же причинам вся «левая» или «формалистическая» графика (рисунок, акварель) дореволюционного периода и советского времени и гравюра советского времени. Что же оказалось «левее Бродского»? Левее Бродского оказались все картины революционного периода и большая часть произведений советского времени К. С. Петрова-Водкина. … Не поднялась рука перевести туда же его портрет Анны Ахматовой, три автопортрета художника, картину «Девушка у окна» (1928) и несколько натюрмортов. Естественно, оказались «левее Бродского» и были переведены во второй сорт все произведения Н. Гончаровой, М. Ларионова, А. Лентулова, Л. Поповой, П. Кузнецова, многие вещи П. Кончаловского, И. Машкова, А. Куприна, А. Дайнеки, С. Герасимова, В. Чекрыгина, И. Пуни, В. Лебедева, Н. Удальцовой, М. Шагала, Р. Фалька, А. Шевченко и многих других. Конечно, весь Кандинский, Малевич, Филонов тоже оказались во втором сорте, хотя по каким-то неведомым соображениям «Красный квадрат» Малевича (1913), поступивший в 1926 году, оказалась в первом сорте, только с одной буквой «Ж» (живопись). Несколько его ранних рисунков тоже оказались в первом сорте, так же, как и учебные рисунки натурщиков П. Филонова. И ещё одно чудо – Сарьян весь оказался первого сорта. Перечислить всех художников, произведения которых были отправлены в группу «Б» просто невозможно. Пощады не было никому …»[109]

Художник Павел Зальцман, ученик Филонова, 14 января 1955 года оставил запись в своем дневнике о посещении экспозиции Русского музея в Михайловском дворце: «Грязно и подло-скверная развеска, и темно. Репин расползся на что-то шесть-семь комнат. Врубель, Кустодиев и т. д. затиснуты в жестокую тесноту. От Сомова кусочки. «Дамы в голубом» нет. На Коровине, как и в Третьяковке, российская живопись кончается. Все-таки Васнецов и ещё две-три вещи Врубеля; и даже он – хотя я и не выделял его никогда как одного из самых близких – ясно спрашивает: зачем всё предыдущее, вся эта компания копиистов и техников? Это огромная ошибка, выбранная художественным учреждением, а во-вторых, обывательским спокойствием, которого вовсе не хотят нарушать. Всё это вообще не искусство – и дело это ясно, но теперь особенно этого не должны понимать»[110].

К этому следует добавить, что в 1950–1970-е