Семи смертям не бывать - Андрей Кучкин

По складу своего характера он вообще предпочитал деятельность разведчика любой другой, в том числе и командирской. Данилка считал, что нет дела почетнее и опаснее разведки. Вот почему он был так настойчив в своих просьбах и не сомневался, что в конце концов Азин отпустит его.

И не ошибся. Обняв Данилку за плечи и вместе с ним шагая по комнате из угла в угол, Азин говорил:

— Ну что ж, видно, тебя не удержишь. Раз невмоготу, давай собирайся.

И Азин подробно проинструктировал Данилку, намечая маршрут разведки и ее задачу. В тот же вечер Данилка стал собираться в путь. Наскоро передал дела своему заместителю, старательному служаке, прилагавшему много усилий, чтобы содержать в порядке канцелярию. Потом, натопив баню, вымылся. Перед походом Данилка становился подобранным, немногословным. Он чувствовал себя уже по ту сторону фронта. Даже в его походке, обычно неторопливой, вразвалку, появлялось что-то новое, стремительное, охотничье.

О том, куда он идет и с каким заданием, никто, кроме Азина и Чеверева, не знал. Это была необходимая предосторожность. Его и не спрашивали об этом. Знали, что собрался Чирков в разведку, пожимали молча руку.

Наскоро попрощавшись с друзьями, ранним утром он отправился в путь.

За плечами висел большой короб, наполненный отрезами ситца, бусами, серьгами, нитками, лентами и прочей дешевой галантереей, в то время весьма редкой и высоко ценимой деревенскими красавицами.

В своих многолетних скитаниях по России Данилка испробовал множество профессий. Пришлось ему недолгое время быть и коробейником, ходить с коробом за плечами по глухим деревням Владимирской губернии, торгуя всякой мелочью, вроде той, которую и сейчас он прихватил с собой в путь.

Чиркова скитания обогатили неоценимым опытом. Он узнал не только деревню, но и город, повидал людей разных сословий и званий. Он мог быть своим не только среди недоверчивых, замкнутых, туго идущих на сближение с городским человеком сибирских и уральских крестьян, но и среди рабочих, солдат, торгового люда, жителей городской окраины.

Мало ли людей, подобных Данилке, обращали свой опыт, знания и талант на то, чтобы приспособиться, выйти в люди, стать хозяином. Может, и Данилку ждала такай судьба, если бы он не встретился с людьми, открывшими ему глаза на многое. Этих людей он всегда вспоминает с благодарностью и любовью.

Никогда не забудет Данилка большую палату госпиталя, плотно заставленную койками. В большое окно с утра бьет яркое весеннее солнце, освещая изможденные, желтые лица. Кого здесь только не встретишь! И пензенского белобрысого паренька, и могучего, как Тарас Бульба, украинца с берегов Днепра, и окающего волжского рыбака, и питерского рабочего, и московского студента. С утра стоит в палате шум: кто-то стонет, кто-то громко жалуется на жизнь, кто-то напевает, радуясь близящемуся выздоровлению, солнцу, весне,

Данилкина койка у окна. Ему хорошо видно отсюда, как набухают на деревьях почки и просыхает, готовясь рожать, земля. Данилке весело. Позади фронт, окопы, липкая грязь, орудийный гул, вши, жидкая похлебка и смерть. Рана заживает, и скоро снова придется надеть измятую, испятнанную тяжелую шинель. Но о будущем думать не хочется. Чему быть — того не миновать. А сегодня хорошо, все радует Данилку: и набухающие почки, и солнечное тепло, и ласковый взгляд всеобщей любимицы Кати — медицинской сестры.

Рядом с Данилкой лежит солдат — строгое, в морщинах лицо, внимательный взгляд серых умных глаз. Все величают его почтительно по имени-отчеству — Афанасий Михайлович. Есть в этом человеке что-то внушающее доверие, уважение.

В обед Афанасий Михайлович пододвигает Данилке свою тарелку с кашей: «Ешь!» Сам он ест очень мало и неохотно. Видно, одолевает его болезнь. Но он не жалуется. Иногда Данилка, просыпаясь ночью, замечает при свете ночника устремленный в потолок взгляд соседа. О чем он думает? Данилке хотелось бы узнать, но спросить не решается. Зато сосед выспрашивает Данилку о его жизни. Никто еще не слушал его с таким интересом и вниманием. И Данилка рассказывает об отце, о дяде Степане, о приказчиках в лавке, о жизни бурлацкой вольницы, о петербургских и московских ночлежках — словом, обо всем, что ему пришлось повидать и прочувствовать за недолгую жизнь. Слушая Данилку, Афанасий Михайлович словно оживал. Данилка только потом понял, что в эти часы сосед вспоминал и свою молодость, такую же неустроенную, скитальческую, как и его.

Как-то Афанасий Михайлович спросил Данилку:

— Ну, парень, а дальше как жить будешь?

Данилка пожал плечами, усмехнулся:

— Как-нибудь проживем.

— Это верно… Как-нибудь проживешь.

В словах соседа послышался упрек. Данилке захотелось понять мысли Афанасия Михайловича, и, чтобы вызвать его на разговор, он сказал:

— А чем я лучше других?

Но сосед ничего не ответил. Молча и отчужденно он отвернулся к стене. Данилка и сам не понимал почему, но его глубоко это задело. С тех пор он особенно внимательно присматривался к соседу. Он чувствовал, что Афанасий Михайлович знает что-то такое, что необходимо узнать и ему.

Как-то ночью под храп, доносившийся с соседних коек, Афанасий Михайлович рассказал Данилке о рабочих кружках на Семениковском заводе в Петербурге, о 9 января, о людях, которые хотят изменить плохо устроенную жизнь.

В представлении Данилки это были богатыри, особые люди, совсем не такие, как он. Вот было бы счастье, если бы ему довелось повидать кого-нибудь из них!

Данилка и не подозревал, что такой человек рядом с ним.

Постепенно узнавал он о жизни Афанасия Михайловича. Однажды, сидя на койке соседа и вслушиваясь в его глуховатый голос, Данилка узнал, что Афанасий Михайлович сидел в тюрьме, бежал из нее и скрывался. Долгое время ему пришлось жить под чужой фамилией, по подложному паспорту. Его преследовали жандармы. Но у Афанасия Михайловича было много товарищей, которые помогали ему скрываться. Это были товарищи по партии. Так Данилка впервые узнал о большевиках.

Он стал жадно выспрашивать Афанасия Михайловича. И чем больше он слушал и узнавал, тем сильнее его тянуло к этим людям. Он понимал, что теперь уже не сможет жить по-старому. То, что он узнал, заставило его иначе, чем прежде, взглянуть на себя и свою жизнь.

Афанасий Михайлович как-то сказал Данилке:

Данилка слушал эти слова затаив дыхание» Он понимал, что это и прощание с Афанасием Михайловичем, и напутствие в новую жизнь.

Вскоре он выписался из госпиталя. Прежде чем окончательно распрощаться с большим четырехэтажным зданием госпиталя, где он пробыл почти месяц, Данилка постоял на улице, освещенной весенним солнцем, среди снующих, занятых людей. Он пытался найти окно, за которым лежал Афанасий Михайлович. Хотелось рассказать этому человеку, как глубоко он запал в Данилкино сердце. Но словами об этом не скажешь. Об этом должна будет сказать отныне вся Данилкина жизнь.

Весело оповещая о своем приходе, на улице села появляется коробейник. Потряхивая каштановой шевелюрой, улыбаясь во весь большой рот, он раскладывает на чьем- нибудь крыльце свое богатство. Из короба, как фокусник из чудесной шкатулки, он вынимает то сверкающий красками платок, то узорчатый ситец на платье, то маленький ящик из морских ракушек, то нитки для вышивания, то иголки, то кольцо с огромным, переливающимся на солнце камнем. Коробейник задорно расхваливает свой товар. Обступившие женщины зачарованно смотрят ему в руки, ловко выхватывающие из короба то одно, то другое. Кто-то уже примеривает платок, бежит в избу за деньгами. Сзади, посмеиваясь, переминаются мужики, подошедшие на зазывной голос коробейника.

— Эй, купец, табачком не богат? — раздается из задних рядов голос.

Коробейник богат и табачком. Расторговавшись, он заносит свой короб в чью-нибудь избу, куда сразу же набиваются люди. Всем хочется поговорить с бывалым, многое повидавшим человеком. Особенно теперь, когда все живут слухами, жадно ловят каждую новость. На столе появляется бутылка с мутным самогоном. Постепенно завязывается разговор о том, что происходит на белом свете, о ценах на хлеб, на ситец, о войне. Мужики осторожно прощупывают коробейника: что за человек, можно ли доверять? И, убедившись, что этот веселый, улыбающийся, громкоголосый парень не какой-нибудь городской пройдоха, только и думающий о том, как нажиться да обобрать, а, можно сказать, свой, неопасный, душа нараспашку, начинают говорить откровенно, выкладывать все, что наболело на душе.

С разными людьми сталкивался в деревнях и селах Данилка. Были среди них прижимистые хозяйчики, спрятавшие свой хлеб в ямы, притаившиеся, ждущие, чья возьмет, чтобы потом потихоньку пристроиться к победившим и снова пустить корни; были матерые кулаки, отправившие своих сыновей в белую армию, связанные с бурлившим, враждебным Советской власти богатым уральским казачеством; были и бедняки, понимающие, что пришел их час. Данилка чутьем угадывал, с кем говорит, умел вовремя сказанным словом потушить недоверие, вызвать на откровенность.