Байки офицерского кафе-2. Забавные истории из жизни спецназа ГРУ ГШ - Сергей Козлов

На следующем посту им устроили встречу, поставив два милицейских «Жигуленка» на дороге. Но на подъезде к этому блоку они прямо из машины, не сбрасывая скорости, открыли огонь. Менты попадали на землю, а водила, судя по всему, — очень опытный каскадер, поставил «Волгу» на два колеса и проскочил между ментовскими «тачками».

Но какими бы лихими не были эти парни, с отлаженной системой Советского государства бороться им было не под силу.

В конце концов их загнали в Солотчинские леса, где мы их и встретили.

Такой человек

Андрюшка Будаков поступил в девятую роту с гражданки. Рассказами о спецназе сманил его Мишка Будилов, сам поступавший в роту четыре раза и изгнанный в середине первого курса. Нет, не за дисциплину, и не за неуспеваемость. Это был тот редкий случай, когда сержанта выгнали за… излишнее служебное рвение. Что называется — достал. Ну, да не о нем речь.

На кой хрен сдался Андрюхе спецназ, история умалчивает. Романтика — вот, наверное, что лежало в основе его стремления стать диверсантом. Его бы светлую голову, да в мирных целях. Там, среди популяции «яйцеголовых», он бы со своими «национальными особенностями» не очень и выделялся.

А особенности были. Еще в «абитуре», заметив за ним некую хитрозадость, я спросил, не пытаясь угадать: «Андрюха, а у тебя в роду маланцев не было?». Андрюха вздохнул и без какого-либо смущения сказал, что я прав. Но проницательность моя сработала лишь частично. Еврейские корни Андрюха имел только наполовину. Вторая половина у него была украинская. А ведь не зря говорят: «Когда хохол родился — еврей заплакал». Видимо, в этом и заключалась суть его натуры.

Воинский коллектив, особенно курсантский, — большая семья. Не все и не всегда в ней бывает мирно да полюбовно, но то, что все поровну, это однозначно. Поэтому было особенно странно, когда Андюха, сходив в «булдырь», приносил на самоподготовку сто граммов конфет «домино» и, никому не предлагая, поедал их в одиночку. При этом, когда его угощали остальные, он не отказывался. То, как он поедал эти конфеты, — отдельная история. У Андрюхи был перочинный нож, отточенный до остроты бритвы. Им-то он и нарезал буквально на микроны конфеты. А потом, не отвлекаясь от чтения, отправлял эти фракции в рот. Процесс поедания одной конфеты занимал не менее получаса. Такое смакование нам было непонятно, что само по себе вызывало раздражение. Имели место и другие заморочки на эту же жлобскую тему. Наконец, Андрюхе устроили бойкот. Было разбирательство на уровне взводного, и ему высказали все, что считали неприемлемым в его поведении. Андрюха все «понял». После этого он покупал два кулька конфет. Одним он угощал сокурсников, а другой по-прежнему нарезал на фракции. Поняли это и мы, но особо его не трогали. Закрывали глаза на то, как он, сидя в сушилке на штабеле валенок, от которых несло застарелым запахом несвежих портянок, читал какую-нибудь книжку, отсасывая из банки сгущенки, в которой было сделано два прокола. С появлением свидетелей банка стремительно пряталась все в те же валенки, а Андрюха принимал совершенно безмятежный вид. Все только ухмылялись презрительно и молча проходили мимо.

Но, наверное, больше всех нервировало это Борьку Суслова. Может быть, потому что по своей натуре он был пройдоха, каких мало. Как-то с Будаковым купили они вскладчину полкило печенья и банку сгущенного молока и начали их поедать. Гурман Будаков аккуратно обмакивал в сгущенку кусок печенья, а потом, смакуя, рассасывал во рту печенье вместе со сгущенкой. Боб, у которого была иная задача, макал в банку целое печенье и накручивал на него вязкую сгущенку. После трех таких заходов содержимое банки сократилось вдвое. Будаков запротестовал, требуя справедливости в дележе, но все напрасно. Потом он очень переживал, а Боб, довольный собой, рассказывал, как он «обожрал» скаредного Будакова.

Время шло и потихоньку нивелировало наши взаимоотношения. К четвертому курсу нам уже казалось, что Андрюха исправился. Если бы не одно происшествие. Как-то незаметно стали исчезать шерстяные носки. Нет, не новые. А старые, изношенные до дыр на учениях или полевых выходах. Причем дыры были площадью с третью часть всего носка. Можете представить, как «озонируют» воздух носки после недельной носки в полевых условиях.

Скажете, кому они нужны? Мы полагали так же. И именно потому, что подлежали они выбросу в мусор, эти пропажи не сразу привлекли внимание их владельцев. Мало ли? Дневальный с мусором выбросил, или уборщики замели утром. Но вскоре стало ясно, куда делась пропажа. Не то чтобы их искали. Просто в один из вечеров Анрюлик был застигнут совсем не за спецназовским занятием. Он мотал клубок шерсти. Два больших аккуратно смотанных клубка уже лежали в полиэтиленовом пакете. В конце концов Будаков раскололся. Мысль его была предельно проста: «Чего добру пропадать? Распущу-ка я носочки на ниточки да смотаю в клубочки. В стране тотального дефицита нет ничего, в том числе и шерсти для вязания. Отправлю их супружнице моей. Та — девка рукодельная, свяжет мне свитерок да вышлет, чтобы на учениях не мерзнуть».

Охреневшие от признания мы стояли, не зная, что сказать. Наконец я нашелся:

— Андрюха, так ведь шерсть-то грязная и вонючая. Как свитер-то носить?

Андрюха, видимо, предвидел этот вопрос и мигом парировал:

— Так ведь и постирать свитерок можно. Дальше говорить было бессмысленно. Зачем задавать вопрос, как будет любимая супруга вязать Анрюлику свитерок? В противогазе?

Наверное, ответ был и на это. Заставить удивляться курсанта четвертого курса довольно трудно, но Будакову это удалось.

Событие не давало покоя и обсуждалось в курилке. После обеда следующего дня мы с Борькой Сусловым удрали с самоподготовки и, закрывшись в одном из классов кафедры иностранных языков, приступили к творчеству, финалом которого была стенгазета, названная нами «Пиявка». Имелась в виду не болотная пиявка, а такой щелбан, отпускаемый оттягиваемым средним пальцем. Чтобы никто не перепутал, был изображен несчастный в процессе получения этого «удовольствия». Ясно, что газета была посвящена нашему однокашнику — любителю шерстяных вещей ручной вязки.

Первая карикатура, которую Боб нарисовал левой рукой (он был левша и рисовал только левой, хотя писал правой), была посвящена собственно Андрею. На рисунке он стоял на четырех костях у перевернутого мусорного ящика роты и выбирал из кучи мусора рваные носки. Ядовито желтым цветом Боб изобразил поднимающееся зловонье. Выше пунктиром была обозначена траектория полета мухи, которая, попав в ядовитые пары, замертво валилась на пол. Место пересечения траектории и зловоний было отмечено красным кружком, который был перечеркнут крестом — «точка смерти».

На втором рисунке была изображена Будаковская супруга, вяжущая ему носки в противогазе. На полу лежал зловонный клубок, рядом с которым сидел совершенно охреневший кот с глазами «в кучу».

Карикатуры я снабдил какими-то гаденькими стишками.

Получилось очень ядовито. Под стать сырью вязальщицы. Довольные собой, мы вывесили газету в расположении роты примерно за полчаса до возвращения курсантов с самоподготовки.

Вскоре послышался гул голосов и топот армейских сапог, поднимающихся по лестнице. Дверь стремительно распахнулась, и в роту влетела толпа. Надо сказать, что сатирические газеты роты отличались высоким качеством сатиры. Их любили даже нарушители, в газетах изображенные.

Поэтому с затаенным дыханием мы с Борькой ожидали реакции зрителей. Надо сказать, «без ложной скромности», премьера прошла «на ура!». Народ давился со смеху. Вскоре прибежал и Андрюха, по обыкновению, задержавшийся в булдыре. Пользуясь старшинством, он начал пробираться к газете, еще не зная, что сегодня главный герой — он. Народ услужливо расступался. Мы злорадно наблюдали это. Как только он достиг цели и понял, что «попал», Будаков попытался выскользнуть из круга. Но хохочущая толпа не давал ему прохода. Наконец он вырвался и позорно бежал.

Дневальных с первого курса я заинструктировал «до слез», что если ночью Будаков снимет газету, то жизнь их до моего выпуска из училища будет чернее ваксы. Поэтому дневальные ночью стерегли наше произведение искусства, не смыкая глаз. А когда Андрюха в ночи попытался совершить диверсию, он был обнаружен, и два первокурсника, обнажив штыки, плечом к плечу отстояли газету. Угрозы Будакова не имели действия, поскольку дневальные предпочли из двух зол выбрать меньшее. В роту стали приходить курсанты и других рот. Газета стала приобретать всеучилищную известность, но на третий день после зарядки я вдруг не обнаружил нашу «нетленку» на ее прежнем месте. Дневальный испуганно пояснил, что ее забрал Невмержицкий. Вскоре он вызвал и меня.

Николай Иванович Невмержицкий, которого за глаза мы звали просто Коля, командовал нашим взводом почти четыре года и знал нас наизусть.