Дорога - Наталия Крандиевская-Толстая

В кухне

I. «В кухне жить обледенелой…»

                 I

В кухне жить обледенелой,Вспоминать свои грехиИ рукой окоченелойПо ночам писать стихи.

Утром — снова суматоха.Умудри меня, господь,Топором владея плохо,Три полена расколоть!

Не тому меня училиВ этой жизни, вот беда!Не туда переключилиСилу в юные года.

Печь дымится, еле греет,В кухне копоть, как в аду.Трубочистов нет — болеют,С ног валятся на ходу.

Но нехитрую наукуКто из нас не превозмог?В дымоход засунув руку,Выгребаю черный мох.

А потом иду за хлебом,Становлюсь в привычный хвост.В темноте сереет небо,И рассвет угрюм и прост.

С черным занавесом сходна,Вверх взлетает ночи тень,Обнажая день холодныйИ голодный — новый день.

Но с младенческим упорствомИ с такой же волей житьВыхожу в единоборство —День грядущий заслужить.

У судьбы готова красть я, —Да простит она меня, —Граммы жизни, граммы счастья,Граммы хлеба и огня!

II. «В кухне крыса пляшет с голоду…»

                     II

В кухне крыса пляшет с голоду,В темноте гремит кастрюлями.Не спугнуть ее ни холодом,Ни холерою, ни пулями.

Что беснуешься ты, старая?Здесь и корки не доищешься,Здесь давно уж злою карою,Сновиденьем стала пища вся.

Иль со мною подружилась тыИ в промерзшем этом зданииЖдешь спасения, как милости,Там, где теплится дыхание?

Поздно, друг мой, догадалась я!И верна и не виновна ты.Только двое нас осталося —Сторожить пустые комнаты.

III. «Рембрандта полумрак…»

                  III

Рембрандта полумракУ тлеющей печурки.Голодных крыс гопак, —Взлетающие шкурки.

Узорец ледянойНа стеклах уцелевших,И силуэт сквознойЛюдей, давно не евших.

У печки разговор,Возвышенный, конечно,О том, что время — вор,И все недолговечно.

О том, что неспростаРазгневали судьбу мы,Что родина — свята,А все мы — вольнодумы,

Что трудно хоронить,А умереть — не трудно…Прервав беседы нить,Сирена стала вытьИстошно так и нудно.

Тогда брусничный чайРазлили по стаканам,И стала горячаКишечная нирвана.

Затихнул разговор,Сирена выла глуше…А время, старый вор,Глядя на нас в упор,Обкрадывало души.

Ночные дежурства

I. «Связисты накалили печку…»

                    I

Связисты накалили печку,Не пожалели дров.Дежурю ночь. Не надо свечку,Светло от угольков.

О хлебе думать надоело,К тому же нет его.Все меньше сил, все легче тело.Но это ничего.

Забуду все с хорошей книгой,Пусть за окном пальба.Беснуйся, дом снарядом двигай, —Не встану, так слаба.

Пьяна от книжного наркоза,От выдуманных чувств…Есть все же милосердья слезы,И мир еще — не пуст!

II. «На крыше пост. Гашу фонарь…»

                      II

На крыше пост. Гашу фонарь.О, эти розовые ночи!Я белые любила встарь, —Страшнее эти и короче.

В кольце пожаров расцвелаИх угрожающая алость.В ней все сгорит, сгорит дотлаВсе, что от прошлого осталось.

Но ты, бессонница моя,Без содрогания и рискаГлядишь в огонь небытия,Подстерегающий так близко.

Завороженная, глядишьНа запад, в зарево Кронштадта,На тени куполов и крыш…Какая глушь! Какая тишь!Да был ли город здесь когда-то?

III. «После ночи дежурства такая усталость…»

                              III

После ночи дежурства такая усталость,Что не радует даже тревоги отбой.На рассвете домой возвращалась, шаталась,За метелью не видя ни зги пред собой.

И хоть утро во тьме уже ртутью сквозило,Город спал еще, кутаясь в зимнюю муть.Одиночества час. Почему-то знобило,И хотелось согреться, хотелось уснуть.

Дома чайник вскипал на железной времянке,Уцелевшие окна потели теплом,Я стелила постель себе на оттоманке,Положив к изголовию Диккенса том.

О, блаженство покоя! Что может быть слащеИ дороже тебя? Да святится тот час,Когда город наш, между тревогами спящий,Тишиной утешает недолгою нас.

За водой

Привяжи к саням ведерко,И поедем за водой.За мостом крутая горка, —Осторожней с горки той!

Эту прорубь каждый знаетНа канале крепостном.Впереди народ шагает,Позади звенит ведром.

Опустить на дно веревку,Лечь ничком на голый лед, —Видно, дедову сноровкуНе забыл еще народ!

Как ледышки рукавички,Не согнуть их нипочем.Коромысло с непривычкиПлещет воду за плечом.

Кружит вьюга над Невою,В белых перьях, в серебре…Двести лет назад с водоюБыло так же при Петре.

Но в пути многовековомСнова жизнь меняет шаг,И над крепостью ПетровойПлещет в небе новый флаг.

Не фрегаты, а литыеВмерзли в берег крейсера, —И не снилися такиеВ мореходных снах Петра.

И не снилось, чтобы в тучахШмель над городом кружилИ с гудением могучимНевский берег сторожил.

Да! Петру была б загадка:Лязг и грохот, танка ход,И за танком — ленинградка,Что с винтовкою идет.

Ну, а мы с тобой ведеркоПо-петровски довезем.Осторожней! Видишь — горка.Мы и горку обогнем.

20 декабря 1941

«Смерти злой бубенец…»

Смерти злой бубенецЗазвенел у двери.Неужели конец?Не хочу. Не верю!

Сложат, пятки вперед,К санкам привяжут.— Всем придет свой черед, —Прохожие скажут.

Не легко проволочьПо льду, по ухабам.Рыть совсем уж невмочьОт голода слабым.

Отдохни, мой сынок,Сядь на холмик с лопатой,Съешь мой смертный паек,За два дня вперед взятый.

Февраль 1942

На улице

I. «Иду в темноте, вдоль воронок…»

                      I

Иду в темноте, вдоль воронок.Прожекторы щупают небо.Прохожие. Плачет ребенокИ просит у матери хлеба.

А мать надорвалась от ношиИ вязнет в сугробах и ямах.— Не плачь, потерпи, мой хороший, —И что-то бормочет о граммах.

Их лиц я во мраке не вижу,Подслушала горе вслепую,Но к сердцу придвинулась ближеОсада, в которой живу я.

II. «На салазках, кокон пряменький…»