О чём поют воды Салгира - Ирина Кнорринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)
«Клубится дым у печки круглой…»
Терпи, покуда терпится
Пословица
Клубится дым у печки круглой,Кипит на керосинке чай,Смотрю на всё глазами куклы —Ты этих глаз не замечай!
Всё так же ветер в парке стонет,Всё та же ночь со всех сторон.А на стене, на красном фоне —Верблюд, и бедуин, и слон.
Ведь всё равно, какой печальюДуша прибита глубоко.Я чашки приготовлю к чаю,Достану хлеб и молоко.
И мельком в зеркале увижу,Как платье синее мелькнёт,Как взгляд рассеян и принижен.И нервно перекошен рот.
18 — XII — 1925Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)
В Россию
На смерть С. Есенина
Я туда не скоро возвращусь.Ты скажи: что эти годы значат?Изменилась ли шальная РусьИли прежнею кликушей плачет?
Так же ли подсолнухи лущит,В хороводах пестрой юбкой пляшет,Вековыми соснами шумит,Ветряными мельницами машет?
Край, который мыслью не объять;Край, который мне и вспомнить нечем…Там меня рождала в стонах мать,Там у гроба мне поставят свечи.
27 — I — 1926«Переплески южных морей…»
Переплески южных морей,Перепевы северных вьюг —Всё смешалось в душе моейИ слилось в безысходный круг.
На снегу широких долинУ меня мимозы цветут.А моя голубая полыньОдинакова там и тут.
Я не помню, в каком краюТак зловеще-красив закат.Я не знаю, что больше люблю —Треск лягушек или цикад.
Я не помню, когда и гдеГолубела гора вдали,И зачем на тихой водеЗолотые кувшинки цвели.
И остались в душе моейНедопетой песней без словПерезвоны далёких церквей,Пересветы арабских костров.
19 — I — 1926«Облокотясь на подоконник…»
Облокотясь на подоконник,Сквозь сине-дымчатый туманСмотрю, как идолопоклонник,На вьющийся аэроплан.
И вслед стальной бесстрашной птицеПокорно тянется рука.И хочется в слезах молитьсяЕй, канувшей за облака.
А в безвоздушном океане,В такой же предвечерний часВ большие трубы марсианеСпокойно наблюдают нас.
И видят светлые планетыИ недоступные мирыСлучайной, выдуманной кем-то,Нечеловеческой игры.
И вот, седым векам на сменуИз голубых далёких странВеселый Линдберг с ЧемберленомПерелетели океан.
И уж, быть может, страшно близокБлаженный и прекрасный час,Когда раздастся дерзкий вызовКому-то, бросившему нас;
Когда могучей силой чиселПод громким лозунгом: «Вперед»,Желанья дерзкие превысив,Земля ускорит свой полет;
И, как тяжелый, темный слиток,Чертя условную черту,Сорвётся со своей орбитыВ бесформенную пустоту[12].
10 — VI — 1927Пилигримы
Мы долго шли, два пилигрима, —Из мутной глубины веков,Среди полей необозримыхИ многошумных городов.
Мы исходили все дороги,Пропели громко все псалмыС единственной тоской о Боге,Которого искали мы.
Мы шли размеренной походкой,Не поднимая головы,И были дни, как наши чётки,Однообразны и мертвы.
Мы голубых цветов не рвалиВ тумане утренних полей.Мы ничего не замечалиНа этой солнечной земле.
В веках, нерадостно и строго,День ото дня, из часа в часМы громко прославляли Бога,Непостижимого для нас.
И долго шли мы, пилигримы,В пыли разорванных одежд.И ничего не сберегли мы —Ни слёз, ни веры, ни надежд.
И вот, почти у края гроба,Почти переступив черту,Мы вдруг почувствовали обаУсталость, боль и нищету.
Тогда в тумане ночи душнойНам обозначился вдалиПустой, уже давно ненужный,Неверный Иерусалим.
19 — VI — 1927«В окно смеётся синеватый день…»
В окно смеётся синеватый день,Ложатся на постель лучи косые.Лиловая мохнатая сиреньНапоминает детство и Россию.
Стук сердца и тревожный стук часов.А в сердце — дрожь, усталость и безволье.И захотелось вдруг до слёз, до болиКаких-то нежных, ласковых стихов.
2 — V — 1927Пора
Пора, пора, мой нежный друг, —Мой тихий друг, пора!Здесь только крест из цепких рукНад «завтра» и «вчера».
Здесь только матовый рассвет —Который день подряд.И бред — неповторимый бредИ тонкий, сладкий яд.
И утром, чуть сверкнёт заря,Кричит на башне медь,Что больше нечего терятьИ не о чем жалеть.
Пусть гордо лжет ей набатНад площадью пустой.Но взгляд, твой неподвижный взгляд,Уже совсем — не твой…
Пора, пора! Как пуст наш дом,Безмолвны вечера.И руки сложены крестомНад «завтра» и «вчера».
И вновь над площадью с утраКричит, рыдая, медь,Что нет ни «завтра», ни «вчера»,Что нечего жалеть.
Есть только боль тупых утрат,Пустые вечера.И взгляд — недвижный взгляд с утра,И грустное — пора.
1928«Руки крестом на груди…»
Руки крестом на груди.Полузакрыты глаза.Что там ещё впереди?Солнце? Безбурность? Гроза?
Снится лазоревый сон,Снится, что я не одна.В матовой пене времен —Сон, тишина и весна.
Больше не будет утрат,Всё для тебя сберегу.Перекривится с утраТонкая линия губ.
Не уходи, подожди.Знаешь, что будет потом? —И неспроста на грудиСлабые руки крестом.
1928«Папоротник, тонкие берёзки…»
Папоротник, тонкие берёзки,Тихий свет, вечерний тихий свет,И колес автомобильный следНа пустом и мшистом перекрестке.
Ни стихов, ни боли, ни мучений.Жизнь таинственно упрощена.За спиной — лесная тишина,Нежные, взволнованные тени.
Только позже, на лесной опушкеТихо дрогнула в руке рука…— Я не думала, что жизнь хрупка,Как фарфоровая безделушка.
1929«Забыть о напряжённых днях…»
Забыть о напряжённых днях,О трудном детстве, о России:Не мудрствуя и не кляня,Перечеркнуть года пустые;
Не замечать больших утрат(Какое мертвенное слово).Не понимать, что дни летятБессмысленно и бестолково;
Совсем и навсегда проститьВсе заблужденья и ошибки,И губы твердо заклеймитьПочти естественной улыбкой…
— Тогда и жить, в простом тепле,Среди давно привычных вздохов,На этой солнечной земле,В конце концов, не так уж плохо.
1 — II — 1930«Ты мечтаешь: „Вот вернусь домой…“»
