Ржавые листья - Виктор Некрас

По столу можно было скакать верхом в полном вооружении, пожалуй, даже двум всадникам можно было бы разминуться. Князь сидел в голове стола на высоком кресле — первый среди равных… Резное деревянное кресло не хуже трона грецких василевсов, только золота и самоцветов на нём нет. Подумав так, воевода Волчий Хвост усмехнулся про себя, — а видел ты его, тот трон? Не довелось… А мечта была и у него, и у Князя-Барса, на пороге стояли… да только поблазнила мечта, да не далась. Проживи Святослав ещё лет десять-пятнадцать…

Воеводу встретили восторженными криками, — в гридне, как всегда, пировала младшая дружина Владимира. В криках мешались восхищение и одобрение. Волчьему Хвосту было сорок пять, и место его — средь гридей. К столу гридей, что был ближе к креслу князя Владимира, Волчий Хвост и направился.

Неясно было только по какому поводу пир. Князь устраивал пиры часто, гораздо чаще, нежели следовало, по мнению Военега. Хотя, возможно, так и надо, — это они, в своё время, предпочитали дело. А ныне — пиры да похвальба. Не иначе, древлему Владимиру Славьичу подражает, у того слышно, тож витязь Добрыня был, так и у этого же — вуй Добрыня… Тут Волчий Хвост поймал себя на том, что он вновь по-старчески ворчит.

От княжьего места навстречу воеводе уже бежал кравчий с чашей — тускло поблёскивало поливное и кручёное серебро, хищно-кроваво блестели рубины на стенках. Все глаза обратились к Волчьему Хвосту, но Военег Горяич видел только один взгляд — два остро-ледяных глаза на резко очерченном княжьем лицею Он словно чего-то ждал от воеводы.

Волчий Хвост протянул руку за чашей. В ней до краёв плескалось вино, и по запаху воевода определил своё любимое кипрское. Надо же, помнит великий князь и такие мелочи. Или подсказывает ему кто.

— Великий князь Владимир Святославич жалует тебя, воевода Волчий Хвост, чашей вина со своего стола, — торопливо сказал кравчий, сунув чашу Военегу в руки.

До княжьего кресла оставалось меньше сажени. Краем уха Волчий Хвост слышал разговоры молодёжи, коя поприветствовала воеводу и тут же забыла о нём.

Владимир улыбался весело и непринуждённо. Не время бы ему, да только… помнил ли он своего отца? По большому-то счёту, ему отца Добрыня заменил. Вот кстати, Добрыни-то здесь и нет!

— Здравствуй, воевода, — князь не назвал ни имени, ни назвища, плохо это. Кто-то уже чего-то успел нашептать, не иначе. — Что-то давно ты здесь не показывался, — князь обвёл рукой гридню, словно показывая её и, одновременно, объединяя всех в ней сидящих — и гридей, и кметей — с собой. Воистину, первый среди равных, этого у князя не отнимешь, тут он истинный сын своего отца. Да только вот и Ярополк таким же был.

— Немощен я, княже, — возразил Волчий Хвост, и чаша с вином в руке чуть дрогнула.

— Это ты-то немощен? — расхохотался князь. — Разве ж волки болеют? Слыхали, други?

Сидевшие близь тоже захохотали, не заискивающе-угодливо, искренне, так, словно услыхали какую-нито пудовую шутку.

Улыбка с лица князя Владимира вдруг исчезла, и глаза его похолодели:

— А поведай-ка нам, воевода, какая такая немощь у тебя?

Внутри Волчьего Хвоста медленно каменела невесть отколь вспухшая ненависть, тяжёлая и обжигающе-горячая. И, не узнавая собственного голоса, он бросил эту ненависть в лицо великому князю:

— Иль не знаешь ты, княже, какой ныне день? Так я напомню! — брови князя недоумённо взлетели вверх, и лицо стало медленно наливаться кровью. — Двенадцать лет тому, день в день, погиб от вражьих мечей отец твой, Князь-Барс Святослав Игорич Храбрый! И я один спасся в том бою, один! И с той поры нет мне весной покоя. И не будет, доколе рыжий пёс Куря пьёт из княжьего черепа!

Волчий Хвост уже почти орал в княжье лицо, непристойно брызгая слюной. Гриди опричь повскакали со скамей, кмети за своим столом, вытянув шеи, слушали крик воеводы, но Военег Горяич уже не мог остановиться. Побагровев, князь рванул под горлом резную пуговицу, и невесть чем окончило бы дело, кабы у Волчьего Хвоста не дрогнула рука, и багряное кипрское вино не пролилось ему под ноги. И как-то сразу спало напряжение, и стало смешно и стыдно. В первую очередь, самому Волчьему Хвосту. И чего, спрашивается, орал? Он криво усмехнулся, и опять, как и утром дома, не чувствуя вкуса вина, залпом допил из чары то, что осталось. Губы занемели, и воевода едва сумел улыбнуться в ответ на улыбку князя. Кравчий смотрел на Волчьего Хвоста с оттенком откровенного страха в глазах.

А все остальные уже смеялись. Хохотал и князь Владимир Святославич, смеялся и сам воевода Волчий Хвост.

— Прости, княже, — выговорил, наконец, отсмеявшись, воевода. — Наболело.

— Бывает, — коротко ответил великий князь. — Эвон стол у нас на славу, так ты, воевода, садись-ка ко мне поближе. После о делах поговорим.

И тут случилось неожиданное.

Все до того засмотрелись на поединок Блуда и Варяжко, что совсем забыли про мальчишку Люта. А он вдруг подрубил ногой под колено стоявшего рядом кметя, развернулся и — пальцами в глаза! И сделал всё быстрее, чем кто-то на дворе успел бы сказать: «Ого!». Вырвал у упавшего кметя меч из ножен, прыгнул к пасущимся коням, те шарахнулись посторонь, но мальчишка успел поймать чембур и птицей — соколом! — взлетел в седло. Ударил каблуками коню в бока, торжествующе проорал что-то неразборчивое и галопом вылетел в ворота.

Все онемели. Оторопели.

Свенельд хохотал от души, мало не катаясь по земле стойно тому же мальчишке. Кметь, скорчившись и держась за глаза, стонал и валялся на земле — Лют изрядно-таки его поломал. Варяжко хмуро его рассматривал, и взгляд гридня не предвещал ничего хорошего.

— Лихо, лихо, — прохохотавшись наконец, выдавил Свенельд, утирая слёзы. — Ай да Лют, ай да Соколёнок.

Варяжко, напротив Свенельда, никакого восторга не испытывал.

— Ай да вои, — процедил он, всё ещё разглядывая обоих. — И как только нас ныне здешние петухи ногами не затоптали? Здоровый облом мальчишку прозевал, коему всего лет двенадцать. Ещё полсотни лбов стояли, рот раззявя, пока тот мальчишка коня у них из-под носа увёл. Хороши вои!

Смех быстро умолк — в сборной ватаге власть Варяжко была не менее, а то и поболее Свенельдовой.

— Догнать, господине? — нерешительно спросил кто-то.

— Догонишь ты его теперь, как же, — насмешливо уронил Свенельд. — Не ближе, чем возле Киева самого и догонишь.

Все на мгновение замолкли, бросив взгляд на полуденный восход (юго-восток). Там, на Киевских горах, над полупрозрачной дымкой тумана высились валы и рубленые клети стен и веж. Город Киев, сердце Руси. И впрямь рядом. Мальчишка Лют уже хороший разгон взял, даже и скачи ныне за ним, догонишь только у Лядских ворот.