Ржавые листья - Виктор Некрас

Вот и всё. К вечеру по Киеву поползут слухи, что Волчий Хвост наорал на пиру на князя, да и здравицу возгласил не за него, а за отца его. И Волчий Хвост будет не волчий, а собачий, коль слухи те не достигнут в скором времени Свенельда и Варяжко. Ибо если у них в Киеве нет своих людей, то он не воевода, а пастух, и не Волчий Хвост, а овечий.

Игра началась.

Глава вторая Кот в мешке

День начинался весело.

С утра мало не ссора с отцом. Ладно, хоть попрекнуть тот додумался службой, стало чем ему ответить. А в службе он, Некрас Волчар, и впрямь не из последних. Самим Добрыней отмечен за храбрость ратную. Гривну серебряную на шею пока что не заслужил, а вот золотой на шапку достался.

Некрас мягко поднялся, стойно своему прапредку-волку прошёлся по хорому бесшумно. Остоялся перед зерцалом на стене, несколько мгновений разглядывал сам себя, хоть и невместно, — не девка, в самом-то деле.

Хотя поглядеть есть на что. Пять с половиной пудов жилистого мяса на крепких костях — и ни капли жира, этой отрады евнухов. Холодный взгляд серых глаз из-под густых тёмно-русых бровей. Чупрун на бритой голове — смерть девкам! — на ухо намотать можно, и то мало до плеча не достанет. Усы хоть и не особо велики пока, а всё одно густы. А рот — жёсткая складка твёрдых губ.

Волчар вдруг воровато оглянулся — а не застал бы кто и впрямь за таким невместным для кметя занятием, как любование в зерцало. Мягко отпрыгнул в сторону, с разгону развернулся, ударил воздух ногой, рукой, снова ногой… разворот, удар, ещё прыжок, снова разворот… тут дверь распахнулась, и он едва успел задержать очередной удар ступнёй ноги.

В дверном проёме стояла Горлинка, сестра. Некрас сдержал удар, нога замерла всего в вершке от её лица, но девушка уже шарахнулась назад, споткнулась и села на пол.

— Ты чего? — со зримой обидой возмутилась она. — Размахался тут копытами, как лось.

— Я не лось, — гордо ответил Некрас. — Я Волчар.

— У волчар копыт не бывает, — мстительно отрезала Горлинка. — А ты ими машешь, значит — лось!

Кметь миролюбиво рассмеялся и помог встать сестре на ноги.

— Ладно, не сердись, сестрёнка. Ну не ударил ведь я тебя.

— Ещё бы он ударил! — вновь возмутилась Горлинка. — Да я б тебя тогда…

Она села на лавку, косо глянула на Волчара — всё ещё дулась.

— Отец где? Не здесь разве?

— Отца только что вызвали к великому князю, — значительно сказал Волчар, падая в отцовское кресло. — Мыслю, по какому-нито делу.

Горлинка сделала большие глаза, играя изумление, хотя она на самом деле была просто рада. Семья Волчьего Хвоста за минувшие двадцать лет слишком привыкла быть около государских дел, и без того ныне не мыслил себе существования своего господина даже самый последний холоп при дворе воеводы. Потому неявная опала Волчьего Хвоста ощущалась с болью всеми при дворе, даже ближними дворовыми девками матери. Хотя вот сына, Некраса Волчара эта неявная опала пока что никак не коснулась — и в службе его не обходили пока, и чести менее не оказывали. А вот сестра и мать, по их словам уже ощутили остуду со стороны дочерей и жён киевской господы, — женщины на такое всегда горазды. Волчар усмехнулся: мужик ещё ничего не решил, а баба, не приведи Перун, про что-то прознает, — уже как про сделанное трещит.

— Чего ухмыляешься? — вновь разозлилась Горлинка. — Что ещё за дело?

— Ну отколь же я-то знаю? — пожал Некрас плечами.

Упало недолгое, но тягостное молчание.

Кметь подумал пару мгновений, потом рывком выкинул себя из кресла.

— Куда это ты? — подозрительно спросила Горлинка.

— Вот сколько раз говорил, — не кудакай!

— Ну и?.. — девушка и ухом не повела.

— На Подол, — мимоходом, как о чём-то незначительном, обронил Волчар. — Дело у меня там есть…

— Знаю я эти твои дела, — сварливо сказала Горлинка. — Эти дела Зоряной зовут, верно? Чародеева дочка?

Некрас остоялся, замер от неожиданности.

— А ты отколь?.. — он не договорил.

— Оттоль, — насмешливо ответила сестра. — Не ты один на беседы ходишь. И не у тебя одного глаза есть.

Волчар не ответил больше ни слова, только улыбнулся и подмигнул сестре, обернувшись с порога.

Подол.

Торгово-ремесленное сердце Киева.

Здесь живут купцы, мелкие торговцы и офени, мастера, подмастерья и юноты. Здесь продают и покупают всё, что делают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева и делают всё, что продают и покупают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева.

Деревянные хоромы крупных купцов и дома ремесленных мастеров жались к Горе, вытянувшись вдоль Боричева взвоза. А чуть ниже, зажавшись между Почайной, Глубочицей и Днепром, сгрудился по речным берегам сам Подол — причудливое скопище разномастных домов. Лес в Поднепровье уже дороговат, не то, что сто — двести лет назад. Потому из дерева строятся только настоящие избы зажиточных хозяев, а сельский люд да городская беднота живут в глинобитных хатах да полуземлянках. Так проще и дешевле. Однако же, глинобитная хата — не значит, маленькая и нищая. Иная мазанка или землянка побольше рубленой избы будет. А только всё одно — чести меньше.

Здесь же стоят и мастерские, пышут чадным жаром кузницы, удушливо воняют мокрой и горячей глиной гончарни, кисло смердят мокрыми кожами скорняжни. Мастерские стеклодувов и златокузнецов стоят ближе к Горе, дабы знатным покупателям не надо было далеко ходить за занятными красивыми и дорогими вещицами.

Некрас Волчар миновал чванливые улицы богатой части Подола, жители коих так яро гнались за роскошью и богатством вятших города Киева, старались походить на городскую и княжью господу. Путь его лежал вовсе даже не сюда. Потекли мимо кривые и прямые, узкие и широкие улочки нижнего Подола.

Кметь шёл пешком. Вроде оно и невместно, а всё же не дело средь бела дня, да вне службы на боевом коне по Подолу разъезжать. Да и любил Волчар ходить пешим.

Чародей Прозор жил на Подоле уже года два. Выходец из каких-то полуночных земель — не то из Новагорода, не то из Плескова, не то из Полоцка, Ладоги ли там… Толком этого никто не знал, да и не старался особо узнать. Нелюдим был чародей Прозор, как и всем прочим чародеям положено. Во всяком случае, так утверждали досужие любители почесать языки. А поскольку никакой обиженный чародей им типуна на язык не сажал, стало быть, правду болтали, — рассуждал народ и верил. На правду, как известно, не обижаются. Дочь же Прозора была не столь нелюдима, как отец, часто бывала на беседах молодёжи, хотя её многие сторонились и там — как-никак, дочка чародея, мало ли…