Другой Синдбад - Крэг Гарднер

Я решил, что пришло время помыться.

Я сообщил Ахмеду о своей заботе, и он согласился, конечно, что купание будет весьма полезным делом, особенно учитывая, что он подметил некую тенденцию со стороны капитана, членов команды и даже Джафара и второго Синдбада перебираться к дальнему борту всякий раз, когда я оказывался у ближнего. На самом деле Ахмед проявил такой энтузиазм по поводу моей идеи, что даже раздобыл для меня кое-какую старую одежду, принадлежавшую рабам торговца, поношенные вещи из шелка и хлопка, в сотни раз лучше тех лохмотьев, которые я носил прежде. Ахмед даже дошел до того, что заявил, будто во имя милосердия ко всем остальным мою теперешнюю одежду следует сжечь.

Мы наконец закончили свои труды, и когда я получил от Ахмеда свою новую одежду, было уже изрядно за полночь. Так что я спустился по трапу, чтобы совершить омовение, в тишайший час перед рассветом.

Никогда за всю свою жизнь я не слыхал, чтобы в мире было так тихо. Я не слышал ни единого голоса, звука шагов, громыхания колес повозки. Даже брешущие собаки и распевающие ночные птицы, казалось, удалились на покой.

Я был, наверное, единственным бодрствующим во всем огромном городе Багдаде. И я был от души благодарен за этот покой и уединенность. Как я уже говорил, вода и я находимся не в самых близких отношениях, и я был рад, что никто не увидит моей неловкости.

Итак, я спустился с края причала, крайне осторожно погрузив сначала одну, потом другую ногу в реку. К моему безмерному удивлению, вода была приятно теплой — почти такой же, как ночной воздух, — а камни, которые я время от времени чувствовал под ногами, были обкатаны до гладкости волнами. В общем, первый опыт оказался вполне приятным, и я решил, когда мы с Фатимой будем вместе, проделывать это почаще.

Я зашел поглубже, так что вода укрыла мои плечи, и глубоко вздохнул, вслушиваясь в окутавшую Багдад абсолютную тишину. Какое чудное время, подумалось мне, сочинить новую песнь для моей возлюбленной. В голове моей родилась первая рифма:

Ах, как часто мысли мои стремятсяСнова узреть совершенство пальца…

Но тут в предутренней тиши, когда даже ветерок опасался шептать, мне показалось, что я услышал женский смех.

Первой моей мыслью было, что, быть может, это смех моей Фатимы. Я почувствовал, как сердце быстрее забилось в груди. В песне моей родились новые слова:

Ты — тайна мироздания сама,О женщина, чье имя — Фатима.

Но смех повторился снова, словно насмехаясь над моими мыслями. Если отвлечься от моих желаний, то я должен был признать, что смех этот, хотя и восхитительно женственный, был не похож на звуки человеческого голоса. На самом деле он не был похож ни на один звук, который я когда-либо слышал, а скорее напоминал плеск волн у моей груди, чем шум, принесенный ранним утренним ветерком.

Сердце мое, прежде лихорадочно стучавшее, теперь едва не остановилось вовсе. Если этот звук исходил не из человеческих уст, то откуда? Я уже и так свел слишком близкое знакомство с джинном. Неужели теперь и другие духи собираются позабавиться со мной?

Тут мне показалось, что я слышу смех в третий раз. Вода передо мной расступилась, не так, как если бы человек или предмет всплыли на поверхность, скорее, волны просто раздались в стороны, словно кто-то раздвинул две жидкие занавеси, явив сокрытый за ними проход. И из этой пустоты посреди воды передо мною в реке явилось видение.

Это была женщина, но женщина, чья кожа сверкала в лунном свете зеленью моря, а волосы были темно-коричневые, как водоросли, что растут под волнами. Пока она поднималась из глубин, как какая-нибудь обычная женщина могла бы подниматься по лестнице, я осознал, что на ней нет ни покрывала на лице, ни какой-либо иной одежды, которая скрыла бы ее почти человеческую фигуру. И все же она бесстрашно смотрела прямо на меня, демонстрируя свое тело, и улыбалась мне темно-зелеными губами, как будто нагота была ее естественным состоянием.

— Ты мужчина, — были ее первые слова, обращенные ко мне. — Я никогда не видела мужчин.

Голос ее был как бы и не голос вовсе, это были все звуки реки вокруг меня и моря — матери рек — тоже. В каждом произнесенном ею слове я слышал шорох волн, набегающих на песок, и плеск рыбы, играющей на солнце, и веселое журчание ручейка по камням, и пронзительные крики кружащих высоко в небе чаек.

— Но я так долго искала тебя, — продолжал ее влажный голос. — Я хотела, чтобы мой первый мужчина был совсем особенным. Не Синдбадом ли тебя зовут?

— Это мое имя, — снова произнес я, но на этот раз скорее изумленно, чем со страхом. С чего бы вдруг этому видению разыскивать такого, как я?

Ее улыбка сделалась еще шире, и я увидел, что зубы у нее белые, как жемчуг.

— Я много слышала о тебе. Правда, из рассказов о твоих приключениях я думала, что ты старше.

Пожалуй, понял я, не так уж мне повезло, как я думал. Столь восхищен я был этим видением из глубин, что напрочь позабыл о своем месте в мире. Зачем, в конце концов, такому волшебному созданию искать простого носильщика?

Я извиняющимся голосом объяснил этому очаровательному существу — и должен признать, что мне лучше удавалось строить фразы, когда я не смотрел на нее, — что Синдбадов не один, а два и что она, несомненно, искала того, который снискал славу за свои многочисленные путешествия.

— Наверное, да, — ответила она, — но теперь я больше не стану его искать.

— Ах, — сказал я, чувствуя, что мой взгляд притягивает к ее груди, будто железо к магниту. — Значит, вы проделали весь этот путь напрасно. — Я все еще не понимал, что она имеет в виду, и отвернулся в тщетной попытке собраться с мыслями.

— Нет, Синдбад, — ответила она, и когда она произнесла мое имя, я услышал в ее голосе не воду, но огонь, — я проделала этот путь, чтобы быть с тобой.

— Простите? — переспросил я, чувствуя, что мой взгляд снова прикован к ней.

Ее улыбка стала шире прежнего. Казалось, она слабо светится, подобно холодному сиянию луны.

— Я никогда не видела до тебя мужчин, мой Синдбад, но теперь, когда мы нашли друг друга, я не хочу искать кого-то другого.

О чем это создание говорит?

— Н-но я всего лишь носильщик… — . пробормотал я.

— Носильщик? Я не знаю этого слова, — продолжало видение передо мною, — но уверена, что это должна быть очень важная работа, раз такой человек, как ты, решил ею заниматься. Какое счастье, что я нашла тебя. — Она глубоко втянула носом предрассветный воздух. — Я просто в восторге от твоего земного запаха. — Она шагнула ко мне, а я глянул вниз, на свое обнаженное тело и, помимо прочего, понял, что помыться мне так и не удалось. — Тебе не кажется, что он хорошо сочетается с запахом моря?

Я не знал, что сказать. Я не знал, что делать. Морская нимфа сделала ко мне еще один шаг, и я понял, что не знаю вообще ничего.

На берегу закукарекал петух. Над горизонтом показался краешек солнца и перекрасил плечи морской нимфы из зеленых в золотые. Наступал рассвет.

— О любимый, — воскликнула нимфа передо мною, и улыбка исчезла с ее лица. — Я слишком засиделась. Но ты еще не видел меня всю.

Я не мог придумать подходящего ответа. Как могло горло мое так пересохнуть, когда меня повсюду окружала вода?

— Значит, мы еще поговорим? — спросил я, прежде чем она исчезла.

— Ах, мой могучий Синдбад, мы не только поговорим. — Ее улыбка на миг вернулась, пока она опускалась под воду, и волны сомкнулись над ней, точно занавеси, скрывающие потайную комнату.

Я понял, что таращусь на первые розовые отблески восхода, отражающиеся на играющей воде.

— Смотрите, где наш носильщик! — воскликнул кто-то надо мной.

— В воде? — откликнулся другой голос. — Воистину, Провидение смилостивилось над нами!

— Но мы должны поднять парус с рассветом, чтобы преодолеть все изгибы и повороты реки, — напомнил мне никогда не унывающий Ахмед. — Синдбад, быстрее поднимайся на борт. Был бы просто позор оставить на берегу столь чудесно пахнущего носильщика.

Вся команда хохотала, пока я сумел вскарабкаться на пирс и торопливо натянул одежду, добытую мне Ахмедом. Еще поспешнее я взбежал по трапу, пока матросы отвязывали канаты от причала. Едва я взобрался на палубу, как две дюжины крепких гребцов погнали корабль вниз по реке. Но, как говорят мудрые, лучше поздно, чем никогда. Я был на борту, и мы направлялись за приключениями, неподвластными скудному воображению носильщика.

Я увидел невероятно безобразную татуированную башку Кинжала, возвышающуюся над всеми членами команды, и был потрясен мыслью столь же поразительной, как луч солнца в разгар бури. Я снова на корабле, том самом корабле, везущем золотой паланкин, внутри которого находится женщина по имени Фатима.

Фатима. Это было имя, сулящее чудеса. Я представил себе ее золотые пальчики и теплый, человеческий смех.