Журнал «Вокруг Света» №08 за 1989 год - Вокруг Света

— Какие пьесы из традиционного репертуара хорезмских масхарабозов вы знаете, уважаемый Кенгеш? — спрашиваю я.

— Всякие...

Сдержанно, но доброжелательно улыбается, быть может, последний профессиональный масхарабоз.

— А «Два палвана» играли?

В ответ такая же улыбка. Сколько раз мне приходилось сталкиваться с этой доброжелательной сдержанностью за годы экспедиций и поисков, сколько раз слышать от опытнейших этнографов и фольклористов, как трудно бывает иной раз добиться ответа на простой, казалось бы, вопрос... Можно перечислить все обиходные названия игры, подробно описать ее, даже показать фотографию давних лет, на которой она изображена, и услышать в ответ, что такого не видели и не знают. А потом, перед отъездом, а то и через много лет, случайно узнать, что это, мягко говоря, не совсем так. Что же заставляет людей быть столь закрытыми? Память ли о временах, когда данный обряд или действо могли преследоваться, или нежелание сказать лишнее незнакомому человеку, или непонимание друг друга из-за плохого знания языка?

Не знаю, что именно мешало Кенгешу, но разговор наш не двигался. Я настойчиво, меняя тактику, продолжал спрашивать о самых популярных ранее играх хорезмских масхарабозов, в частности, о «Касыме» с бутафорскими лодкой и лошадью и о «Палванах». Дело в том, что в полусотне километров от Клычбая, в Шаватском районе Хорезмской области, мне посчастливилось уже встретить плюшевых лошадей, на которых гарцевали участники колхозного фольклорного ансамбля «Авасхон», а главное — масхарабоза Сабира Юлдашева, который показал мне сценку с палваном, вернее, один из двух вариантов этой игры, называемой еще «Борец Барбидон». В исполнении Сабира — это борьба двух палванов в масках; их играет один артист, надевающий на руки вторую пару сапог и изображающий схватку, очень похожую на известную «нанайскую борьбу».

И теперь мне хотелось найти второй вариант, в котором, судя по описаниям, масхарабоз борется с палваном-куклой, наряженной в халат, маску и чалму. В обоих случаях соль номера заключалась в том, что живой палван после долгой изнурительной «борьбы» с взаимными подножками и бросками через бедро оказывается повержен борцом кукольным. Таким образом высмеивались аренные борцы, которые нередко из корысти договаривались между собой о результате поединка.

Эта сценка была прежде в арсенале любого масхарабоза, и не знать ее Кенгеш просто не мог. Однако никакие старания не могли приблизить меня к цели, и когда надежд почти не осталось, Кенгеш, вероятно, чтобы заполнить тягостные паузы, обмолвился вдруг о существовании виденной им толстой рукописи Рахимбая. Правда, хранилась она не здесь, Кенгеш полагал, что учитель оставил ее своему сыну Бабаджану.

Надо ли объяснять, что я, с трудом поднявшись на непослушных ногах — они затекли от долгого сидения на коврике — и поблагодарив Кенгешбая, потащил своего толмача Шавката искать в ночи нужный дом.

В просторном доме Бабаджана Кур-баниязова после обычной церемонии гостеприимства и нескольких чашек зеленого чая с лепешками и виноградом выяснилось, что книга в самом деле есть, но владеет ею живущий по соседству внук Рахимбая, двадцатисемилетний совхозный шофер Хал-мурад, за которым тут же послали. Мне показалось это чудом, но спустя некоторое время Халмурад в самом деле появился с рукописью в твердом, немного обтрепанном коричневом переплете.

На открытой мной наугад странице Шавкат прочел:

«Хорошо одетый человек с умным лицом приезжает в кишлак. Старик его спрашивает:

— Кто ты?

— Я муаллим — учитель,— отвечает тот.

— Чему ты учишь?

— Я учу лодырей работать.

— Тогда пойдем ко мне в дом,— приглашает старик,— мой сын как раз отъявленный бездельник. Но как же ты будешь его учить?

— Скажи сыну, что приехал палван и хочет с ним бороться.

Появляется сын-лентяй, и ему под видом палвана выставляют куклу. Тот лупит ее изо всех сил, но побороть не может. Тогда учитель берет шар и два раза бьет лодыря поверх тельпека. Лодырь отвечает ему тем же.

— Какой ты сильный палван, а ничего не умеешь: ни пахать землю, ни сеять хлеб, ни печь лепешки,— говорит учитель.— Вот смотри, как это делается.

И лодырь — богатырь с уязвленным самолюбием заинтересованно наблюдает за учителем, который знакомит его с премудростями настоящего труда».

Это текст одной из пьес, которые играли Рахимбай и Кенгеш. Значит, должен быть и перечень пьес. А вот и он, несколькими страницами раньше: «Разбойник и купец», «Парикмахер», «Мулла Кариджан», «Лекарь», «Бай-эксплуататор», «Аксакал и двое пьяниц», «Палван Барбидон», «Дехканин и судья-взяточник», «Заготовитель шкур и торговец», «Музыканты и палваны», «Стихи, посвященные масхарабозам прошлого»... Здесь был весь, так сказать, классический репертуар.

Ах, Кенгеш, Кенгеш, ну что за надобность была делать тайну из того, что вы тешили народ, играя «Палвана Барбидона»!

Время позднее, детишки с сонными глазами ползают по ковру, нам пора раскланиваться. Шавкат листает рукопись в поисках чего-нибудь особенно важного и читает:

«Дорогому внуку Халмураду дарю секреты масхарабозов. Сохрани книгу аккуратно. Другим, не занимающимся этим искусством, не отдавай. Будь бережен, не порви. Эту книгу-память оставляю тебе, чтобы ты научился. 4 августа 1975 года».

Так, значит, Халмурад тоже посвящен?

— Да, меня всему научил Кенгеш-бай, и все, что здесь есть, мы играем с ним уже много лет...— отвечает Халмурад.

— И «Палвана Барбидона»?

— Конечно.

— А завтра утром вы сможете мне сыграть его?

— Почему нет?

Наутро Халмурад заехал за мной на совхозном «уазике», и мы поехали на кирпичный завод к Кенгешбаю.

Ни тени удивления нашим появлением. Как ни в чем не бывало, улыбающийся, как всегда, Кенгеш помог своему молодому напарнику, о котором ни словом не обмолвился во время вчерашней беседы, натянуть на толстую палку чапан, укрепить маску и отнести куклу к глиняной стене, за которой был уложен штабелями кирпич-сырец. Надели, как полагается, халаты и сами артисты — палван и судья. Одну руку Кенгеш просунул под халат «противника», полуобняв чучело, и закипела схватка. Были и подсечки, и броски, и натужное пыхтенье взмокшего от напряжения борца, и уже взлетел было вверх, отрываясь от ботинка Кенгеша, палван, чтобы неминуемо приземлиться на лопатках, как неожиданно поскользнулся наш богатырь и сам оказался повержен противником, у которого от возбуждения даже слегка съехала набок маска.

Все было проделано мастерски, виртуозно, осталась полная иллюзия борющихся фигур, переплетенных тел, как и в той борьбе, что я видел в Шаватском колхозе. А потом с рукодельным палваном боролся Халмурад и показал, на что способен внук Рымбая-масхарабоза, которому тот завещал секреты ремесла. Нервущейся цепочкой передаются они в Хорезме из века в век, из поколения в поколение. Придет срок и Халмураду брать ученика. Станет ли им один из его сыновей или кто-то другой? Прихотлив выбор судьбы: масхарабозом нельзя стать, им нужно родиться.

Село Клычбай, Туркменская ССР

Александр Миловский

Мечта о Лхасе

Окончание. Начало см. в № 7.

Как интересно, заманчиво и привлекательно путешествие в неведомый Тибет, с каким великим подъемом стремишься в его широкие просторы, в его заоблачный мир с суровой природой и диким населением или в его более далекие и глубокие ущелья, низкие теплые долины с кроткими земледельцами, с оригинальными буддийскими монастырями, стремишься в страну с прозрачным синим небом, ярким солнцем — так, кажется, и полетел бы туда стрелою, чтобы вновь видеть, чувствовать и осязать все тибетское, воспринять его всем своим существом и в дальнейшем сделать его научным достоянием человечества...

Путешественник — испорченный человек для оседлой, в особенности городской жизни. Он не может усидеть в каменной клетке, откуда не видит восхода и захода солнца...

Едва окончит он нудное, тяжелое описание экспедиции, едва выпустит в свет свою книгу, как уже нельзя удержать его на севере — его мечты и грезы далеко на юге, и он всеми силами души и тела стремится в другой неведомый край Азии.

Так было со мною в конце 1922 года, когда вышла из печати Государственного издательства моя книга «Монголия и Амдо и мертвый город Харахото» и когда я подал проект научной Монголо-Тибетской экспедиции сроком на три года, сначала на одобрение в Русское географическое общество и Академию наук, а потом и на рассмотрение и утверждение в СНК.

Монголо-Тибетская экспедиция была учреждена Правительством 27 февраля 1923 года сроком с 1 марта 1923 года по 1 марта 1926 года с отпуском ста тысяч рублей денег.