Одиссея капитана Блада - Рафаэль Сабатини

Один из присяжных заседателей случайно подслушал, как Полликсфен,

несмотря на свое положение военного прокурора, втайне бывший вигом, тихосказал своему коллеге-адвокату:

– Клянусь богом, этот черномазый мошенник до смерти перепугал

верховного судью. Жаль, что его должны повесить. Человек, способныйустрашить Джефрейса, пошел бы далеко.

Глава IV. ТОРГОВЛЯ ЛЮДЬМИ

Полликсфен был прав и неправ в одно и то же время.Он был прав в своем мнении, что человек, способный вывести из себятакого деспота, как Джефрейс, должен был сделать хорошую карьеру. И в то жевремя он был неправ, считая предстоящую казнь Питера Блада неизбежной.Я уже сказал, что несчастья, обрушившиеся на Блада в результате егопосещения усадьбы Оглторп, включали в себя и два обстоятельстваположительного порядка: первое, что его вообще судили, и второе, что судсостоялся 19 сентября. До 18 сентября приговоры суда приводились висполнение немедленно. Но утром 19 сентября в Таунтон прибыл курьер отгосударственного министра лорда Сэндерленда с письмом на имя лордаДжефрейса. В письме сообщалось, что его величество король милостивоприказывает отправить тысячу сто бунтовщиков в свои южные колонии на Ямайке,Барбадосе и на Подветренных островах.Вы, конечно, не предполагаете, что это приказание диктовалось какими-тосоображениями гуманности. Лорд Черчилль, один из видных сановников Якова II,

был совершенно прав, заметив как-то, что сердце короля столь же

чувствительно, как камень. "Гуманность" объяснялась просто: массовые казнибыли безрассудной тратой ценного человеческого материала, в то время как вколониях не хватало людей для работы на плантациях, и здорового, сильногомужчину можно было продать за 10-15 фунтов стерлингов. Немало сановников придворе короля имели основания претендовать на королевскую щедрость, и сейчаспредставлялся дешевый и доступный способ для удовлетворения их насущныхнужд.В конце концов, что стоило королю подарить своим приближенным некотороеколичество осужденных бунтовщиков?В своем письме лорд Сэндерленд подробно описывал все детали королевскоймилости, заключенной в человеческой плоти и крови. Тысяча осужденныхотдавалась восьми царедворцам, а сто поступали в собственность королевы.

Всех этих людей следовало немедленно отправить в южные владения короля, где

они и должны были содержаться впредь до освобождения через десять лет. Лица,которым передавались заключенные, обязывались обеспечить их немедленнуюперевозку.От секретаря лорда Джефрейса мы знаем, как в эту ночь верховный судья впьяном бешенстве яростно поносил это недопустимое, на его взгляд,"милосердие" короля. Нам известно, что в письме, посланном королю, верховныйсудья пытался убедить его пересмотреть свое решение, однако король Яковотказался это сделать. Не говоря уже о косвенных прибылях, которые онполучал от этого "милосердия", оно вполне соответствовало его характеру.Король понимал, что многие заключенные умрут мучительной смертью, будучи нев состоянии перенести ужасы рабства в Вест-Индии, и судьбе их будутзавидовать оставшиеся в живых товарищи.Так случилось, что Питер Блад, а с ним Эндрью Бэйнс и Джереми Питт,

вместо того чтобы быть повешенными, колесованными и четвертованными, как

определялось в приговоре, были отправлены вместе с другими пятьюдесятьюзаключенными в Бристоль, а оттуда морем на корабле "Ямайский купец". Отбольшой скученности, плохой пищи и гнилой воды среди осужденных вспыхнулиболезни, унесшие в океанскую могилу одиннадцать человек. Среди погибшихоказался и несчастный Бэйнс.Смертность среди заключенных, однако, была сокращена вмешательствомПитера Блада. Вначале капитан "Ямайского купца" бранью и угрозами встречалнастойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с лекарствами дляоказания помощи больным. Но потом капитан Гарднер сообразил, что его, чегодоброго, еще притянут к ответу за слишком большие потери живого товара. Снекоторым запозданием он все же воспользовался медицинскими познаниямиПитера Блада. Улучшив условия, в которых находились заключенные, и наладивмедицинскую помощь, Блад остановил распространение болезней.В середине декабря "Ямайский купец" бросил якорь в Карлайлской бухте, ина берег были высажены сорок два оставшихся в живых повстанца.Если эти несчастные воображали (а многим из них, видимо, так и

казалось), что они едут в дикую, нецивилизованную страну, то одного взгляда

на нее, брошенного во время торопливой перегрузки живого товара с корабля влодки, было достаточно, для того чтобы изменить это представление. Ониувидели довольно большой город с домами европейской архитектуры, но безсутолоки, характерной для городов Европы. Над красными крышами возвышалсяшпиль церкви. Вход в широкую бухту защищался фортом, из амбразур которого вовсе стороны торчали стволы пушек. На отлогом склоне холма белел фасадбольшого губернаторского дома. Холм был покрыт яркозеленой растительностью,какая бывает в Англии в апреле, и день напоминал такой же апрельский день вАнглии, поскольку сезон дождей только кончился.На широкой мощеной набережной выстроился вооруженный отряд милиции,присланный для охраны осужденных. Здесь же собралась толпа зрителей, поодежде и по поведению отличавшаяся от обычной толпы в любом морском портуАнглии только тем, что в ней было меньше женщин и больше негров.Для осмотра выстроенных на молу осужденных приехал губернатор Стид –низенький полный человек с красным лицом, одетый в камзол из толстогоголубого шелка, обильно разукрашенный золотыми позументами. Он слегкаприхрамывал и потому опирался на прочную трость из черного дерева. Вслед за

губернатором появился высокий, дородный мужчина в форме полковника

барбадосской милиции. На большом желтоватом лице его словно застыловыражение недоброжелательства. Рядом с ним шла стройная девушка в элегантномкостюме для верховой езды. Широкополая серая шляпа, украшенная алымистраусовыми перьями, прикрывала продолговатое, с тонкими чертами лицо, накотором тропический климат не оставил никаких следов. Локоны блестящихкаштановых волос кольцами падали на плечи. Широко поставленные карие глазаоткрыто смотрели на мир, а на лице ее вместо обычного задорного выражениясейчас было видно сострадание.Питер Блад спохватился, поймав себя на том, что он не сводит удивленныхглаз с очаровательного лица этой девушки, находившейся здесь явно не наместе. Обнаружив, что она, в свою очередь, также пристально егоразглядывает, Блад поежился, чувствуя, какое печальное зрелище онпредставляет. Немытый, с грязными и спутанными волосами и давно не бритойчерной бородой, в лохмотьях, оставшихся от некогда хорошего камзола, которыйсейчас обезобразил бы даже огородное пугало, он совершенно не подходил длятого, чтобы на него смотрели такие красивые глаза. И тем не менее эта

девушка с какимто почти детским изумлением и жалостью продолжала его