Этьенн Бонно де Кондильяк - Вениамин Богуславский

Однако метафизическая абсолютизация непрерывности процесса познания, отрицание качественного отличия логической его фазы от чувственной в «Трактате об ощущениях» приводят Кондильяка к положениям, представляющим шаг назад по сравнению с его «Опытом…».

Размышляя о ненаблюдаемом в данный момент предмете, мы отдаем себе отчет в том, что мысль об этом предмете есть его образ, существующий лишь в нашем сознании, в отличие от предмета этой мысли, существовавшего или существующего вне нашего сознания. Когда мы по своему желанию вызываем образ предмета, которого в данный момент нет перед нами, в нашем сознании имеет место представление о представлении, отражение отражения. Заметив эту важную особенность человеческого сознания, и создал Локк свое учение о рефлексии. Следуя за ним, Кондильяк отмечал важность присущей лишь человеку способности вызывать по своему желанию идеи — так он называл ощущения, рассматриваемые как образы внешних вещей — т. е. думать о своих мыслях. Он подчеркивал, что в этом случае обязательно должно быть осознано различие между предметом мысли и мыслью о предмете.

Поэтому ощущения удовольствия и страдания рассматриваются Кондильяком в «Опыте…» как необходимые, но недостаточные условия возникновения «размышления». Последнее появляется лишь вместе со способностью по своей воле вызывать воспоминание о ненаблюдаемом в данное время предмете. А эта способность ставится им в зависимость от институционной, отсутствующей у животных знаковой системы — языка. Наконец, в «Опыте…» выдвигается обширная аргументация для доказательства того, что необходимым условием возникновения языка и мышления является общение между людьми. Здесь нет понимания той роли, какую сыграли в возникновении языка и мышления превращения животной жизнедеятельности в труд, а стада — в общество. Тем не менее некоторые материальные предпосылки возникновения человеческого сознания выявлены и обращено внимание на сложность этих предпосылок.

В «Трактате об ощущениях» метафизическая прямолинейность нередко приводит к игнорированию этой сложности. В этом произведении возникновение каждой более сложной формы сознания из предшествующей, менее сложной изображается как непрерывный процесс, не приносящий ничего качественно нового. При этом вовсе не упоминается ни об отличии воспоминания, вызываемого по нашей воле, от воспоминания, возникающего непроизвольно, ни о необходимости каких бы то ни было знаков для произвольной памяти и для размышления вообще. Статуя, не пользующаяся никакими знаками, совершает умозаключения и сложные рассуждения, создает самые отвлеченные понятия (тело, протяженность, длительность, движение), она предвидит то, что может произойти в будущем, в том числе последствия своих поступков и т. д.

Изменение своего понимания значения языка для мышления Кондильяк объясняет так: «Если читатель вспомнит, что я доказал, насколько необходимы знаки для составления отчетливых идей всякого рода, то он склонен будет думать, что я часто предполагаю у нашей статуи больше знаний, чем она может приобрести. Но следует отличать… теоретические знания от знаний практических. В языке мы нуждаемся лишь для первых…» (16, 2, 334), Анализ знаний, сознательное их применение, методическая классификация предметов, отчетливые абстрактные идеи — таковы, говорит философ, особенности теоретических знаний, требующих языка. Практические же знания, применяемые лишь по привычке и связанные с чисто инстинктивным поведением, в языке не нуждаются. Но в «Трактате…» за статуей недвусмысленно признается способность анализировать, классифицировать, взвешивать последствия своих поступков, обдуманно и свободно выбирая тот или иной образ действий, и даже подавлять свои страсти. Это вовсе не позволяет рассматривать ее поведение как бессознательное, инстинктивное, а применение ею знаний как совершаемое лишь по привычке. Что касается отчетливости абстрактных идей, то, по словам Кондильяка, абстрактные идеи статуи о величинах и фигурах отчетливы, а ее абстрактные идеи о чувственно воспринимаемых предметах смутны в том смысле, что, хотя статуя отличает эти идеи друг от друга, она не представляет себе отчетливо всех качеств предметов. Но этот недостаток, как явствует из трактата, свойствен и абстрактным идеям людей.

Таким образом, из текста «Трактата…» явствует, что познание, нуждающееся в языке, лишь более обдуманно использует имеющиеся знания, лишь более методично их классифицирует, более тщательно анализирует. Эти параметры у человека только по степени, количественно отличаются от соответствующих параметров у статуи, и совершенно непонятно, почему человек не может обойтись без языка, а статуе он не нужен.

В «Трактате об ощущениях» Кондильяк отходит также от развитых в «Опыте…» мыслей о роли общения между людьми. Четвертая часть трактата — «О потребностях, мастерстве и идеях изолированного человека, одаренного всеми органами чувств» — целиком посвящена доказательству того, что у человека, лишенного какого бы то ни было общения с себе подобными, возникают самые абстрактные понятия и сложные логические построения: он начинает понимать, что хорошо и что плохо, давать эстетические оценки, он осознает свою зависимость от окружающих вещей, приписывает неодушевленным явлениям природы преднамеренные действия и обращает к ним молитвы с целью снискать их благоволение. Присущее каждому ощущению свойство быть приятным или неприятным; наличие органов осязания, обладающих подвижностью и гибкостью, и их движения, направленные на манипулирование телами; возникающие в окружающей природе явления, препятствующие наслаждению человека, и явления, угрожающие ему страданиями, — вот все, что необходимо и достаточно для формирования все более многочисленных и многообразных потребностей; этого в свою очередь достаточно для умножения действий человека и соответственно для расширения и углубления познания им мира, для создания и развития высших форм его сознания и поведения. Общения с другими людьми для этого не требуется. Такова центральная мысль четвертой части трактата. Упоминавшийся выше чисто декларативный характер выдвигавшегося мыслителями XVIII в. требования обратиться к живому, конкретному человеку, свойственное им фактически абстрактное понимание человека, рассматриваемого вне реальных, социальных условий его бытия, — все это доведено здесь Кондильяком до своего крайнего, гипертрофированного выражения.

Отказ от тезиса о том, что язык и общение — необходимые условия возникновения и развития человеческого мышления, заставляет Кондильяка изменить интерпретацию приводившегося им в подтверждение этого тезиса случая с ребенком, выросшим среди медведей. Этот ребенок, разъясняется в «Трактате…», не был лишен разума, а лишь «обладал им в меньшей степени, чем мы» (там же, 358).