Этьенн Бонно де Кондильяк - Вениамин Богуславский

Отказ от тезиса о том, что язык и общение — необходимые условия возникновения и развития человеческого мышления, заставляет Кондильяка изменить интерпретацию приводившегося им в подтверждение этого тезиса случая с ребенком, выросшим среди медведей. Этот ребенок, разъясняется в «Трактате…», не был лишен разума, а лишь «обладал им в меньшей степени, чем мы» (там же, 358).

Различие положений «Трактата…» и «Опыта…» отмечается некоторыми исследователями, например Ж. Леруа (см. 51, 1). Но, как правило, эти различия не привлекали к себе внимания ученых. А в книге интуитивиста Г. Мадинье (1938) даже утверждается, что «Трактат…» и «Опыт…» не противоречат друг другу, а лишь исследуют два этапа духовного развития человека: формирование практических знаний («Трактат…») и формирование теоретических знаний («Опыт…») (см. 53, 4–5).

Однако приведенные выше сопоставления достаточно ясно говорят о том, что в некоторых важных вопросах, особенно в вопросе о роли языка, «Трактат…» представляет собой отход от взглядов, защищаемых в «Опыте…». В «Трактате…» вообще очень мало говорится о языке и о знаках. Но не потому, что философ утратил интерес к этой проблеме: живой интерес к проблемам, связанным с языком, не покидал Кондильяка на протяжении всей его жизни, о чем свидетельствуют два последних его труда. Более того, при внимательном рассмотрении «Трактата…» обнаруживается, что в нем впервые высказываются те мысли о значении языка для теоретического познания, которые позднее были детально разработаны в «Логике» и в «Языке исчислений». В этих работах Кондильяк также возвращается к некоторым важным идеям «Опыта…».

Глава IV

РЕШЕНИЕ ПСИХОФИЗИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ. ЖИВОТНЫЕ И ЛЮДИ

ассуждения о том, что одних лишь ощущений в сочетании с неблагоприятными воздействиями окружающей природы, а также той деятельности, к которой побуждают потребности и эти внешние воздействия, достаточно для возникновения и развития всех высших форм человеческой психики, подводят Кондильяка вплотную к выводу о том, что все эти формы духовной жизни доступны и животным. Правда, в «Трактате об ощущениях» говорится, что наша духовная жизнь недоступна животным, потому что их органы осязания не так совершенны, как наши. Но то, что в этой книге говорится об использовании кисти для ощупывания своего тела и окружающих тел, для воздействия на них, о пересчитывании пальцев и т. д., применимо и к некоторым животным, например к обезьянам. В свете этих рассуждений оказывается, что никакого коренного, качественного различия между животными и человеком нет.

Такие мысли с точки зрения религиозного мировоззрения, утверждавшего противоположность между человеком, имеющим душу, искру божью, и животными, лишенными этой искры, представлялись весьма опасными, ведущими к явно антирелигиозным и материалистическим выводам. В этом же духе еще в XVI в. выступил М. Монтень, находивший у «наших братьев» животных все свойственные человеку формы духовной жизни и писавший, что нередко один человек отличается от другого гораздо больше, чем животные отличаются от нас. Если человек, замечал Монтень в «Апологии Раймунда Себундского», не понимая языка животных, отказывает им на этом основании в интеллекте и эмоциях, присущих якобы лишь людям, — он на том же основании должен отрицать мысли и чувства у людей, говорящих на незнакомом ему языке. Такую же позицию по этому вопросу заняли в XVII в. Г. Лами и П. Бейль, решительно опровергавшие Р. Декарта, отрицавшего наличие у животных не только абстрактного мышления, но и ощущения и каких бы то ни было переживаний вообще. Незадолго до опубликования «Трактата от ощущениях» Ламетри не только подверг резкой критике картезианскую концепцию «животного-машины», защищая посредством данных сравнительной анатомии и физиологии тезис о чисто количественном характере отличий человека от животных как в физическом, так и в умственном отношении, но и сделал вытекающие из этого тезиса материалистические и атеистические выводы (включая вывод о животном происхождении человека).

Для метафизического образа мыслей материалистов рассматриваемой эпохи характерно одностороннее фиксирование сходства между животными и людьми и недооценка различий между ними. При господстве спиритуалистических представлений, абсолютизировавших эти различия, такое подчеркивание идентичности основ телесной организации и основ психики человека и животных успешно служило борьбе против традиционного религиозного мировоззрения и идеализма.

Развивая в «Трактате об ощущениях» изложенные выше взгляды по этому вопросу, Кондильяк объективно присоединялся к тем, кто вел эту борьбу, — обстоятельство, по достоинству оцененное некоторыми историками философии, даже теми, которые решительно относят автора «Трактата об ощущениях» к числу идеалистов и апологетов христианства. Так, В. Виндельбанд, определяющий позицию Кондильяка как однозначно спиритуалистическую и апологетическую, вынужден признать, что в данном вопросе мысли этого философа совпадают с идеями воинствующего материалиста и атеиста Ламетри (см. 4, 316).

Сам Ламетри, не доживший до опубликования «Трактата об ощущениях», горячо приветствовал первые два произведения Кондильяка. Несмотря на то что в них содержалась защита веры в бога и в бессмертие души, а также категорически осуждались материалистические идеи, автор «Человека-машины» разглядел в Кондильяке единомышленника. Общеизвестно, как высоко ценил работы Кондильяка Дидро, а Д’Аламбер писал, что Кондильяк — «один из наших лучших философов».

Кондильяк, публиковавший свои сочинения в качестве академических ученых трудов, желал, чтобы выдвигаемые в них мысли, в том числе и мысли о принципиальном тождестве психики людей и животных, рассматривались как далекие от политики, от какого бы то ни было покушения на идейные основы существующего строя. Философа поэтому шокирует громкое одобрение его идей со стороны наиболее радикальных потрясателей этих основ. Вместе с тем его не на шутку тревожит то, что в официальных кругах, среди ортодоксальных защитников алтаря и трона «находятся люди, приходящие от этого (от идей Кондильяка. — В. Б.) в ужас. Они думают, что это значит смешивать нас с животными…» (16, 2, 449).

Настойчивость, с которой Кондильяк старается засвидетельствовать свою лояльность в отношении религии и церкви, свою враждебность материализму, приводит некоторых исследователей к выводу об однозначно-идеалистическом характере его философии. Так, Ж. Леруа, ссылаясь на то, что Кондильяк «во многих случаях подчеркивал свои спиритуалистические убеждения» (51, 189), уверен в том, что система взглядов философа ни в чем не сходится с французским материализмом XVIII в., враждебна ему по самой своей сути. Но и Леруа вынужден признать, что многократные заверения Кондильяка в его отвращении к материализму и атеизму, явно имеющие целью продемонстрировать его лояльность в отношении официальной идеологии, современниками, как правило, «не признавались, и, несмотря на предосторожности, которые он предпринимал, Кондильяку приходилось бояться, что его творчеству придадут опасный смысл» (там же).