Успеть проститься - Михаил Лайков

Казаки были первые искатели утаенных сокровищ князя Иеремии Славинецкого. После казаков эти сокровища искало в Шумске множество народу, их мечтой заразился и Адам, уверенный, что после него искать уже будет нечего и рассказывать в легендах станут больше про него, чем про князя Ярему.

* * *

Адам совершенно не представлял, с чего ему начинать. Дело было слишком незнакомое. Ему было известно, что клады князя не выдумка, что не выдумка и дух, стерегущий клады, а более ничего, никакой зацепки для приближения к тайне князя. "Но, как говорится, a force de forger on devient forgeron кузнецом становишься, когда занимаешься кузнечным делом". Адама на пути к цели никогда не удерживало отсутствие этих путей. Для начала он решил повидаться с Шерстобитовым. "В милиции фиксируется все, что случается в городе. Должно же что-то случиться. Должен он как-то себя проявить. Там, где золото захоронено..."

Шерстобитова Адам нашел в милиции, он дежурил в этот день. Вид у капитана был беспокойный, руки его вздрагивали и хватались за все подряд без нужды: за трубку телефона, за ручку, за пустую пачку сигарет.

- Как же не случалось! - ответил он на интерес Адама. - Каждый день случается.

Шерстобитов начал рассказывать про кражи, убийства, грабежи, Адам остановил его. "Это обыкновенные дела, - написал он в блокноте, который нарочно завел для общения с людьми. - А вот что-нибудь странное, непонятное, в голове не укладывающееся. Чертовщина какая-нибудь..."

- Чертовщина? Конечно, случалась, - не задержался с ответом Шерстобитов. - Ты про Разуваева слышал? Черт знает что! Куча денег у мужика, две жены, любовницы. Вдруг завез одну деваху в лесополосу, привязал к дереву и трое суток продержал ее там. Приезжал периодически и насиловал. Потом сам же отвез ее в город. Она пришла к нам. Разуваев ни от чего не отказывается, но и объяснить ничего не может. Сам не понимаю, говорит, бес попутал. Жалко мужика. Если не поладит с этой девкой, придется сажать.

Новость была потрясающая. Этого от Разуваева, расчетливого, умеющего держать себя в руках игрока, никак нельзя было ожидать, тут в самом деле крылась неразрешимая загадка, лишнее свидетельство неустойчивости человеческого существования. С любым человеком, не только с Адамом, в любой момент могло случиться черт знает что. Но о другом, о другом хотел узнать Адам. Он собирался еще попытать Шерстобитова, ему помешала Инесса Павловна, которая ворвалась в отделение с криком:

- Ужас! Когда это кончится? Когда мы заживем по-человечески? Я требую их всех перестрелять!

Объяснилось, что Инесса Павловна прибежала в милицию с требованием перестрелять всех бродячих псов и с заявлением о пропаже Линды.

- Вот видишь, черт знает что происходит, - сказал Шерстобитов, приняв заявление. - Сучонка какая-то пропала. И я, капитан Шерстобитов, должен этим заниматься!

Сразу после Инессы Павловны в милицию привели какого-то преступника хилого мужичка в наручниках. Милиционеры, приведшие его, сказали Шерстобитову, что его надо срочно допросить, но Шерстобитов был пока что занят разговором по телефону. Мужичок в наручниках был грустный, виноватый. Он посмотрел кроткими глазами на Адама и сказал:

- Я друга убил.

Пока Шерстобитов разговаривал по телефону, мужичок рассказывал Адаму, как он убил друга. Шерстобитов положил трубку и взялся за протокол, доставленный милиционерами вместе с арестантом. Мужичок замолк в ожидании. Шерстобитов прочитал, устремил в арестанта пронизывающий взгляд и начал допрос:

- Ну, рассказывайте. За что вы убили свою супругу?

"Нет, тут я толку не добьюсь, - понял Адам. - Лучше схожу к Генику и Епинохову".

Геник был уфолог, парапсихолог, вообще специалист по всяким аномальным явлениям. Геник - это было прозвище. Так его когда-то назвала тетка. "Мой племянник - геник", - сказала она, подразумевая - гений, и эта обмолвка сделалась именем на всю жизнь. Геник, несомненно, должен был сказать что-нибудь полезное для Адама. Как и Епинохов, который некогда сам искал золото князя, долго искал, но отступился, когда вдруг парализовало его жену, а вслед повредился в уме сын. В городе говорили - и Епинохов тоже, по-видимому, так считал, - что именно розыск сокровищ князя Славинецкого навлек на его дом беду. Говорили, что заклятие тяготеет над этими сокровищами. Адам знал, что Епинохов не любит вообще говорить о кладах князя, но он надеялся на свою немоту. С ним, онемевшим, люди сделались гораздо откровенней прежнего. Да что люди! Сама природа открылась ему с какой-то новой доверчивостью, и зазвучала тишина, прежде бывшая просто немотой природы. В тишине, но в особой, редкой тишине, в которой Адам казался себе посторонним предметом, он услышал однажды шум облаков в небе, услышал шелест шагов, источаемых половицами в его доме, услышал на мгновение плеск и рокот морских волн - то очнулся, но только на мгновение, камень, что лежал у порога.

- Ждал тебя, - сказал Геник, открыв дверь Адаму. - Раздевайся. Трусы можно оставить.

Он принял Адама как свидетельство аномального случая, которое надо исследовать и классифицировать. Он обследовал Адама медной рамкой, сфотографировал в инфракрасном освещении, а когда достал какие-то штучки, похожие на орудия пытки, Адам понял, что надобно, пока не поздно, бежать отсюда.

- Я вижу, ты согласен уже отдать свою бабу, - встретил его Епинохов.

"Так плохо выгляжу?" - был обеспокоен этим вопросом Адам.

Откровенного разговора с Епиноховым не получилось. Хранитель древностей хотел говорить только о каменной бабе, к тому же в их разговор вмешался юродивый Алеша, который въехал в музей прямо на велосипеде, с мешком мусора.

- На! - вывалил он свой мусор перед Епиноховым.

"С чего же начать?" Какое-то беспутье было в его мыслях. Растерянность чувствовал Адам перед лицом тайны. Сокровище могло быть схоронено в любом месте города, под любым камнем, деревом, домом. Тайна его захоронения была как соль, растворенная в море, - везде, в каждой капле, и нигде, чтобы взять хотя бы щепоть ее. Все в городе глядело на Адама загадочно, двусмысленно, тая в своем молчании не то неслыханное откровение, не то насмешку. "Может, мне с кладоискателями поговорить? Все-таки у них практический опыт. Хотя... К чему бы он меня приобщил, этот опыт неудач и разочарований? Что бы я узнал у того же Воробьева? Как искать в перепревшем дерьме пуговицы от кальсон. Не то, все не то... Тут обыкновенные способы не годятся. Нужно что-то другое. Можно попросить у Воробьева "Фишер", а что дальше? Не облазишь ведь с "Фишером" весь город".

Едва вспомнил Адам про Воробьева, глядь - а он уже здесь, идет ему навстречу, машет рукой приветственно. "Ну так и быть, спрошу о "Фишере"".

- Зачем он тебе? - не отказал с ходу, но и не пообещал Воробьев.

"Может, и незачем... Ты мне скажи сначала, на какую он глубину действует?"

- А что случилось? - забеспокоился Воробьев. - В чем дело-то? Что искать собираешься?

Адам никак не ответил на его вопросы. Воробьев забеспокоился сильнее. Молчание Адама было не просто немочь, немота, а умалчивание чего-то. Адам молчал многозначительно, надменно, снисходительно к нему, Воробьеву. "Ой, что-то знает! О "Фишере" не зря он спросил, не зря".

Воробьев, как всякий кладоискатель, был подозрителен, мнителен, ревнив к чужим успехам. Красноречивое молчание Адама возбудило в нем любопытство неодолимое. Они распростились, однако Воробьев направился не своей дорогой, а вдогонку Адаму, следя за ним незаметно. Слежка эта кончилась у дома Адама, где Воробьеву пришлось отстать от своего поднадзорного, и отстал он, не зная, что думать. Так странен, извилист, непрям был путь Адама, словно это пьяница возвращался домой. Адам то останавливался на улице без всякой причины, размахивая руками как бы в разговоре сам с собой, то припускал бегом, он то замечал приветствия встречных знакомых, то, вводя их в недоумение, совершенно не замечал, а при переходе через улицу не заметил и машину, которая чуть не сбила его. Он кружил по городу, но не заглянул ни в один магазин, ни в одну пивнушку. У рынка в его карман залез воришка, Адам в это время думал о чем-то, неподвижный, как столб. А войдя в свой дом, он закрыл за собой дверь на задвижку. И задернул занавески на окнах. Это было очень не похоже на Адама, который ни от кого никогда не закрывался.

И человеку, менее Воробьева любопытствующему к чужим делам, стало бы досадно перед закрытыми от него дверьми и окнами. С досады Воробьев разломал веник, валявшийся на крыльце, и вышел из калитки никем не замеченный.

* * *

Адаму в жизни мало кто из людей помогал по-настоящему полезными советами, до всего он доходил собственным умом и чтением книг. Ни в милиции, ни у Геника, ни у Епинохова он не узнал ничего, что пригодилось бы ему, и решил обратиться к испытанным друзьям - книгам. В его библиотеке нашлась одна подходящая книжка - о легендарных кладах, о знаменитых кладоискателях. Он когда-то ее купил, незнамо для чего, поставил на полку, забыл, а все-таки книжке пришел черед. Адам читал ее, и многое в жизни и судьбе прославленных кладоискателей перекликалось с его жизнью и судьбой.