Успеть проститься - Михаил Лайков

Адам завтракал яблоками. От этих яблок ныли зубы. Он ел и думал: "А хорошо бы отыскать золото князя. Вставил бы себе зубы, расплатился бы с долгами, восстановил бы голос".

Однако пора ему было что-то делать. Дел было много: найти денег, сообщить в милицию о пропаже Корнея, объяснить Мите Дикарю, что не убивал он Корнея. "Нельзя, чтобы он продолжал думать такое".

Инесса Павловна с собачкой встретилась ему на улице первой из знакомых людей.

- Сучка! Стерва! - ругалась Инесса Павловна на собачку.

Адам удивился, он недавно слышал совсем другое: "Ах, Линдочка обожает меня! Я ее влюбила в себя. Она очень эмоциональная девушка, настоящая итальянка". И вот теперь:

- Дрянь! Мерзавка! Нет, вы только представьте себе, зашла я в аптеку, эту гадину привязала за каштан, выхожу, а к ней уже прилип какой-то ублюдок. Шелудивый, блохастый! И моя чистокровная итальянка, аристократка! С первым попавшимся ублюдком... Не город, а помойка. Приличному человеку здесь и спариться не с кем. Мне с Линдой придется ехать к кобелю в Москву. А вам надо встряхнуться. Постарели, небриты... Нельзя так опускаться. Съездили бы куда-нибудь, зашли бы к нам в салон, завели бы собаку, в конце концов. Кстати, вы не можете вернуть долг?

"Почему я не оглох вдобавок?" - подумал Адам. Дальше ему по улице встретился еще один любитель собак - Пупейко, первый богач в городе. У Пупейко был крупный пес: мастиф. Пешком он гулял по улице ради здоровья, которым очень дорожил. Адам знал, что от Пупейко человеку нечего ожидать помощи и вообще не о чем с ним толковать, ему неинтересна была эта встреча, но нашелся интерес у Пупейко к нему:

- Слышь, Адам, а дурак твой от молнии не упал, стоит?

"Стебель стоячий - колосок пустой", - имел что ответить Адам, и ах как горько ему было, что не мог он ответить. Опять он узнал, что он бедняк, удел которого - молчание перед богачом.

Они давно разминулись, разошлись, а впечатление от встречи с хамом никак не развеивалось. "Ну погоди же ты... Еще неизвестно, как оно все обернется. Еще отвечу я тебе". Адам закрыл глаза, и перед ним, ослепшим, опять мелькнул огненный фантом - образ тайны, влекущей и обещающей. "Не зря же оно мне привиделось".

На кладбище, куда Адам зашел проведать могилу отца, ему встретился Воробьев. Он что-то искал там, шныряя между могил. "Почему-то без Фишера", подумал Адам.

Журналист Воробьев был еще кладоискатель, и более того, председатель клуба кладоискателей города Шумска. Как все кладоискатели, он мечтал найти что-то грандиозное - скифское золото, казацкий клад, сокровища князя Славинецкого, - но мечта оставалась мечтой, а страсть свою приходилось утолять, раскалывая старые нужники, в перепревшем дерьме которых встречались монеты, медальоны, часы, застежки, запонки, перламутровые пуговицы с панталон и жестяные от кальсон. "Фишер" - это был металлоискатель.

У Воробьева Адам попросил денег взаймы. "Даю каменную бабу в залог", написал он фломастером на каком-то надгробье. Воробьев подумал несколько времени и ответил:

- Нет. Баба вещь неконвертируемая. Кому я ее потом продам? У музея нет денег.

После кладбища Адам пошел по знакомым и приятелям, по тем, у кого водились деньги, кто мог дать работу. Везде его встречали с сочувствием, поили чаем с конфетками или даже кофе с ликером, но денег никто не дал. Работу обещали, однако ее надо было подождать. И везде, прощаясь с ним, жаловались на жизнь, хотя, когда встречали, хвастались успехами в жизни.

"Нет, бедному помогут только бедные. Вернее, которые не богаче меня". По дороге к бедным, или, как он поправился, к равным себе, Адам зашел в церковь. Завлекло его туда пение, которое он услышал в раскрытую дверь. Пели хорошо, грустно. В церкви, там, где продавались свечи, стоял велосипед юродивого Алеши, а сам Алеша пел в хоре, и Адам, услышав его голос, удивился. Алеша был такой человек: зимой и летом он ездил на велосипеде по городу, собирал мусор в мешок и почти всегда бормотал или кричал что-то без начала и конца, иногда со смыслом, иногда без смысла, а еще ругался на людей за то, что они мусорят везде. Для Адама его речи звучали бредом, но вот пел он с разумным чувством, в согласии с хором, и голос у него был твердый, чистый.

Народу в церкви было немного. Было просторно, гулко и высоко. Духом странствия веяло здесь. Огонь свечей вызывал желание петь, и Адаму, утратившему огненный песенный дар, подумалось, что если смотреть и смотреть на этот огонь, то в конце концов запоешь. "Отец, наверное, пел так хорошо, что всю жизнь имел дело с огнем. Огонь! Огонь мне поможет".

- Никто тебе не поможет!

Этот крик был так неожидан и невозможен в гармоничной обстановке храма, что Адам принял его за собственный крик, первый крик безумия, в котором он наконец-таки вырвался из круга немоты.

Это кричала Усатка, баба, страдающая припадками, от которых ее не могли излечить ни врачи, ни священники. Ее корчило и било об пол недалеко от Адама, на губах ее пузырилась пена, из живота ревел низкий, бычий какой-то голос: "Не крестись, не крестись, никто тебе не поможет". Люди в ужасе побежали из церкви.

Уходил Адам из церкви, не чувствуя на улице полуденной жары. Его знобило. "В нехорошую историю ты попал, Адам. Пропащее дело связываться с тем, что превышает человеческие силы и разумение. Ну его... Забыть и не думать".

Пришел Адам домой все-таки не с пустыми руками. Денег ему дал старик Сырцов, друживший еще с его отцом. Он сам окликнул Адама, когда тот проходил мимо его дома, половину которого занимала мастерская. Сырцов был гончар, последний гончар на Верхнем Валу. Они разговаривали в мастерской. Сырцов спросил, что Адам собирается делать теперь, после потери голоса, и предложил неожиданное:

- Смотри, учись. Ремесла у гончара не отнимешь. Работы много. Горшки нужны и цветоводам, и пчеловодам, и хозяйкам, и просто любителям. Кому не нужны горшки, у того нужда в вазах. Многие хотят иметь камин с изразцом.

Сырцов разговаривал, не отрываясь от круга, то и дело срезая новый горшок. Адаму нравилось в мастерской. Здесь было весело, празднично от живого огня в горне, от резмалеванных ваз, от ярких свистулек, от изразцов, на которых цвели сказочные цветы, от красок в горшочках: червени, зелени, белил... Но предложение Сырцова он не принял: "Я - в ученики?! Да он смеется надо мной. Ну нет, я лучше золото князя Славинецкого буду искать. Чем хуже дело всех остальных? Опасное дело? Пропащее дело? Кто знает, может, и так. А может, это единственный случай, шанс, который выпадает раз в жизни и не каждому. Мне открылось, и, значит, именно мне предоставляется возможность найти его золото".

Домой Адам пришел с продуктами, бутылкой красного вина и петухом-корольком. Этого королька продавал на рынке какой-то мальчишка. Петушок понравился Адаму с первого взгляда. Он был маленький, как игрушка, певучий, словно с медным горлышком, и, точно огонь, яркий и быстрый. Адам покрошил ему хлеба, а сам сел с вином за камень.

Солнце потухало, цвет заката был как цвет вина. Ласточки летали над головой неподвижно сидящего Адама. У них было гнездо в сарайчике. "Пой, и пройдет все на свете!" Адам смотрел на камень, пил вино и продолжал молчать. На весь Верхний Вал кричала матерщинница Катька Синячка, созывающая на ночь своих детей. Послышался дребезжащий голосок астматика Уткина, пением спасающегося от приступов астмы. Проехал на скрипучем велосипеде юродивый Алеша, он громко излагал какую-то чушь. Закричали мальчишки, дразнящие Митю Дикаря. Они всегда, если были в куче, не пропускали Митю равнодушно. Адам вышел за ворота и рыкнул на них. Митя был с козой, которую вел с пустыря. Тут же по улице выгуливала Линду дочка Инессы Павловны. Собачка потянулась обнюхать козу. Издали донесся крик:

- Клара, немедленно домой.

Адам успел сегодня сходить в милицию с сообщением о пропаже Корнея, а с Митей он решил поговорить после, когда вернется голос. Он сел опять за камень. "Пой, и любовь вернется к тебе!" Адам закрыл глаза и положил ладони на камень. Но из камня ему передался только холод. Он открыл глаза. Фонари уже зажглись на улице. Безносая морда каменной бабы, стоящей под яблоней, блестела на свету фонаря, как намазанная жиром. В руке баба держала чашу. Зимой Адам сыпал в чашу корм для птиц, а сейчас вылил из бутылки остатки вина.

Адам вышел на обрыв и посмотрел вдаль, за реку. Там, еще не совсем слившись с темнотой, чернела Старая Могила. Его потянуло туда, на место, где он потерял дар речи.

Курган был недалеко за городом, в получасе ходьбы от реки. Была уже ночь, когда Адам взошел на него. Вылетели охотиться, почуяв свою пору, ночницы - летучие мыши. Исчезла линия горизонта, граница между землей и небом. Исчезли очертания предметов, все растворилось, потонуло в бездонной тьме, в которой метановыми вспышками выныривали из-за степного горба фары машин, одолевающих дорогу. Курган дышал землей, отдающей ночи свое тепло и запахи. Адам сидел на кургане, и ему чудилось, что за спиной у него кто-то есть. Трудно было прогнать это чувство, вообразить, что там ничего нет, одно огромное голое пространство, ночная пустыня. Некое напряжение, чье-то присутствие ощущал Адам, кто-то молчал здесь тяжело. Скиф ли в могиле, удавленники ли, которых, может статься, и закапывали здесь, у могилы, кто-то еще, неизвестный, сам ли Адам, сидящий немым истуканом, чуждый и непонятный самому себе. Молчание было, какое бывает в доме с покойником.