Сказание о годах Хогэн - Автор неизвестен

Хотя в целом силы экс-императора и составляли более тысячи всадников, но дворец его был просторным, и когда люди распространились по нему, их нигде не стало видно. Новый экс-император потребовал себе длинное одеяние Левого министра.

Норинага предстал перед его взором и принялся уговаривать экс- императора, говоря:

— Такого примера, чтобы государь, оставивший престол, внезапно облачился в воинские доспехи, не существует. Кроме того, в эту пору слишком жарко. Не извольте поступать так, как этого ожидают.

Действительно, как он и замыслил с самого начала, и экс-император, и Левый министр сняли своё платье. Вельможный Норинага, Норимаса-асон и более мелкие чиновники-стражи Северной стены надели поверх шаровар хакама широкие кушаки. Низшие ратники отряда экс-императора облачились в доспехи, взяли луки и опоясались колчанами.

После этого, вызвав к себе судью, экс-император спросил его о порядке ведения битвы. На белом коне с чалой гривой мимо проехал Тамэёси в мощных доспехах, скреплённых чёрной нитью, которые были надеты на шёлковое церемониальное платье хитатарэ. Осанка его и поведение были спокойными, и он выглядел как великий полководец.

— Как я уже докладывал ранее, — почтительно молвил судья, — Тамэёси ещё не имел случая проявить мастерство в сражении. Августейшему нужно распорядиться призвать к себе судью Тамэтомо.

Экс-императоры и прежде могли слышать, что этот Тамэтомо был тем человеком, который был нужен. Помимо этого, во время беседы августейшего с его отцом тот представил его в таком же духе: он-де человек поистине внушительный — своей наружностью, поведением, выражением лица.

Он был человеком больше семи сяку[161] ростом, и над обычными людьми возвышался на два-три сяку. Тамэтомо был лучником по рождению, и его левая рука, сжимавшая лук, была на 4 сун[162] длиннее правой руки, державшей поводок уздечки. А потому и в горсть он мог взять сразу 15 стрел. Лук его был размером в 8 сяку 5 сун, а древку его лука не было равных по длине. Его золотистого цвета стрелы были изготовлены из трёхлетнего бамбука[163].

Полагая, что стрелы будут терять свои свойства, если их вымыть, он лишь удалял с бамбука узлы и полировал их хвощём. А ещё он считал, что если будет делать стрелы лёгкими, они станут хуже, и втыкал железные пластинки в их стебли до самых бамбуковых перемычек внутри стебля.

Для оперенья стрел Тамэтомо не пренебрегал перьями ни коршуна, ни совы, ни ворона, ни курицы, а концы стрел обматывал побегами глицинии. Не забывал они о выемке для стрелы: чтобы лук не сломался, закреплял его роговой пластиной и покрывал киноварью.

Наконечники у его стрел были типа «лучина» и «птичий язык»[164]. Спереди они сужались наподобие долота и насаживались на стрелу толщиной в 5 бун[165] шириной в один сун и длиной в 8 сун. Стебли у стрел были срезаны возле самых наконечников. После того как, отшлифовав, словно льдинку, наконечник стрелы, он смазывал жиром его жало и делал это так, что стрела пронзала цель, куда бы она ни попадала. Казалось, выдержать её не могла ни скала, сколь велика эта скала ни была бы, ни глинобитная стена, окованная железом. Что касается звучащих наконечников боевых стрел[166], для них Тамэтомо отбирал молодые побеги магнолии или падуб, зачищал на побегах участки на 8 глазков и метил на них по 9 глазков.

В них он вставлял «гусиные окорока»[167] — «алебардный зуб» в один сун и «руки» в шесть сун. Вперёд выдавалось три пика, на каждом пике затачивалось лезвие, из-за чего стрела становилась подобной малой алебарде с двумя торчащими вперёд «бутылочками». На лопаточке стебля стрелы из чистого бамбука были закреплены перья медно-красного фазана вперемешку с белыми как иней перьями аиста, и те покрывали её со всех четырёх сторон.

В колчан на 24 стрелы добавлялось 4 таких звучащих стрелы, и это было подобно тому, как среди рощи поднимается высокая купа деревьев.

Воин был одет в доспехи, которые окаймляло золотое шитьё со львами в кругах, которые являлись пугающими крупными амулетами; на груботканное хитатарэ китайским узором[168] по чёрному полю вышито несколько кругов со львами.

Меч его с клееной гардой[169], покрытой чёрным лаком, достигал трёх сяку и пяти сун и был вставлен в ножны, завёрнутые в медвежью кожу[170]. Страшен был вид Тамэтомо, облачённого в лёгкие доспехи, со скромными оплечьями и наколенниками, с прижатым к боку луком, горделиво выступающего вперёд, покачивая шапочкой эбоси[171]. Так проявлялся гнев его, ибо напоминал здесь Тамэтомо злого демона Тохати Бисямона[172]. Казалось, нет таких демонов зла и духов болезней, которые посмели бы встретиться с ним лицом к лицу.

Но не только этим внушительным было зрелище. Для конных и пеших здесь не было ни таких пернатых, летающих по небу, ни таких зверей, бегающих по земле, которых не остановили бы они, стреляя из луков. Они были совершеннее Масакадо и Сумитомо[173], превосходили Садато с Мунэто. Это был герой, не имевший равного в древнюю эпоху, такой, который вряд ли встретится во веки веков. Хотя в старину знаменитые Тамура и Тосихито[174] нападали на злых духов, а Райко и Хосё разбивали войска злых демонов, он, получив повеление государя или поставив на первое место божественные силы, составил славу о своей собственной воинской силе.

Теперешний Тамэтомо — человек могучий и не уступает сильному чусцу, который вытаскивает горы[175]. Его рука, держащая лук, невелика, но в «искусстве ста шагов» он равен Чжао Ю[176]. Чжао Лян планы свои развивал в ставке[177], Цзисинь воспрял духом в экипаже[178], этот же в себе одном соединяет множество талантов, а посему в одиночестве шествует между древностью и современностью по воинскому пути умаления зла. Люди в изумлении раскрывали глаза, не было никого, кто бы, как говорится, от удивления и страха не тряс бы языком. Он ступал по следам ног своего отца Тамэёси и повиновался ему во всём. Кажется, один вид его поистине сметает прочь всё вокруг.

Новый экс-император раздвинул шторы в спальном павильоне и осмотрел его. Лик дракона[179] сейчас же изволил покрыться ямочками. Господин Левый министр пребывал в покоях, но государь проследовал своим взором вдаль и улыбнулся:

— Тамэтомо уже прибыл. Это действительно, действительно серьёзно! Говорят, он один равен тысяче.

Сказав это, государь изволил тем самым одобрить и всё остальное.

— Тамэтомо, доложи порядок будущего сражения! — молвил он.

Тот повиновался и доложил:

— Я, Тамэтомо, с раннего детства жил на острове Тиндзэй и в схватки вступал уже раз двадцать-тридцать. Иногда повергал противника, иногда терпел поражение. Но всякий раз, когда я задумывался о том, что в прошлый раз привело меня к победе, то видел: ничто не сравнится с ночной атакой. Перед тем как начнёт светать, мы подступим к павильону Такамацу в императорском дворце, с трёх сторон подожжём его, а ещё с одной стороны атакуем. Тот, кто избежит огня, не сможет избежать стрел. Надо только защитить моего старшего брата Ёситомо, чтобы ему не причинили боль. А что до остальной толпы, так я выхвачу меч и врежусь в самую её середину и к тем, кто станет загораживать вход, продвинусь и перебью их собственной рукой. Скошу, как траву. Смету прочь. Когда я отвлеку на себя тех, кто поближе, порублю, обращу в бегство, раскидаю в стороны или же откручу им головы, вырву руки до плеча и потом обойду на скаку, — их будет столько, что неведомо и богам моровых болезней! Больше того, и у Киём ори с его отрядом ни одна стремительная стрела не пролетит мимо цели. В это время Вам, Ваше величество, непременно нужно пребывать в другом месте. В государев паланкин стрелы не должны попадать. Это не те стрелы, которыми обменивается с противником Тамэтомо. Это те стрелы, которые угодно метать Великой богине, освещающей Небо[180], и святилищу Сёхатимангу[181]. Напуганные ими носильщики бросят государев паланкин и разбегутся. Тогда его величество не в состоянии будет помышлять о том, чтобы совершить поездку во дворец.

После того как он произнёс эти свои главные слова, Левый министр вымолвил:

— Это приём грубый. Нет сомнений. Исполняется с молодым задором, не правда ли? То, что всё свершится, как ты говоришь, среди ночи, означает, что дело сведётся к частной схватке между десятью-двадцатью всадниками. Что ни говори, а среди ночи не понять, как вести себя в сражении за страну между царствующим государем и экс-императором. Особенно в нынешней битве, где воины, стоящие за оба дома, Гэн и Хэй[182], собрались во множестве и поделились на два лагеря. Как это было принято в старину, нужно между собой всё обдумать. Без подготовки этого никак не осуществить. Вообще говоря, главное в сражении это план, а вперёд выводит сила. С другой стороны, сколько их всего, воинов, призванных сейчас к себе экс-императором? Не думаю, что они смогут выступить неожиданно, как должно быть. Кроме них, отряды монахов- воинов из Южной столицы[183], которыми командуют Синдзицу и Гэндзицу[184], те, которые стоят в 3-м районе Сасия на реке Тоцугава в провинции Ёсино, те, что из 8-го квартала Тооя, — это уже больше тысячи всадников. Нынешним вечером они поступают в распоряжение господина Фукэ[185]. Завтра в часы Зайца и Дракона[186] они должны прибыть в этот дворец. Если это произойдёт, нужно всех этих людей снарядить и направить сражаться. Но их галдёж обязательно доставит нам раскаяние. Кроме того, завтра же чиновники из дворца экс-императора, придворная знать и сановники, допущенные ко двору, непременно займутся делами управления. Если кто не придёт, того нужно казнить немедленно. Может быть, двоим-троим отрубить головы? Тогда остальные не явятся. В течение ночи дворец надо хорошенько охранять и действовать согласованно с отрядами монахов-воинов из Южной столицы.