Первая месса - Антон Дубинин

Послезавтра, утром двадцать восьмого августа, в четверг — так сообщал экранчик водоупорных электронных часов — Адам Конрад ловил крачек.

Дело в том, что предыдущие сутки они с братом ничего не ели. Совсем ничего.

Как заправский охотник (каким он, собственно, и был — только на более крупную дичь), Адам сидел в засаде не меньше трех часов подряд. Каждые несколько минут он подбирался на шажок, на полшажка ближе к камням, где мелькали белые крачиные крылья. Наконец ему удалось заметить птенца — коричневый комочек, больше напоминающий утенка, чем потомка белых морских ласточек-крачек. Тот ковылял к воде на коротких ножках, попискивая, и его пасло, суетясь вокруг, сразу несколько взрослых родственников. Один, как всегда, сторожил с воздуха — но к Адаму они успели привыкнуть, ведь он сидел меж валунов с самого начала отлива, а теперь вода отползла на целую пару метров по не слишком крутым камням. Умилительная картина — семейное крачкино счастье; в другое время Адам насладился бы ей сполна. Но сейчас он не наслаждаться пришел. Нет, он пришел добывать себе жрать. И пушистый птичий младенец вызывал у него только одну реакцию: повышенное слюноотделение.

Долг Абеля состоял в том, чтобы пугнуть птиц от воды, когда они подберутся туда с детенышем. Он сидел на валуне в полосе прилива, подобрав под себя ноги в резиновых сапогах, и пытался следить за происходящим — но на самом деле толку от него было немного, сплошная борьба со спазмами в собственном желудке. Его поташнивало от вида колыхающегося моря, от ползущего серого неба. Поэтому он пропустил нужный момент и вскочил с валуна, когда семейство крачек уже вошло в воду. Отреагировал Абель скорее на злобный взгляд брата, кольнувший его в висок; обернувшись, он увидел, как Адам грозит ему кулаком со своего поста, строя страшные рожи. Абель так неудачно вскочил, что поскользнулся на мокром камне и полетел в море, на лету успев испуганно перевернуться и выставить перед собой руки. Он упал так больно, что на миг ему показалось — запястье сломалось с сухим деревянным треском, как веточка; но нет — задавив крик, он поднялся на мелководье (вода, в которую он шлепнулся на четвереньки, измочив штаны и рукава штормовки, была глубиной в дюйм, не больше). Повертел рукой туда-сюда — вроде цела. С пальцев капала болотная жижа, остающаяся на обнажаемом приливом топком дне. Адам, чертыхаясь, промчался мимо него: своим падением Абель добился одного — он всполошил крачек, которые разом взвились в воздух и теперь пикировали на старшего брата с воздуха, трепеща крыльями и развернув хвосты, как жесткие веера. Однако умный птенец, вместо того, чтобы помчаться к укрытию в камнях, шлепнулся в воду и поплыл прочь с удивительной скоростью, и Адам, вбежавший за ним в море, черпнул сапогами воды. Краченок был уже далеко, он мчал от берега «на всех парусах», остальное семейство, нервно взвизгивая, чертило над ним виражи — кроме самого главного птичьего папаши: возмущенный людским вероломством, он продолжал бросаться на Адама сверху вниз, метя клювом ему в голову — и всякий раз успевал увернуться от взмахов его длинных рук.

Абель, который так и стоял в воде, растирая запястье, увидел, как его брат подхватил из-под ног увесистый камень и бросил в злую крачку. Он не рассчитывал попасть — просто желал отделаться от назойливого врага и сорвать злобу, но голыш угодил птице в самую грудь, и та упала в мелкую воду, вертясь в полете и кудахча, как курица. Крачка попыталась уплыть, шлепая крылами по водянистой каше, но Адам с первобытным воплем торжества упал на нее всем телом, и стоя на коленях в море, двумя руками рвал и выкручивал трепыхавшееся тельце.

— Я поймал! Взрослую! Я ее поймал!

«Взрослая» была где-то вдвое меньше самой худой на свете курицы. Адам продолжал выдыхать торжествующие слова, уже выбравшись на вершину островка и сменив мокрые резиновые сапоги на кроссовки. Потом он вытащил нож и с кровожадно-счастливым выражением лица разрезал птичку надвое, разломив ее хрупкую грудную клетку. Выглядел он в этот момент вполне счастливым — охотничьи инстинкты в старшем брате всегда проявлялись достаточно сильно, вспомнил Абель, он еще в десять лет просил отца взять его с собой на кухню, посмотреть, как разделывают лося. И возвращался с пальцами, красными от крови…

Абеля передернуло. И сейчас руки его брата пятнала крачиная кровь.

— На, — Адам бросил на камень перед ним половину добычи. — Ешь.

Сам он стремительно впился зубами в свой кус мяса, выгрызая его из покрытой перьями кожи. Абель с сомнением взял в руки теплый, кровоточащий обрывок плоти. На ощупь он был отвратительный, тошнотворно вонял рыбой. Абель брезгливо выбрал из крачкиного живота обрывки сине-розовых внутренностей, примерился — Господи благослови — где укусить. Он всегда ненавидел сырое мясо, хотя остальные ребята его жевали с удовольствием; даже от плохо прожаренного, с кровью, ему порой становилось нехорошо… Гастрит, конечно, и печень не в порядке, и еще какая-то врожденная брезгливость к сырому, полностью разделяемая пищеварительными органами. Но это пища, дар Господень, ее надо съесть ради поддержания жизни. Абель коротко помолился и, зажмурившись от отвращения, проглотил несколько кусков жесткого, омерзительно упругого мяса с рыбным привкусом. Потом — еще. Потом глаза его сами собой выпучились, и он едва успел отвернуться, чтобы немедленно вытошнить все съеденное едва ли не себе на колени. Поднял голову, тяжело дыша, не осмеливаясь встретиться взглядом с братом.

Адам смотрел на него со смешанными чувствами презрения и жалости. Но, к счастью, без гнева — должно быть, Абель выглядел слишком жалко, чтобы на него гневаться. Сам добытчик уже расправился со своей долей, и теперь протянул руку, чтобы забрать недоеденную братскую часть. Абель не хотел смотреть, как тот ест, и побрел к морю. Прополоскав рот и кое-как умыв лицо, он дотащился до деревянного настила. Там он лег лицом вниз и закрыл глаза, чтобы победить головокружение.

Моторки все не было. Адам, слегка приободрившись после удачной охоты, долго стоял на высоком валуне и вглядывался в серую даль. Под вечер дымка немного рассеялась, над горизонтом проглянул ослепительный лик солнца. Ветер утих; море стало безнадежно-гладким стеклом, по которому пролегла багрово-красная дорога. Тучи прорвались почему-то только на самом горизонте, остальное небо оставалось серо-стальным, и солнце, выпадавшее в огненную щель, посылало перед собой три длинных кровавых луча.

Абель, приподнявшись на ложе, смотрел на захватывающую красоту. Солнечный глаз засиял между облачных век, окрашивая кровью обрывистый берег острова и лицо больного мальчика, обращенное к нему. Никакой земли — малой ли, великой — видно не было, только на западе, на фоне солнца, обостренно-ясно выделялся вдалеке такой же каменный островок, над которым белыми хлопьями мельтешили птицы. Абель смотрел, как солнце валится в море, вот от него видна половинка, четверть, узкий краешек, потом остаются только три длинных луча снизу вверх, проницающие тучи уже не красным — почему-то золотым светом. Так на дарохранительницах порой рисуют Чашу Причастия: с тремя исходящими кверху лучами.

Адам тоже до боли в глазах вглядывался в закат. Потом — на восток, откуда наплывала сероватая тьма. То, что он увидел, было настолько безрадостно, что он спустился к брату молча, и так без единого слова улегся рядом с ним. Он видел море. И больше ничего.

— Знаешь, какой сегодня день? — тихо спросил Абель.

— Знаю. Четвертый. Четвертый, а если с ночью — то пятый день на этом долбаном… — Адам не договорил.

— Усекновение Головы Иоанна Крестителя, — не слушая его, продолжил младший брат. — Праздник то есть… Великий… Но хоть и праздник, а пост строгий, да еще к тому же на пятницу приходится…

Адам посмотрел на него с нескрываемым отвращением.

— Ясно. Раз у тебя пост, сегодня крачки не получишь. Если, конечно, мне удастся ее поймать.

— Ладно, — кротко согласился Абель. — Я ведь, кажется, того… совсем не могу их есть.

Адам посмотрел на своего брата критическим взглядом. Скверное зрелище, ничего не скажешь. От морской воды у него шелушилась кожа, но грязь почему-то не смывалась — вокруг глаз лежали черные разводы. Да это же не грязь, тоскливо подметил он — это круги под глазами, кожа стала такого цвета. Отчего так, от усталости? Или он вправду заболел? Не хватало тут еще подцепить какую-нибудь болячку!

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил он тревожно. Думать о текущих вещах — например, о здоровье брата — было куда спокойнее, нежели о том, как скоро их все-таки отсюда заберут. Утешало одно: чем больше дней они продержатся, тем больше вероятность, что поиски переместятся западней… или восточней… В общем, ближе от берега материка к их треклятому булыжнику. Так говорит обычный здравый смысл, господа. Обычный здравый смысл, ничего более.