Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами - Виктор Дьяков

  - Вот этого вопроса я ожидал от вас прежде всего. Хотя мои сведения тоже довольно скудные, но кое что сообщить могу. Вы о казни бывшего царя и всей его семьи в курсе?

  - Про то от казаков слышал. Это-то зачем было делать? Он же и так не опасен был, он же сам отрекся,- явно осуждал такие действия Василий, в то же время, приглядываясь к Бахметьеву, как тот отреагирует на его реплики.

  Но тот неожиданно поддержал:

  - Да, вы совершенно правы, излишняя, ничем не оправданная жестокость, бросающая тень на всё наше дело. Помните, я вам при первой нашей встрече говорил, что родом с Урала и некоторое время работал в Екатеринбургском Совдепе. Вы же, наверное, и по Питеру знаете, что в центральных органах партии, в ЦК, Совнаркоме немало товарищей еврейской национальности. В екатеринбургском Совдепе их тоже было довольно много. Надо прямо сказать, большинство из них дельные, преданные делу партии большевики, но встречались и такие, что прямо горели желанием расквитаться за унижения их и их предков. Председателем ВЦИК сейчас Свердлов, я его знаю, он тоже родом с Екатеринбурга. Я не сомневаюсь, это он санкционировал расстрел, и руководили расстрелом евреи, Юровский, Голощёкин. Насколько мне кажется, они сами в нашу окончательную победу не верят, вот и поторопились местью себя хотя бы потешить, раз уж им царская семья в руки попала.

  - Товарищ Бахметьев, вот хочу вас спросить,- по тону чувствовалось, что Василий всё более проникается доверием к собеседнику.- Вы, я вижу, человек образованный, наверное, где-то учились, не одну начальную школу кончали?

  - Вы хотите спросить, раз я образованный, то наверняка из каких-нибудь дворян или буржуев?- улыбнулся в свою жидкую бородку Павел Петрович. И по тому, что этот вопрос смутил Василия, понял, что попал в точку.

  В перегороженной на крошечные спальню и гостиную старой избёнке потрескивали дрова - печь топили почти постоянно, так как и рассохшиеся рамы, и промёрзшие в инее углы "дышали" холодом. Дети, которых по вечерам Лидия заставляла заниматься, уча их по памяти словесности, арифметике... Они сейчас притихшие сидели поближе к теплу, чтобы не мешать отцу разговаривать с очень важным гостем. Дверь в пристройку плотно затворена, и потому тепло от печки туда уже давно не поступало, но собеседники настолько увлеклись и, казалось, не замечали, что помещение выстывает.

  - Я, товарищ Грибунин, как и вы пролетарского корня. Мой отец был рабочим-литейщиком, а вот меня, не желая чтобы я, как и он мучился на заводе, после полного курса начальной школы в земскую учительскую семинарию определил. Потому я сам учителем стал, сначала в начальной школе, а потом окончил учительский институт и уже в женской гимназии русский язык преподавал. Много читал Маркса, Бакунина, Плеханова, статьи Ленина.

  - Понятно. Моя жена в Питере как раз женскую гимназию закончила. Так она о своих учителях нехорошо отзывается.

  - То-то я гляжу у вашей супруги взгляд какой-то особый. Знаете, образованная женщина совсем по иному воспринимает окружающий мир, чем простая. В их взгляде всегда можно прочитать что-то вроде: мужики не зазнавайтесь, я вас не глупее,- оба собеседника дружно, но сдержанно рассмеялись.

  - И всё-таки я не пойму, товарищ Бахметьев, объясните мне человеку не шибко грамотному, как же так получилось. Вот я, к примеру, прежде чем эту коммуну организовать и в Совнарком ходил, и в Петросовет и там на самых высоких постах сидят комиссары-евреи Зиновьев, Урицкий, Цурюпа и другие. Посмотрел я на них и думаю, нашего русского большевика из рабочих, вроде меня, на такие должности никогда не поставят. Эти и образованные и иностранные языки знают. Это всё понятно. А вот с вами-то как оно получилось? Вас, русского большевика, пролетарского происхождения, образованного, вместо того чтобы в том же Уральском Совдепе какой-нибудь высокий пост занять, вот сюда, на край света в горы загнали, подполье организовывать. Кто там у вас всем заправлял-то, и вас сюда направил?

  Затеяв разговор "по душам", чтобы сблизиться с этим "себе на уме" Грбуниным и потом добиться своего... Павел Петрович вдруг, сам того не ожидая, попал под влияние его рассуждений. Он невольно вспомнил заседание Уральского Cовета почти годичной давности, когда его на все лады расхваливали, как опытного, стойкого большевика-конспиратора... Теперь он вдруг отчётливо понял, что цель тех похвал, именно его откомандировать для оказания помощи товарищам в деле укрепления советской власти на Алтае и в Семипалатинской области. Его просто выпроваживали подальше от Урала, где он имел немалый авторитет и среди рабочих и среди определенных слоев интеллигенции. Этот хитрющий Грибунин, сразу рассмотрел то, что он не видел тогда на том заседании, не осознавал до самого этого разговора. Только теперь и ему стало очевидным, что его просто вывели из "игры" накануне борьбы за какой-то очень важный пост. Павел Петрович прикидывал в памяти тогдашний состав Совета. Русских там насчитывалось не менее семидесяти процентов, но в подавляющем большинстве то были либо неграмотные и малограмотные рабочие, либо выходцы из разночинной интеллигенции, то есть с "ненадёжным" происхождением. А евреи все сплошь окончившие гимназии, реальные и коммерческие училища, а то и с университетским образованием, и все так или иначе пострадавшие от царского режима, активные, так сказать, борцы с самодержавием. Да, безусловно, он являлся для них самым опасным конкурентом и по происхождению, и по образованности, и по стажу дореволюционной борьбы с царизмом. А он то дурак, так гордился оказанным доверием, так радовался, благодарил. И вот что получилось... Да, если бы он прошлым летом оказался не здесь, а там на Урале, то сделал бы всё от него зависящее, но не допустил бы позорного расстрела царской семьи, безусловно лёгшего чёрным пятном на репутацию партии не только в России, но и во всём мире. Павел Петрович испытывал чувство стыда, что его, человека уже немолодого, умудренного житейским опытом, так "провели на мякине". Бахметьев крякнул, и резко мотнув головой, отогнал неприятные мысли. В тот же момент он почувствовал, что в мастерской стало чрезмерно холодно, передернул плечами и потер руки.

  - Ладно, Василий Степанович, сейчас не время об этом,- до того убеждающее-мягкий, он вдруг заговорил жёстко.- Давайте к делу. Вы хотите знать как дела на фронтах? Понимаю вашу обеспокоенность,- теперь в тоне этого буквально на глазах съёжившегося, сгорбившегося, постаревшего человека недвусмысленно читалось: "хочешь угадать, устоит или нет советская власть?"- Не бойтесь, в Москве и Питере всё прочно, хоть контра и навалилась со всех сторон, подталкиваемая мировой буржуазией. Рабочие и беднейшее крестьянство сотнями тысяч вступают в Красную Армию и скоро всем этим Колчакам, Дутовым, Анненковым придёт конец. А наша с вами задача организовать подпольную и партизанскую борьбу здесь в тылу врага, помогая Красной Армии. Почти по всей Сибири полыхают антиколчаковские восстания и действуют красные партизаны, а у нас здесь тишь да гладь. Вы меня понимаете, товарищ Грибунин?- уже более официально обратился Бахметьев.- Кто внесет больший вклад в дело торжества рабочего класса, это мы потом посчитаем, сначала надо этот вклад сделать.

  - Всё понятно,- опустил голову Василий.

  - Ну, а раз понятно, тогда отвечайте подробно, где вы спрятали оружие, которое привезли из Петрограда?

  Но последние слова Бахметьева произвели совсем не такой эффект, на который тот рассчитывал. Василий словно очнулся от "наркоза", он понял, что весь этот длинный разговор затеян всего лишь для того, чтобы вызнать - где он спрятал оружие. "Здорово, гад, ты меня разложил... Жидов бы так то вот у себя в Екатеринбурге. Ан нет, там не ты их, они тебя вокруг пальца... продали и купили...". Но это внутреннее возмущение, едва вспыхнув, тут же и погасло, когда Василий глянул в спокойные, строгие глаза Павла Петровича. Эти глаза, так же как и его слова подавляли, гипнотизировали. Василий виновато понурился и сбивчиво, торопливо, словно боясь не успеть, заговорил:

  - Оно... оно там, где был наш лагерь, закопано. Помните, штабная палатка, где мы с вами разговаривали? Ну, а за ней большая одна как четыре, санитарная стояла. Она на две отделения была разделена, в одном лазарет, а во втором склад для медикаментов. Там, под ящиками с лекарствами мы вырыли яму в два аршина глубиной, в одну ночь копали и землю выносили, во вторую ящики с оружием переносили. Сверху землёй забросали, и доски как пол положили. Потом, когда нас разогнали, я тем же своим доверенным людям велел эту палатку снять. Они вынесли ящики с лекарствами, а доски не тронули, только ещё сверху земли набросали. Так что найти легко, там под слоем земли доски, а под досками оно. Те люди все здесь в Снегиреве при мне. Любой из нас то место сразу найдёт.

  - Так-так... говорите закопали. Значит, оно уже полгода как в земле гниет?!- едва сдерживал возмущение Бахметьев. Лето прошло, осень прошла, дожди были. Оно же, может, в негодность пришло уже!