Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами - Виктор Дьяков

  - И вы считаете, что это возможно, когда вся страна в огне, сохранить здесь, у вас относительный мир?- в вопросе Бахметьева звучала откровенная ирония.

  - Мне одному это... навряд ли, но с вашей помощью, думаю, вполне может получиться. Там где горит уже не потушить, но здесь у нас в горах может и не загорится, если не поджигать? Поймите, кто бы ни победил в этой войне, будет лучше, если в стране останется хоть некоторые места не разоренные, не разграбленные, с не ожесточившимся и не разучившимися работать, растить хлеб людьми. Они будут примером для тех, кто на войне отвык от нормальной жизни, отвык работать. Вы меня понимаете, Павел Петрович?

  Бахметьев опять было задумался, но вскоре его небритое лицо вновь изобразило ироническую усмешку:

  - А на какую такую помощь вы рассчитываете с моей стороны? Из ваших слов это совершенно не ясно.

  - Не разжигайте пожара.

  - То есть как?

  - Да так, Павел Петрович. Неужто, есть такая необходимость, обязательно настраивать местных мужиков-новосёлов на казаков, или вооружать зыряновских рабочих с рудника, чтобы они ушли в горы, в тайгу, партизанить? Ведь всё это положение на главных фронтах никак не изменит, а здесь будет разор и взаимное ожесточение, мщение. Зачем всё это? А если вам необходимо отчитаться за свою подпольную деятельность перед своим начальством, придумайте что-нибудь, отпишите рапорт, как я своему. Вон мне уже и арестом и расстрелом грозят,- атаман кивнул головой на бумаги на столе.- Требуют мобилизацию скорей проводить, продналог собирать, всех сочувствующих большевикам арестовывать и в уезд этапировать. А я всё отнекиваюсь, то одно, то другое придумаю. Кто хотел воевать, они уже давно ушли, а кто остался, они ни за какую власть воевать не хотят, они хлеб сеять, за скотом ходить, с жёнами спать, детей растить хотят. Павел Петрович, я здесь родился и вырос, мои мать с отцом на станичном кладбище похоронены, я всегда со всеми в мире жил, и детям своим хочу мир и порядок оставить. Я и сам ещё десяток другой лет пожить хочу, внуков увидеть, но для этого, опять же, мир нужен... Вы то сами, откуда будете, семейный, дети есть?- перевел разговор в "семейное" русло Тихон Никитич.

  Бахметьев слушал атамана, уперев взгляд в пол, он усиленно размышлял над его словами. Удивительно, но то, что говорил ему этот представитель местной власти... ему все было понятно. Он осознавал логичность и даже какую-то жизненную правоту его слов, он даже не мог сейчас причислить атамана полностью к стану белогвардейцев, как, конечно, не имел оснований заподозрить его в сочувствии к своим, к красным. Этот пожилой человек как бы был выше всего этого. Бахметьев с трудом "выкарабкался" из своих собственных, ставших вдруг под действием этакой внесоциальной агитации противоречивыми, мыслей в реальность.

  - Что... дети? Да есть, двое, дочка и сын, одиннадцать и восемь лет... Что ещё вы спросили? Откуда я? Нет, я не местный, с Урала,- слова станичного атамана подвигли его на все большую ответную откровенность.

  - А ваша-то семья, это самое, не пострадала?- осторожно осведомился Тихон Никитич.

  - Последнее письмо от них еще прошлой весной получил. А что сейчас с ними, не знаю. Фронт-то там рядом,- печать тревожной задумчивости легла на лицо Бахметьева.

  - Павел Петрович, вы же многое можете. Я не знаю, что сказал вам Грибунин об оружии, но мне очень не хотелось бы, чтобы оно попало в чьи-то руки и стало стрелять. Как вы думаете?... Может пускай оно лежит там, где лежит, для всех лучше будет, сколько жизней не будет загублено, а?

  Бахметьев сосредоточенно размышлял, не зная как реагировать на поступившие предложения. Слова атамана, имели они такую цель или нет, приоткрыли для него, убеждённого коммуниста, завесу перед новым пониманием мира - возможно, он вовсе не двуполярен, и что правда, может быть, не на стороне красных или белых, а где-то посередине, или вообще в стороне. Тихон Никитич понимающе с поощрительной улыбкой смотрел на собеседника, мучившегося перед непростым выбором.

  Эти мучения были прерваны быстрой дробью легких шагов возникших в коридоре с последующим без стука, уверенным распахиванием двери. В кабинет буквально ворвалась выше среднего роста румяная девушка-красавица в короткой приталенной шубке. Она была замечательна не столько миловидностью, сколько буквально брызжущим от нее здоровьем, и каким-то необычным для столь тревожного времени искренним весельем.

  - Папа здравствуй, погода сегодня такая чудная!- с этими словами она подбежала к сидящему атаману наклонилась и безо всякого стеснения обняла его, поцеловала в щеку, привычно найдя место, где не росла борода.

  - Ну что ты, Полюшка,- Тихон Никитич с виноватой улыбкой посмотрел на Бахметьева.

  Только после этого девушка, наконец, обратила внимание на постороннего, но в отличие от смутившегося отца лишь шаловливо рассмеялась и сделала, что-то вроде книксена.

  - Прошу прощения, здравствуйте. Папа ты сейчас занят?

  - Да доченька, мы тут с господином страховым агентом обсуждаем некоторые дела,- Тихон Никитич сделал намеренно бесхитростное лицо.

  - Тогда я к тебе после уроков забегу.

  Девушка тут же выпорхнула, обдав Бахметьева напоследок запахом тонких, явно дорогих духов, каких он уже давно не обонял, с тех самых пор как преподавал в женской прогимназии. Но и тогда так благоухать имели возможность только его ученицы из самых состоятельных купеческих семей. Бахметьев знал казачьи порядки и был очень удивлен, что в станичное правление, так называемое присутственное место, куда женщинам вообще вход был почти воспрещён, запросто могла забежать, как к себе домой девушка, пусть даже атаманская дочь.

  - Бога ради извините. Это дочка моя, в нашем станичном училище учительствует. В шестнадцатом году в Семипалатинске гимназию с педагогическим классом окончила. Тут у нас в округе почти ни одна школа не работает, и учителя поразбегались и школьное имущество порастащили, а у нас все как положено, дети неучами не болтаются.

  Бахметьев смотрел вслед атаманской дочери и вновь вспомнил свои годы учительствования. Ему ведь когда-то приходилось учить таких девочек. Наиболее начитанные из них спорили с ним по самым различным поводам. Он, например, убеждал своих учениц, что Лидия Чарская, писательница, которой перед войной зачитывались все гимназистки, пустая и бездарная, а вот Леонид Андреев, Горький...

  - А я ведь когда-то преподавал именно в женской гимназии, как раз ровесницам вашей дочери,- неожиданно, прежде всего для самого себя, признался Бахметьев.

  - Да что вы говорите?- с радостным удивлением воскликнул Тихон Никитич. Он уже не сомневался, что добился своей цели - собеседник проникается к нему доверием.- А я ее этим летом замуж выдал. За хорошего человека, молодого офицера. Пока что живут хорошо, счастливо. Да вы и сами, наверное, это заметили по ее настроению. Вон на дворе как вьюжит, а для нее чудная погода. И нам с матерью радоваться бы за них, да не можем, сердце ноет, что с ними дальше будет. У меня ведь и сын есть, шестнадцатый год ему, в Омске, в кадетском корпусе. Ох, боюсь, что их всех ждёт, в такое вот время жить довелось, когда завтрашний день представить невозможно,- с тоской и болью говорил атаман.

  Бахметьев смотрел в окно кабинета, а там всё усиливалась пурга, струи снега, сдуваемые с крыш, смешивались со снегопадом, крутились и так и сяк. Павел Петрович вдруг отчётливо осознал простую цель атамана - сохранить в разбушевавшейся вселенской пурге этот мирный островок, эту уютную комнату, эти крепкие рубленные дома, внутри которых тепло, сухо, сытно, где могут существовать такие переполненные счастьем красавицы, как его дочь. Сохранить этот оазис мира, не дать ему захлебнутся кровью в беспощадном смерче гражданской войны.

  - Я вас понимаю Тихон Никитич,- наконец после очередной продолжительной паузы заговорил Бахметьев. Само обращение по имени отчеству подтверждало, что он осознал таки идею атамана и окончательно поверил ему. - Но вы сами должны понимать, что принять ваши предложения... боюсь это не в моих силах. Во всяком случае, так сразу я вам ответить не могу,- Бахметьев не скрывал, что колеблется и не может принять окончательного решения.

  Тем не менее, его ответ полностью удовлетворил Тихона Никитича:

  - Конечно, торопиться не надо, вы хорошо подумайте... по дороге. А сейчас я вас больше не задерживаю. Езжайте к себе в Усть-Каменогорск, и всё не спеша на свежую голову взвесьте. В таких делах необходимо хорошо думать, прежде чем что-то делать. А то сейчас всё больше сначала стреляют, да шашками машут, а потом уже думают. Я вас с почтовыми санями отправлю. Но сначала вас накормят, а там и с Богом. А если кто спросит из ваших, чего так долго со станичным атаманом в правлении разговаривали, скажите войсковой амбар с фуражом этой осенью сгорел, застрахованный, а потому сгорел, что часовой пьяный был цигарку не затушенную бросил прямо на паклю сухую. То есть случай не подлежащий оплате страховки. А атаман, то есть я, стращал всячески, что если страховку не заплатишь, в каталажке сгноит. Я подтвержу, если что...