Небо земных надежд - Нонна Орешина

…В Н-ском полку летчик третьего класса майор Сидоров, выполняя на самолете Су-17М4 горизонтальный полет, не понял причину нарастания скорости и, пытаясь поддерживать истинную заданную, изменял режим работы двигателя до малого газа, что привело к сваливанию самолета. Летчик катапультировался. Причина – засорилась статическая магистраль проводки воздушного давления…

“Не обратил внимание на показания скорости и угла атаки, – подумал Демин. – На занятиях надо нацелить внимание летчиков на этот случай. В полете, когда все скоротечно, приборная информации при отказах противоречива и рекомендации по летной эксплуатации самолета волнением вышибает из головы… Казалось бы, элементарный сбой, а “купилось” на нем немало даже опытных летчиков. Так что не скажешь: сам лопух или недоучили… Скорее всего, долго не летал. А взгреют крепко…

…Отказ анероидно-мембранных приборов на разведчике МиГ-25РБ. Снижаясь с высоты шестнадцать километров, летчик первого класса майор Дементьев не понимает, почему падает скорость, хотя периодически включает форсаж и полностью отдает ручку от себя… Но скорость все равно уменьшается. Топливо расходуется стремительно, и летчик по команде руководителя полетами катапультируется…

“…Однако реальная скорость превышает допустимую для покидания самолета. Смятый перегрузкой и потоком воздуха летчик, естественно, гибнет… – Демин хмурится, невольно представляя себе страшную картину нелепой смерти. – Три слагаемых трагедии: отказ приборов, личная ошибка летчика в оценке ситуации и команды руководителя полетов – летчик расплачивается за все. Комиссия по расследованию тяжелых летных происшествий, очевидно, долго искала изначальную причину… Досадная гибель, жаль парня…”

…Задание – воздушная разведка из стратосферы… С высоты двадцать километров МиГ-25РБ, пилотируемый летчиком первого класса полковником Лариным, снижается на “форсаже” с нарастающей скоростью. Летчик на связь не выходит, на запросы руководителя полетов не отвечает. Через минуту скорость достигает предельно допустимую по прочности. Самолет разваливается в воздухе. Летчик гибнет… Ведется расследование.

“Почему летчик не вышел на связь, хотя радио было исправно? Потерял сознание? Но по какой причине здоровый, опытный человек может лишиться чувств? – Демин, мысленно прокручивая возможные варианты, остановился на вероятной неисправности кислородной системы высотно-компенсирующего костюма. – Вполне возможно. И если не определят быстро и правильно, если не устранят причину, в дальнейшем будут новые жертвы… Кто виноват? Конструкторская недоработка, промышленный дефект, техник по кислородному оборудованию невнимателен был или сам летчик допустил оплошность?”

Расследование причины катастрофы и поиск виновных – далеко не одно и то же, Демин это прекрасно понимал. Из чужого печального опыта знал, что нередко, особенно в прошлые, благополучные годы, когда авиатехника была поновее, а требования строже, козлом отпущения в авариях и тяжелых летных происшествиях становится чаще всего летчик. Жесткая схема – должен увидеть отказ, должен понять причину, должен справиться, должен… – вопреки научному подходу к понятию “человеческий фактор” самым жестоким образом работает против летчика… Но с погибшего не спросишь, если вердикт комиссии: виновен. Тогда наказывают семью, лишая вдовьей пенсии. А живым остался – плати за брошенный самолет. Были такие случаи, были… По крайней мере раньше, в советское время, возможно, и теперь. Хотя, учитывая изношенность самолетов, нерегулярность полетов и общее положение дел, отношение к летчику стало, судя по всему, немного мягче, снисходительнее.

Для себя Демин когда-то давно решил то же, что и многие другие летчики:

“В сомнительных, непонятных случаях буду тянуть до последнего. Сяду на полосу – там разберутся. Не получится – значит, так распорядилась судьба”.

Но, став командиром звена, тем более теперь, когда на плечах эскадрилья, постоянно вдалбливал и опытным, и молодым: “Знай свою грань, небо пижонов не терпит… Только испытатель должен беречь уникальный самолет больше, чем себя. И ты о себе забудешь, если война, или приказано атаковать реальную цель, чего бы это не стоило… А в обычном, тренировочном полете, да с нашей техникой, которая на ладан дышит, не корячься. Если что серьезное, а высоты надежной нет – сигай…” – говорил, а в душе зацементировалось то, юношеское отношение к самолету, как к живому существу, которое трудно бросить в беде. Как к свидетелю своей невиновности.

… Демин, сидя в среднем ряду, ближе к стене, видел лица летчиков своей эскадрильи сбоку. Как по-разному слушают они наполненную трагизмом, сухим, казенным языком изложенную информацию. Факты и никаких эмоций.

Старший лейтенант Миша Медунов чуть подался вперед, словно боится не расслышать или хочет понять больше, чем сказано в шифровке. Обязательно надо дать ему контрольные полеты по дублирующим приборам.

Стас Янкин скучающим взглядом уставился в окно, делая вид, что ему и так все ясно. Виктор Анин тоже воспринимает все с напускным безразличием, хотя перед полетом, надевая противоперегрузочный костюм, а потом, шагая к самолету, как будто вбирается сам в себя. Поднимаясь по стремянке в кабину, шепчет себе под нос, словно молится. Перерывы в полетах для него болезненны.

Валера Орлов, пригнувшись к столу, пишет, и хотя сведения не секретные, может заработать замечание. Но, скорее всего, это – стихи. В них хладнокровный помор – пылкий лирик. Невзрачный, низкорослый Валера, декламируя, вырастает, мужает на глазах. Его сильный, приятный голос завораживает. Стихи о полетах, о любви. О том, “…как смыкается в Небе пространство и время, как в душе оживает любви благодать. И на плечи ложится Вечности бремя, но судьбы нам своей все равно не понять…” Однажды признался:

“Лучшие строки приходят в голову в самый неподходящий момент. Чаще всего в полете”. Что же сейчас тебя вдохновило, “Орлико- Неразлучная троица лейтенантов сидит на “Камчатке”. На лице Глеба Стогова странное выражение: как будто хотел улыбнуться и внезапно забыл… Шурка Лузгин приоткрыл рот, на лице недоумение, любопытство и скрытое беспокойство. Сергей Бакланов напряженно свел брови, синие глаза потемнели.

Еще командиром звена Демин заметил в себе желание, превратившееся в потребность, оценивая своих летчиков, стараться не столько понять их мысли или желания, а предугадать поступки.

“Ищи первопричину поступка, своего и чужого… Суть человека не в том, что он говорит, и даже не как поступает в обычной обстановке. Главное, как он держит внезапный удар под-дых… В особых случаях полета это проявляется особенно ярко. Хотя, стойкость человека в небе и выдержка его в обычной жизни на земле не всегда адекватны”, – говорит отец. Ему можно верить. И хотя раньше Демин был с ним не во всем согласен, но жизнь приводила примеры, иногда больно бьющие по самому незащищенному месту – по душе. Хотя Бог знает, где она находится, и что собой представляет…

“…Заходя на посадку экипаж Су-24…– продолжает читать подполковник Сорокин. А в памяти Демина всплывает аэродром, не тот, что лежит сейчас за окном, а из далекого прошлого.

Заставленный экранами локаторов зал командно-диспетчерского пункта. Он, еще старший лейтенант, выполняя какое-то поручение командира эскадрильи, случайно оказался на КДП. Солнце, нестерпимо жаркое, льется с трех сторон в остекленные стены. Взлетно-посадочная полоса в муаровом блеске отраженных бликов, и заходящий на посадку МиГ-23УБ кажется окутанным солнечным сиянием. Вот он проходит “дальний” привод, “ближний”, увеличиваясь в размерах, словно вызревая из блеклой синевы неба. Идет на полутора метрах высоты, выравнивая у самой земли пологую глиссаду.

Крен вправо неожиданный, словно кто-то подтолкнул под крыло, и стойка шасси грубо сталкивается с бетоном. Самолет взмывает и тут же падает безвольно под углом, ударившись колесом шасси и правой законцовкой крыла.

Почти физическая боль, как будто сам ударился… Все цепенеет внутри от дурного предчувствия. Демин даже сейчас ощутил отголосок этой боли.

“Обороты максимальные, 114-й… На второй круг!.. – руководитель полетов подполковник Семин, отпустив кнопку микрофона, бросает в сердцах: – Раззява, и ветра-то нет…” – окончить фразу не успевает. МиГ, не убирая крен, на максимальном режиме начинает набор высоты.

“Что случилось, 114-й?” – уже понимая, но не веря в худшее, еще надеясь, что все обойдется, бросает в микрофон подполковник Семин.

“Отказ управления….” – голос командира звена Гринева натянуто спокоен.

МиГ на взлетном режиме словно отталкивается от полосы, непривычно кособоко, все больше опуская правое крыло и неестественно задирая нос.

“Угол атаки уменьши! Угол…” – руководитель полетов сдерживает крик.