Выдумки на любой вкус - Хуан Хосе Арреола

Когда Иларио и Патрисио добрались до конторы дона Тачо, он им вообще отказался платить.

— Приходите завтра, парни, утро вечера мудренее. Вам и так, я вижу, уже хорошо. Шли бы вы теперь домой спать.

— Сегодня и правда покойник в доме, Лайо. Уй, какой же ты пьяный, сынок! Что с тобой случилось? Смотри, донья Клета только что окропила нашего ангелочка святой водой, чтобы он прямо в рай попал.

Младенец лежит на столе, среди цветов, в платьице из крепдешина, с сусальным крестиком на лбу.

Жена Иларио сидит в углу, совсем потерянная. Плачет или нет, не поймешь. Какие-то женщины входят и выходят, приносят еще цветов для ангелочка. Иларио, усталый и в доску пьяный, растянулся на полу и через секунду захрапел.

Свечки погасли в полночь. И тогда жена Иларио в своем углу заплакала в голос. Не по ребенку — его ведь уже прибрал Господь, а из-за того, что нет больше свечек и ей жалко оставлять своего ангелочка в этакой темени.

Дон Тачо узнал о ребенке и дал Иларио лишних два песо на покупку гроба. Тот купил синий гробик, совсем маленький, как коробка для обуви. Гробик украшен разноцветными камушками, а сверху на крышке — ангелочек, крылья расправил.

Вечером Иларио пошел на кладбище с коробкой под мышкой. Там поругался с могильщиком — тот выкопал совсем мелкую могилку, глубиной в полметра. Иларио взял лопату и копал, пока не зашло солнце.

В те времена все стоило дешевле, батраки зарабатывали по шестьдесят сентаво в день, а крысиные хвосты шли по десять. Сторожу на поле платили двадцать пять сентаво, чтобы он весь день разгонял воронов своей пращой.

Сын Иларио родился и умер, когда закончен был сев. Когда вороны летают над полями и ищут в бороздах нежные ростки маиса, только что взошедшие, блестящие, как зеленые звездочки.

1949

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

Решив опубликовать этот рассказ, я ничем себя не ограничивал, разве что изменил имена, что вполне объяснимо, поскольку речь идет о событиях еще не законченных, на развязку которых я надеюсь повлиять.

Как сразу же поймут читатели, я имею в виду ту самую историю любви, о которой в обществе с каждым днем говорят все больше гадостей и пошлостей. Я вознамерился вернуть ей благородство, рассказав все, как есть, и буду вполне удовлетворен, если мне удастся отмыть ее от слова «адюльтер». Я бестрепетно пишу это ужасное слово, потому что уверен, что для многих, как и для меня, оно в конце повествования сотрется в прах; сотрется, когда будут до конца осознаны два обстоятельства, которыми сейчас, кажется, все пренебрегают: добродетельность Тересы и благородство Хильберто.

Мой рассказ — последняя попытка достойно разрешить конфликт, назревший в одном из семейств нашего городка. Автор пока в роли жертвы. Смирившись со своим тяжелым положением, он молит небеса, чтобы никто не заменил его в этой роли, чтобы его оставили наедине со всеобщим непониманием.

Я называю себя жертвой, лишь потрафляя общественному мнению. В глубине души я сознаю, что жертвы жестокой судьбы — мы. все трое, и не стану выставлять свою боль на первый план. Я видел вблизи, как страдают Хильберто и Хереса; я наблюдал и их так называемое счастье и нашел его мучительным, потому что оно тайное и виноватое, хоть я с превеликой радостью согласился бы сунуть руку в огонь, чтобы доказать их невиновность. Все происходило на моих глазах и на глазах всего общества, того самого общества, что сейчас притворяется оскорбленным и разгневанным, как будто раньше ни о чем не подозревало. Конечно, не мне судить, где начинается и где кончается частная жизнь человека. Однако смею утверждать, что всякий имеет право смотреть на вещи с той стороны, с какой ему удобнее, и решать свои проблемы так, как считает нужным.

Пусть никого не удивляет и не тревожит, что я сам, первый открываю окна своего дома и выставляю то, что там происходит, на всеобщее обозрение. Это еще самое меньшее, что я намерен здесь проделать.

С тех пор, как я понял, что постоянные дружеские визиты Хильберто вызывают толки, я наметил себе линию поведения, которой неуклонно придерживаюсь. Я решил ничего не скрывать, жить на виду, дабы не накрыла нас тяжелая тень скрытности. Так как речь шла о чистом чувстве благородных людей, я сделал все, чтобы его видели остальные; пусть рассмотрят его со всех сторон. А когда дружба, которой сначала в равной степени наслаждались и я, и моя жена, стала приобретать специфический характер, скрывать что-либо и вовсе не годилось. Я это понял с самого начала, потому что у меня, в отличие от некоторых, имеются глаза, и я вижу, что творится вокруг.

Сначала, впрочем, симпатия и привязанность Хильберто были направлены исключительно на меня. Потом его чувства переросли меня, как объект, обрели новую точку приложения в душе Тересы; я с нескрываемой радостью отметил, что они нашли отклик у моей жены. До тех пор Тереса держалась несколько в стороне и безразлично наблюдала за ходом и завершением наших с Хильберто шахматных партий. Я прекрасно понимаю, что многие были бы не прочь узнать, как именно все началось и кто, повинуясь знаку судьбы, первым привел в движение интригу.

Присутствием Хильберто в нашем городе, во всех смыслах благотворным, мы обязаны тому незамысловатому факту, что, когда он завершил, притом блестяще, свою карьеру адвоката, власти доверили ему должность судебного исполнителя в нашем округе. Хотя произошло это еще в начале прошлого года, назначение Хильберто оценили по достоинству лишь 16 сентября, когда он произнес торжественную речь в честь наших героев.

С этой речи все и началось. Мысль пригласить его на ужин пришла мне там же, на Пласа де Ар-мае, посреди народного ликования, столь мастерски подогретого речью Хильберто. И это у нас-то, где патриотические праздники уже давно лишь ежегодный повод поразвлечься и пошуметь, прикрываясь Войной за независимость и ее героями! В тот вечер петарды, шум, гам, колокольный звон — все это опять обрело высокий смысл и стало естественным продолжением речи Хильберто. Наш национальный флаг, казалось, снова обагрился кровью героев, окрасился верой и надеждой народа. Тогда, на Пласа де Армас, все мы ощутили себя одной большой мексиканской семьей и испытали друг к другу трогательные братские чувства.

По дороге домой я впервые заговорил с Тересой о Хильберто, чьи ораторские способности известны мне с детства. Тогда он декламировал стихи и произносил коротенькие речи на школьных праздниках. Когда я сказал Тересе, что хочу пригласить его на ужин, она поддержала мою идею с таким безразличием, что воспоминание об этом и сейчас умиляет меня.

Тот незабываемый вечер, когда Хильберто отужинал с нами, так, кажется, и не кончился до сих пор. Он ветвился разговорами, множился гостевыми заходами и всеми теми счастливыми событиями, что обычно украшают истинную дружбу, которой знакомо и наслаждение воспоминаниями, и интимная радость взаимной откровенности. Тот вечер и привел нас в сегодняшний тупик.

Всякий, у кого был в школе лучший друг и кому по жизненному опыту известно, что подобные дружбы обычно не переживают детства и проявляют себя потом лишь в тыканье, с каждым разом все более натужном и холодном, легко поймет ту радость, что я испытал, когда Хильберто своей искренностью и доброжелательностью воскресил наши прежние отношения. Я, всегда болезненно ощущавший себя ниже него, оттого, что бросил ученье и вынужден был остаться здесь, в провинции, застрять за прилавком магазина готовой одежды, я наконец легко вздохнул и воспрял.

Мне очень льстило, что Хильберто проводит с нами свободное время, свои лучшие часы, хотя к его услугам любые светские развлечения. Правда, я немного обеспокоился, когда Хильберто, чтобы свободнее себя чувствовать, разорвал свою официально объявленную помолвку, которой все предрекали известный финал. Не было недостатка в тех, кто истолковали поведение Хильберто, его отказ от любви ради дружбы в меру своей испорченности. Даже учитывая нынешние отношения, не могу отказать тогдашним сплетням в пророческой смелости.

К счастью, вскоре произошло событие, которое я счел благоприятным, так как оно позволило мне вырвать у себя в доме ростки драмы, хотя, как в конце концов оказалось, не с корнем.

Однажды вечером ко мне явились три почтенные сеньоры. Хильберто в тот вечер у нас не было. Естественно, ведь они с Тересой старались держать все в тайне. Речь шла всего лишь о том, чтобы получить мое разрешение на участие Тересы в любительском спектакле.

До нашей женитьбы Тереса часто принимала участие в подобных постановках и стала одной из лучших актрис любительской труппы, которой и потребовался теперь ее талант. Мы с Тересой когда-то договорились, что с этим ее увлечением покончено навсегда. Не раз ей намекали на возможность выступить в серьезных ролях, что не противоречило бы ее теперешнему положению замужней женщины. Но мы всякий раз отказывались.