Выдумки на любой вкус - Хуан Хосе Арреола

Кое-что в твоем письме мне нравится. Я ведь привык слышать упреки или мольбы, а в твоем послании есть некая новизна. Содержание, конечно, старо, но в тоне чувствуется искренность, звучит голос сына страждущего, человека, не обуянного гордыней.

Видишь ли, люди обращаются ко мне двояко: либо это экстаз святого, либо проклятия безбожника. Большинство пользуется специфическим языком механически затверженных молитв, которые обычно не достигают цели, за исключением тех случаев, когда потрясенная душа наполняет их новым чувством.

Ты же говоришь сдержанно, лишь за одно я мог бы упрекнуть тебя — за то, что ты с такой определенностью, как будто зная заранее, сказал, что письмо твое канет в безмолвие. В самом деле, по чистой случайности я оказался там, когда ты заканчивал письмо. Запоздай я ненадолго, и, может быть, читал бы твои страстные слова, когда на земле не осталось бы и праха от костей твоих.

Я хочу, чтобы ты видел мир таким, каким его рассматриваю я, — как грандиозный эксперимент. Доныне его результаты не очень ясны, и я признаю, что люди погубили гораздо больше, чем я предполагал. Думаю, им не составит труда покончить вообще со всем. И все это благодаря крупицам свободы, которой они так дурно воспользовались.

Ты лишь вскользь касаешься проблем, которые я анализирую глубоко и с горечью. Сколько скорби и горя у людей, у детей, да и у животных, а они так похожи на детей своею чистотой. Я вижу страдания детей, и мне хочется спасти их раз и навсегда, не допустить, чтоб они стали взрослыми. Но я должен подождать еще немного, и жду я с верой.

Если и тебе в тягость та капля свободы, которая тебе дана, то измени свое умонастроение, будь смиренным, покорным. Приемли с благоговением то, что жизнь дает тебе в руки, и не желай плодов небесных, не заходи слишком далеко.

В отношении компаса, о коем ты меня просишь, поясню: я уже дал тебе таковой, а вот где он — кто его знает, другого же дать не могу. Помни, что я дал тебе уже все, что только мог.

Может, ты обретешь успокоение в какой-нибудь религии. Это я оставляю на твое усмотрение. Не могу посоветовать тебе, в какой именно, сам понимаешь, не мне же давать подобные советы. Тем не менее подумай и сам реши, просит ли этого твой внутренний голос.

Что я тебе и впрямь посоветую, притом настоятельно, так это вот что: чем с горечью копаться в себе, научись лучше видеть то, что тебя окружает. Тщательно следи за повседневными чудесами и открой сердце для красоты. Научись воспринимать ее бессловесные послания и переводить их на свой язык.

Думаю, ты не очень деятелен и еще не проникся глубоким смыслом труда. Тебе надо найти какое-либо занятие, которое бы удовлетворяло твои потребности и оставляло тебе свободными лишь несколько часов. Прислушайся к этому внимательно, именно такой совет тебе нужен. После наполненного трудами дня обычно не бывает таких ночей, как эта, которая близится к концу, и ты, к счастью, крепко спишь.

Будь я тобою, я бы подыскал себе место садовника или занялся бы огородничеством. Рост цветов, полет бабочек — мне этого хватило бы, чтобы жизнь стала веселее.

Если тебе станет одиноко, поищи общество других душ и общайся с ними, но не забывай: всякая душа создана для одиночества.

Буду рад увидеть и другие письма на твоем столе. Пиши мне при условии, что не будешь говорить о неприятном. Ведь можно говорить о стольких вещах, что наверняка на это и всей твоей жизни не хватит. Так будем выбирать сюжеты поинтересней.

Я не подписываюсь, но чтобы подтвердить тебе подлинность этого письма (не думай, что оно тебе только снится), предлагаю следующее: я явлюсь тебе в течение дня так, чтобы ты легко меня узнал, например. Но нет, только ты, ты один должен будешь опознать меня.

1943

МОШЕННИЧЕСТВО

После смерти сеньора Брауна кухонные плиты фирмы «Прометей» необъяснимым образом начали ломаться. Запах газа наполнял кухни, плиты, потухшие, но чадящие, отказывались повиноваться хозяевам. Было и несколько несчастных случаев: горящие газовые баллоны, взорвавшиеся трубы. Встревоженные техники из фирмы Брауна принялись искать причины неполадок и даже выдумали несколько новых приспособлений, но было уже поздно. В разгар общего расстройства дел фирма-конкурент захватила рынок и тем самым ускорила крах «Прометея» и погребла его престиж в потоке кровожадной рекламы.

По мнению лиц, имевших касательство к этим событиям, главным виновником краха «Прометея» являлся я. Взбешенные кредиторы устроили разбирательство на виду у всей фирмы, обвинили меня в мошенничестве и поставили под сомнение мою порядочность. И все это оттого, что я позже всех покинул тонущий корабль, это я отдал последние распоряжения отчаявшейся команде.

Вчера я в последний раз предстал перед сборищем бухгалтеров и нотариусов, ликвидаторов фирмы-банкрота. Мне пришлось выдержать подробнейшие расспросы касательно всех моих личных дел, и, разумеется, речь зашла о моих «маленьких» личных сбережениях. Я ставлю это слово в кавычки, чтобы дать понять, с каким выражением употреблял его один из моих недругов. Еще чуть-чуть, и я набросился бы на него с кулаками, но сдержался и заткнул ему рот цифрами. Я говорил о надбавках к зарплате, о премиальных, об одном добавочном проценте, который я получал со всего объема продаж фирмы Брауна. Моего противника больше убедили не доводы, а моя горячность. Мне это все равно.

Если говорить всю правду, падение фирмы Брауна было печальным следствием целого ряда поражений, среди которых и мое собственное. Последней фазой этой коммерческой битвы явилась дуэль рекламодателей, и я эту дуэль проиграл. Мне хорошо известно, что противник сражался запрещенным оружием, и легко доказать, что катастрофа разразилась наполовину из-за скрытого саботажа, направляемого нашими конкурентами и проводимого группой вероломных служащих, чьи имена я мог бы назвать. Но теперь я уже не порываюсь спасти положение. В моем душевном состоянии произошли глубокие перемены, и все разъяснения сделались для меня ненужными. К чему скрывать? Я повернулся ко всему миру спиной.

Необходимо было защитить свое доброе имя, и я этого добился. С меня довольно. Но самое скверное то, что мои пресловутые сбережения стали для меня невыносимыми. Любой здравомыслящий человек может подтвердить, что они принадлежат мне по праву, однако, на мой новый взгляд, это не так уж и очевидно. Сеньор Браун зарабатывал деньги на изготовлении и продаже плит, я же — убеждая людей, что они должны их покупать. Я превозносил их достоинства на всех перекрестках и добился того, что престиж «Прометея» достиг таких высот, что и сам сеньор Браун был удивлен. Ну так вот, теперь этот престиж рухнул, многие из-за этого пострадали, несладко пришлось всем, а моя кубышка осталась нетронутой. Деньги, лежащие в банковском сейфе, тяготят мою совесть.

Мысли о виновности, все яростнее меня осаждавшие, сломили последний оплот моего эгоизма. Слов нет, очень просто было отделаться от денег, швырнув их в лицо кучке идиотов, обвинявших меня в мошенничестве, но я искренне убежден, что не должно тратить деньги на то, чтобы учить дураков. Я придумал выход получше. Теперь самое время дать кое-какие разъяснения. В былые времена я стал бы площадным шутом, нищим, балагуром-сказочником. Слишком поздно раскрылось мое признание: я уже не молод, а на дворе — середина века, в котором таким персонажам, как я, нет места. И все-таки я решился поведать свою историю нескольким нищим духом, представить мое собрание горестей на суд двух-трех неискушенных читателей.

Конечно, было много случаев, когда люди в один миг внутренне переменялись — в лучшую или в худшую сторону. Большую часть своей жизни они жили будто под маской, но в один прекрасный день, к удивлению окружающих, обнаруживалась их подлинная сущность — они оказывались святыми или, наоборот, демонами. Я, разумеется, не хочу сказать, что со мной произошла метаморфоза такого рода, однако же признаю, что доля сверхъестественного в моей истории присутствует. В конце концов, абсурдное побуждение разделаться с кучей денег могло проявиться и как-то иначе, что, возможно, подвигло бы меня на более благородные деяния. Хватит и того, что я ускорил ход своих размышлений и дал волю их последствиям. И все же…

Я и сам сейчас как плита, которая начала барахлить. После смерти сеньора Брауна меня одолевают сомнения и угрызения совести. С того дня во мне начала происходить сложная потаенная работа. В самой глубине моего естества пробудились к жизни тайные живительные соки, и одновременно меня мучает сознание невозможности обновления. Нежные ростки пытаются пробиться к свету сквозь затвердевшую корку.

Я живу воспоминаниями. Или, точнее, воспоминания являются мне, как снятся сны, наваливаются, приводят в смятение. Мне теперь кажется, что какой-то наркотик, уж не знаю когда введенный, вдруг перестал на меня действовать. Мой разум, освободившись от наркоза, отдался на волю детских фантазий. Трудно захлопнуть дверь перед этими воспоминаниями: рождественская ночь, полная красок и звуков, любимая игрушка, яркий солнечный день и я бегу по полю…