Выдумки на любой вкус - Хуан Хосе Арреола

Обстоятельства толкают меня к отчаянному поступку, и я кладу это письмо перед глазами Того, кто видит все. С детства я отступал и отступал, оттягивая этот миг, но все же он наступил.

Я не пытаюсь предстать перед Господом самым страждущим из людей. Ничего подобного. Близко ли, далеко, наверняка есть и другие, кого загнала в тупик ночь вроде этой. Но я спрашиваю: что сделали они, чтобы все-таки жить? Да и живыми ли они вышли из этого тупика?

Я чувствую потребность выговориться, исповедаться, но послание мое — словно послание потерпевшего кораблекрушение: оно без адреса. Хочу верить, что оно дойдет до кого-то, что письмо мое не будет реять в пустоте, незапечатанное и одинокое.

Заблудшая душа — много это или мало? Они гибнут и гибнут тысячами, лишенные поддержки с того самого дня, когда восстают, вопрошая о смысле жизни. Я не пытаюсь постичь его, не прошу, чтоб мне открыли суть вселенной. В этот час мрака я не ищу того, чего не обрели в обители света ни мудрецы, ни святые. Мой вопрос краткий и сугубо личный.

Я хочу быть хорошим и прошу указать мне путь. И это все. Я тону в водовороте сомнений, и рука моя, вырвавшись в последний момент на поверхность, не находит соломинки, чтобы ухватиться. А ведь то, что мне нужно, ничтожно мало, и слово, что мне поможет, проще простого.

С некоторых пор я придерживаюсь в своих поступках определенного курса, направления, которое мне казалось разумным, а теперь не нахожу покоя. Боюсь стать жертвой заблуждения, ибо по сей день, что бы я ни делал, все получалось плохо.

Я совсем потерял надежду, потому что мои рецепты доброты никогда не приводят ни к чему хорошему. Мои весы подводят меня. Есть нечто мешающее мне безошибочно подобрать формулу добра. Всегда примешивается какая-то частичка от лукавого, и то, что получается, взрывается прямо у меня в руках.

Неужели я не способен творить добро? Мне больно признаться в этом, но ведь я могу научиться.

Не знаю, происходит ли то же самое с другими, а от меня всю жизнь не отстает ласковый бес, который весьма тактично подстрекает к дурному. Не знаю, есть ли на то соизволение Господа, но лукавый не оставляет меня в покое ни на минуту. Он умеет придать соблазну непреодолимую привлекательность. Он находчив и является всегда в самый нужный момент. С ловкостью фокусника из самых невинных предметов он вдруг извлекает вещи ужасные и насылает греховные мысли, которые захватывают воображение, как отрывки из увиденных фильмов. Говорю как на духу: намеренно я никогда не совершаю зла. Это мой бес наводит мосты, расчищает дороги, и все под уклон. Это он калечит мне жизнь.

Если кому-нибудь это интересно, вот первое сведение из истории моего нравственного становления: в школе, в первые годы, жизнь свела меня с детьми, которым были ведомы некие тайны, весьма привлекательные, которым было открыто нечто заповедное.

Естественно, я не из числа счастливых детей. Детская душа, что хранит нелегкие тайны, не способна летать, она, как ангел с грузом за плечами, никак не может воспарить. Дни моего детства украшены не только милыми картинами, они омрачены и поступками, достойными сожаления. Дьявол, являвшийся, как призрак, по расписанию, превращал мои сны в кошмары, и в детских воспоминаниях остался саднящий привкус греховного.

Когда я узнал, что Господь видит все мои поступки, то попытался прятать от него дурные по темным углам. Однако потом, следуя советам взрослых, я раскрыл свои тайны, представил их на суд. Я узнал, что между Богом и мною есть посредники, и долгое время пытался решать свои дела через них, покуда однажды в недобрый час — детство уже миновало — не попробовал делать это самолично.

Тогда и встали передо мной нелегкие задачи, а их разбор все откладывался и откладывался. Я стал отступать перед ними, избегать их грозного наступления, закрыв на все глаза, предоставив добру и злу совместно вершить свое дело. И так до тех пор, пока однажды не раскрыл глаза снова и не принял сторону одного из этих непримиримых соперников.

Из рыцарских побуждений я встал на сторону слабейшего. И вот результат наших совместных усилий.

Мы проиграли все битвы. Из всех столкновений с противником мы неизменно выходили побежденными. И вот мы снова отступаем, в этой ночи, которой нам не забыть.

Почему добро так беззащитно? Почему так быстро оно рушится? Часами старательно возводится его крепость, но хватает и мига, чтобы одним ударом разнести все строение. Каждую ночь я оказываюсь под обломками порушенного дня, который возводил так любовно и который был так хорош.

Чувствую, что в один прекрасный день я уже не поднимусь и останусь жить среди развалин, словно ящерица. Уже сейчас в моих руках нет сил для той работы, которая предстоит мне завтра. И если не придет ко мне сон, хотя бы сон, как некая малая смерть, чтобы подвести неутешительный итог прошедшему дню, напрасно буду я ждать воскрешения. Пусть темные силы завладеют моей душой и низвергнут ее в пропасть стремительно и неотвратимо.

Но я задаю и другой вопрос: разве можно жить ради зла? Чем утешатся злые, если они не почувствуют в сердце своем хотя бы смутного стремления к добру? И если за каждым злонамеренным поступком следует наказание, что делать им, чтобы защитить себя? Что касается меня, я всегда проигрывал в этой борьбе, угрызения совести преследовали меня, словно банда разбойников, и вот я загнан в тупик этой ночи.

Не раз перед моим удовлетворенным взором маршировали, как на параде, отряды добрых дел, уже почти одержавшие победу, но стоило явиться хоть малейшему воспоминанию о деле злом, как армия обращалась в бегство. Должен признаться, что часто я бываю добр лишь за отсутствием подходящей возможности быть дурным, и с горечью вспоминаю, на что я бывал способен, когда зло манило меня со всей силой своей притягательности.

И вот, чтобы направлять дальше душу, которая мне дана, очень прошу, и как можно скорее, — слова, знака, компаса.

То, что вижу я в мире, сбило меня с толку. Надо всем властвует случай, по воле его все зыбко и неясно. И негде собрать разные поступки и сравнить их друг с другом. Опыт всегда запаздывает, приходит после наших деяний, бесполезный, как мораль в конце басни.

Вокруг себя я вижу людей, ведущих жизнь скрытную, непонятную. Вижу детей, внимающих отравленным голосам, и жизнь — преступную кормилицу, — которая питает их ядом. Вижу народы, спорящие из-за вечных слов и считающие себя богоизбранными. Бредут через века орды кровожадных злодеев и глупцов, и время от времени то тут, то там вдруг мелькнет душа, отмеченная божественным знаком.

Я смотрю на животных, покорно сносящих свою участь, их жизнь идет по другим законам; смотрю на растения, чахнущие после мощного и загадочного расцвета; смотрю на минералы, твердые, безмолвные.

Нет конца загадкам, они стучат мне в сердце; они как семена, прорастающие благодаря скрытому в них соку.

Я разглядываю следы, оставленные на земле рукою Господа, и иду по ним. Напряженно вслушиваюсь в нестройный шум ночи, внимаю тишине, которая вдруг наступает и также внезапно прерывается новым звуком. Пристально слежу за всем, пытаюсь добраться до сути и подняться на общий корабль, слиться со всеми. Но снова и снова я оказываюсь в одиночестве, в неведении, отгороженный от всех, всегда на берегу.

И с этого берега, с пристани я отправляю письмо, которое обречено потеряться в безмолвии…

В самом деле, письмо твое и кануло в безмолвие. Но случилось так, что как раз в это время я там находился. Галереи безмолвия неоглядны, и я давно уже в них не бывал.

С сотворения мира попадают сюда все эти штуки. Целый легион ангелов, специализирующихся на этом, доставляет с земли все послания. После тщательной сортировки они хранятся в картотеках, которыми уставлены галереи безмолвия.

Не удивляйся, что я все же отвечаю на одно из писем, которое, как у нас заведено, должно было бы храниться в безмолвии. Как ты и просил, не буду раскрывать перед тобой тайны вселенной, ограничусь несколькими полезными советами. Надеюсь, ты достаточно благоразумен, чтобы не считать, что я стал твоим союзником, и завтра с утра не начнешь вести себя словно просветленный, сподобившийся благодати.

Впрочем, письмо мое написано словами. Материал явно человеческий и моя причастность не оставляет в них следа; я-то привык иметь дело с вещами более масштабными, а эти маленькие знаки, скользкие, словно речная галька, не очень подходят мне. Чтобы выразиться, как мне подобает, я должен бы был употребить язык, соответствующий моей сущности. Но тогда мы окажемся на своих извечных местах и ты не поймешь меня. Так что не ищи в моих фразах какого-либо особого смысла: я пользуюсь твоими же собственными словами, простыми, бесхитростными, а в их употреблении у меня нет опыта.

Кое-что в твоем письме мне нравится. Я ведь привык слышать упреки или мольбы, а в твоем послании есть некая новизна. Содержание, конечно, старо, но в тоне чувствуется искренность, звучит голос сына страждущего, человека, не обуянного гордыней.