Бомаск - Роже Вайян

Все взгляды обратились в их сторону. Визиль спокойно посмотрел на Натали, вытянул руки и, подмигнув ей, похлопал кончиками пальцев раза три.

— Браво, умница! — крикнул он.

Потом Визиль отправился в буфет и заказал бутылку шампанского, Кювро присоединился к нему, пригласили и Бомаска.

— Ну что, видишь? — сказал Пьеретте Фредерик Миньо. — Разве я не был прав? У твоего Визиля все повадки гангстера. Да он еще к тому же и браконьер. Сущий анархист! Вот посмотришь, у нас еще будут из-за него неприятности.

Пьеретта ничего не ответила и, улыбаясь, искоса поглядывала на Визиля. Со времени Освобождения он обрюзг, отрастил себе брюшко. Пьеретта представила себе, как летним утром, на рассвете, он осматривает свои силки, пыхтя и обливаясь потом, карабкается в гору, обшаривает кусты. Миньо, может быть, и прав. Однако воображение так ясно нарисовало ей картину: хорошо знакомый дуб, под ним, задорно поглядывая вокруг, сидит Визиль, на его седеющих кудрявых волосах блестят капли росы, а в руках у него вынутый из силка кролик. Ей захотелось расцеловать старика в обе щеки.

— Ну, после такой истории, — сказала она, — мне действительно надо взять слово.

Пьеретта поднялась на сцену. Чтобы привлечь внимание публики, дирижер трижды ударил палочкой по большому барабану. Сразу наступила тишина. После драки все ждали еще какого-нибудь происшествия.

Пьеретта начала свою речь. Говорила она, почти не повышая голоса, останавливалась, подыскивала слова.

— Тут сейчас оскорбили трудящегося человека, — сказала она, — только за то, что он итальянец.

Она спрашивала, видел ли кто-нибудь из находящихся в этом зале товарные вагоны — в них раньше возили скот, а теперь живут итальянцы и североафриканцы, которые работают на прокладке железнодорожной ветки. Видели? Хорошо. А почему подрядчики не нанимают на эту работу французов? Потому что французы не согласились бы жить в таких условиях и работать за такую плату… Хорошо.

Пьеретта говорила не спеша, подыскивая нужные, правильные слова. Видно было, что она еще не привыкла выступать на больших собраниях. Если слово не сразу приходило ей на ум, она останавливалась посреди фразы. Тогда все выжидающе смотрели на ее молодое лицо с большими глазами, устремлявшими куда-то вдаль серьезный, сосредоточенный взгляд; в зале стало еще тише, ясно было, что все здесь любят эту черноглазую молодую женщину. Даже пьянчуги умолкли и сидели не шелохнувшись. Пьеретта сопровождала свои рассуждения многочисленными вводными словами: «и вот», «хорошо», «значит», «следовательно», «далее», «спросим себя».

Мысли ее, естественно, обратились к фабрике. Она поставила вопрос: на каких станках там работают, давно ли они служат? Двадцать пять, а то и тридцать лет. А как известно, АПТО — международное акционерное общество. Какими же станками оборудованы его фабрики в Германии и в Америке? Сколько времени пользуются ими? От двух до пяти лет. И Пьеретта стала сравнивать производительность станков… «Ну вот… Хорошо…»

— Так почему же тогда АПТО, — сказала она, — все же заставляет нас работать на этих устаревших станках? Потому, что заработная плата у нас ниже, чем у немецких и американских рабочих, и потому, что мы соглашаемся жить в худших условиях, чем они. АПТО платит нам так мало потому, что ему выгоднее, чтобы мы работали на устаревших, малопроизводительных станках, чем покупать для фабрики новые машины. Мы с вами для АПТО дешевый вьючный скот, так же как итальянцы и африканцы!

А в заключение она сказала, что для крупных международных монополий и французы, и итальянцы, и североафриканцы, и немцы, и даже американцы словом, рабочие люди любой национальности — просто дешевый вьючный скот.

— Объединимся же все в борьбе против мировых монополий, против всех и всяческих АПТО, которые готовят новую войну и насаждают фашизм, чтобы еще больше эксплуатировать нас.

Под бурные рукоплескания Пьеретта сошла со сцены и села рядом с Миньо. Заключительные слова своей речи она произнесла очень громким голосом, но ей стало стыдно этого ораторского приема, и она покраснела. Щеки ее еще горели, когда она села за наш столик.

— А ты почему не аплодировал? — спросила Натали Филиппа Летурно.

— Я тут волей-неволей являюсь представителем АПТО, — ответил Филипп. Не могу же я смиренно подставлять и левую щеку, когда меня ударили по правой.

— АПТО вовсе не ты, а я, — возразила Натали.

Она хлопала в ладоши, пока не выбилась из сил.

— Я строго осуждаю АПТО, еще строже, чем эта малютка, — продолжал Филипп. — Но у нее очень упрощенный подход к делу. Прежде всего неверно, что немецким рабочим платят больше, чем французам…

— Ну вот, сразу видно хозяйского сынка, — прервала его Натали.

— А ты кто? — вскипел Филипп.

— Я — Эмполи. С четырнадцатого века все Эмполи были банкирами. Бернардо Эмполи довел герцогов Медичи до разорения. А когда банкротство грозило Карлу Пятому, его спас Джулио Эмполи. Эдинбургские Эмполи повелевали в Шотландии гораздо чаще, чем английские короли. Моя нью-йоркская тетушка вышла за Дюран де Шамбора, и у нее теперь атомные заводы. Я принадлежу к одному из семейств, которые правят миром.

Она резко повернулась к Филиппу.

— Для меня ты «простолюдин», такой же простолюдин, как любой из этих парней… А черноглазой я аплодировала, потому что она мне нравится…

Она налила коньяку себе и Филиппу и, подняв рюмку, заглянула ему в глаза. Бутылка была уже почти пуста.

— За твое счастье! — сказала Натали.

Она залпом выпила рюмку. Филипп тоже поднял рюмку и одним духом выпил коньяк. Взгляды их встретились. Глаза у Натали чуть потускнели, на щеках горели красные пятна.

— Ты мне тоже нравишься, — глухим голосом сказала она. — И ты это прекрасно знаешь… Хочешь, повторим?

— А к чему это привело? — бросил Филипп.

— Тогда мы оба были пьяны.

— Мы нравимся друг другу только в пьяном виде.

— Мне ты нравишься во всяком виде, — сказала она.

Послышался холодный голос Бернарды, донесшийся как будто издали.

— А я? — спросила она. — Что же мне-то остается делать?

Натали быстро повернулась к ней.

— Компаньонки не имеют права голоса, когда речь идет о серьезных делах.

И она снова обратилась к Филиппу.

— Любопытная штука, — сказала она, — это влечение семейства Эмполи к представителям вашего семейства: у моего отца — к твоей матери, а у меня к тебе… Непременно поезжай в Америку, уверена, ты сделаешь там карьеру через мою тетушку Эстер.

И, помолчав, она добавила:

— Наверное, твоя матушка как раз об этом и мечтает.

Поднявшись со стула, Филипп искал кого-то взглядом на другом конце зала. Потом наклонился к Натали.

— В конечном счете я предпочитаю черноглазую, — сказал он. Черноглазая лучше.

Оркестр заиграл медленный фокстрот. Пары еще не начали танцевать. Филипп пересек по диагонали весь зал, направляясь к столу с красными гвоздиками. Он был высокого роста, с массивными плечами и толстой шеей, как у всех Летурно. Движения его отличались непринужденностью, совершенно естественной для молодого человека, видевшего начальство Только за родительским столом. Несмотря на выпитый коньяк, он шел твердой поступью, настолько он чувствовал себя хозяином в этом городке. Все следили за ним взглядом.

Подойдя к Пьеретте Амабль, он склонился перед ней и пригласил танцевать.

Пьеретта медленно подняла на него свои большие черные глаза.

— Благодарю вас, я очень устала. Сейчас не могу танцевать, — сказала она.

Филипп еще раз поклонился и, с прежней непринужденностью пройдя через зал, вернулся на свое место. Натали разлила коньяк по рюмкам.

— За твою черноглазую, — сказала она.

— У нее в самом деле дивные глаза, — заметил он.

— Почему ты не пошла с ним танцевать? — спросил Миньо.

— Потому, что он мой хозяин, — ответила Пьеретта.

— Мы устроили бал не только для рабочих, — поучал Миньо. — Мы пригласили все население Клюзо. Зачем же делать различие?

Пьеретта встрепенулась.

— Ты окончательно поглупел! — воскликнула она. — Как же это я завтра буду защищать интересы моих товарищей и сражаться с директором по кадрам, если нынче вечером я буду с ним любезничать?

— Она верно говорит, — поддержал старик Кювро.

— По-моему, у вас обоих неправильная точка зрения, — возразил Миньо.

— Тогда пойди и пригласи его подружку, — сказала Пьеретта.

— Я не умею танцевать, — ответил Миньо.

Пьеретта кивнула Красавчику, он пригласил ее, и они пошли танцевать.

Филипп Летурно, Натали Эмполи и Бернарда Прива-Любас возвратились в особняк около часу ночи.