Рука, кормящая тебя - Эй. Джи. Рич

– Мне даже не разрешили к ним прикасаться.

– Стивен мне все рассказал, – сказал Маккензи.

И вот тут я расплакалась.

– А он говорил, что я не могу позволить себе адвоката?

Маккензи поднялся из-за стола, налил воды из кулера и протянул мне стаканчик.

– Я работаю не ради денег. В смысле, посмотрите на эти снимки. – Он указал на фотографии животных на стенах. – Как они мне заплатят? Но я все равно защищал их в суде.

– А в чем обвиняли слона? – спросила я.

– Это не слон, а слониха. Жасмин набросилась на дрессировщика в цирке. Мне удалось доказать, что это была самозащита. Дрессировщик использовал электрошок.

– Но она же его не убила, этого дрессировщика?

– Ему просто повезло.

Маккензи сказал, что ему нужно в первую очередь: ветеринарную карту Тучки и заключение Американского общества по тестированию особенностей собачьего темперамента.

Я спросила, каковы шансы вытащить Тучку, и Маккензи ответил:

– Я хорошо делаю свою работу.

Поначалу я приняла это за дежурный ответ или даже попытку уйти от ответа, но, как я потом убедилась, сказанное было чистой правдой.

– Стивен очень хорошо о вас отзывается, – сказала я, и снова расплакалась, и извинилась за то, что такая плаксивая.

Фэй подошла меня утешить.

– Хорошая девочка, – сказал ей Маккензи, а потом обратился ко мне: – Она хорошо делает свою работу.

Я приехала к себе домой уже в сумерках и открыла новым ключом новую дверь (старую выломали полицейские). Впервые после всего, что случилось, я собралась ночевать дома.

Когда мы с последний раз приезжали сюда со Стивеном, я не зашла только в спальню и ванную. Дверь в ванную заменили – я только потом поняла почему. Интересно, а кто повесил новую занавеску для ванной – совершенно безликую гостиничную занавеску, белый рифленый хлопок на прозрачном пластиковом полотне? Коллекция крошечных шампуней из разных отелей исчезла. Наверное, их выкинули на помойку? На бачке унитаза стоял новый рулон туалетной бумаги. Я никогда не пользовалась этой маркой. На упаковке был нарисован веселый мультяшный щенок. Сотрудники службы очистки забрали все, что стояло на виду, но содержимое аптечного шкафчика осталось нетронутым. Бритва Беннетта лежала на месте, на его полке. Я взяла ее, обернув руку куском туалетной бумаги, и отнесла в кухню. Хотела убрать в полиэтиленовый пакет – для анализа ДНК. И только потом до меня дошло, как это нелепо: тело Беннетта давно лежит в морге. Я выкинула бритву в мусорное – ведро.

Из спальни вынесли почти всю мебель. И ковер тоже. Поставили новую кровать, простую металлическую раму с матрасом, причем поставили не у той стены. Я всегда сплю на правой стороне кровати и никогда не ложусь у стенки. Однажды я рассказала Беннетту о том, как еще в детстве – а я была впечатлительным ребенком – я посмотрела ту серию «Сумеречной зоны», где маленькая девочка, спавшая у стенки, провалилась в четвертое измерение и за ней сомкнулась стена. Поначалу Беннетта умиляла моя привычка, но когда мы в последний раз были в Мэне, он сказал: «Если ты меня любишь, ты ляжешь спать у стенки». Я не понимала, каким образом это докажет мою любовь. Помню, еще подумала, что подобные заявления – явный признак целого ряда патологий, связанных со стремлением контролировать окружающих. Я легла у стены и всю ночь не спала. А утром мы занимались любовью, и его неистовый пыл снова меня обольстил. Беннетт всегда покорял меня и обольщал, хотя я понимала, что он гордится своей способностью соблазнять меня каждым словом и действием.

Я нашла чистые простыни и застелила постель. Заказала еду из китайского ресторанчика на углу и уселась на кухне разбирать почту, скопившуюся за несколько дней. Счета и реклама. Ничего срочного.

Я открыла ноутбук и стала смотреть CNN. Наверное, я была единственной во всем Уильямсберге тридцатилетней женщиной, которая смотрит CNN в такое время. Принесли заказ из ресторана. И только когда все доела, вдруг сообразила, что я даже и не открыла соевый соус. Обычно я смешиваю его с острой горчицей и поливаю им все, что ем. Неудивительно, что я не почувствовала вкуса пищи.

Заглянув в ящик, где я держала спиртное, обнаружила, что у меня есть только полбутылки текилы и остатки какого-то древнего рома, на самом донышке. Называется, в кои-то веки мне захотелось виски.

Лампу для чтения из спальни убрали. Видимо, профессионалы из службы очистки не смогли отмыть кровь с расписного шелкового абажура, который я купила на блошином рынке на Микер-авеню. Я легла и закрыла глаза. Новый матрас был жестче прежнего. Простыни были плотнее; Стивен явно не поскупился. Но никакой физический комфорт не мог состязаться со страшными воспоминаниями, связанными с этой комнатой. Воспоминания отозвались симптомами потрясения и скорби – меня затрясло мелкой дрожью, из глаз хлынули слезы. С чего я решила, что смогу находиться в этой комнате смерти, не говоря уж о том, чтобы здесь спать? Если бы я жила не в Нью-Йорке, я бы сменила квартиру, но здешний рынок аренды жилья исключал такое простое решение. Хотя, с другой стороны, кто меня заставлял спать в этой комнате?

Кухня – тоже не вариант. Мне вспомнилось, сколько раз Беннетт ворчал на меня по утрам за оставленные на столе крошки, хотя на самом деле это он сам накрошил, когда вставал ночью перекусить после того, как принимал снотворное, и не помнил, что делал потом. Иногда он не помнил, как мы занимались любовью. По крайней мере, он так говорил. И еще он говорил, что даже под действием золпидема, отшибающего ему память, он все равно никогда не забудет, как сильно любит меня. Это была жуткая сентиментальщина, но я давала себя убедить.

Я налила стакан рома и пошла в гостиную. Я и раньше, бывало, спала на диване, так что мне не впервой. Хотя я уже понимала, что сегодня мне вряд ли удастся заснуть. Нужно как-то отвлечься. Телевизор был в спальне. Значит, оставались – книги.

У меня не было настроения для серьезной классики. Биография Уинстона Черчилля меня тоже не привлекала. Перечитывать «Преступление и наказание» совсем не хотелось. Мне вообще не хотелось ничего перечитывать. Осматривая книжные полки, я наткнулась на книжку, про которую даже не знала, что она у меня есть: «Опасные связи». Когда-то давно я видела фильм, но не помнила, чтобы покупала книгу. Это было издание в мягкой обложке, изрядно потрепанное, с многочисленными загнутыми уголками и комментариями на полях. Я понятия не имела, кто их писал, Беннетт или кто-то другой. Я вдруг поняла, что не знаю, какой у него почерк. В том, что касается чтения, у него были широкие вкусы. Иногда он оставлял у меня книги, которые я с удовольствием для себя открывала, – например, «Пятый ребенок» Дорис Лессинг. Мне было важно, что нам с ним нравятся одни и те же книги.

Я наткнулась на подчеркнутую фразу: «Со свойственной им неосторожностью они не способны предугадать в нынешнем любовнике завтрашнего врага». Перевернула страницу назад и увидела, что это женщина говорит о женщинах.

В фильме, снятом по книге, рассказывается о двух бывших любовниках, развращенных французских аристократах восемнадцатого века, которые развлекают друг друга историями о своих сексуальных победах. Маркиза и Вальмон – искусные и искушенные соблазнители, которые просто ради забавы разрушают жизни тех, кого обольщают, тех, кто искренне в них влюбляется. Они равнодушны к страданиям тех, кто их любит; для них это просто игра и подтверждение нерушимой привязанности друг к другу. А когда этой привязанности угрожает опасность, когда маркиза обвиняет Вальмона в том, что он влюбился в объект желания, игра становится смертельной.

Сам ли Беннетт подчеркнул эту фразу или он купил уже исчерканную книжку у букиниста?

Еще подчеркнуто: «Мужчина наслаждается счастьем, которое испытывает он сам, женщина – тем, которое дает она… Для одного – наслаждение в том, чтобы удовлетворить свои желания, для другой – прежде всего в том, чтобы их вызвать».

Я очень надеялась, что это не Беннетт. Мне становилось дурно от одной только мысли о том, что это мог быть Беннетт. Я знала его совершенно другим.

Я улеглась на диван с книжкой. Вот она, память тела!

Но потом мне вдруг вспомнилась еще одна вещь. И еще одна, и еще.

Каждый раз после секса Беннетт сразу же убегал в душ.

Когда я заказывала в ресторане десерт, Беннетт заставлял меня доедать его до конца. В конце концов я прекратила заказывать десерты. И тогда он подарил мне очень дорогую кожаную юбку на размер меньше, чем нужно. Это был комплимент или завуалированное оскорбление?

Все это происходило не одновременно. После каждого такого поступка у меня было достаточно времени, чтобы заглушить внутренний голос и оправдать поведение Беннетта, по принципу презумпции невиновности. Как вообще жить, если никому не доверять? Доверие – хорошее качество, правильное, человеческое. А Беннетт… Беннетт мог остановиться посреди улицы, развернуть меня так, чтобы я видела наше отражение в витрине, и сказать: «Посмотри на них». Гордость или гордыня?