Рука, кормящая тебя - Эй. Джи. Рич

– У меня тут есть чистая рубашка? И не говори, что ты только с автобуса из Цинциннати.

Кэндис подошла к шкафу и достала мужскую рубашку с длинным рукавом.

– У тебя будет время подбросить ее обратно на автовокзал? – спросила она.

Она перерезала скотч, державший мою вторую руку, швырнула мне джинсы и сумку. Даг вывел меня из подъезда и затолкал в белый фургон. Я очень надеялась, что он действительно отвезет меня на автовокзал. В дороге он слушал радио, какую-то ретростанцию. Я тихо радовалась про себя, что мне не приходится с ним разговаривать. Я сидела в кузове, забившись в угол, и наблюдала за тем, как Даг трясет головой в такт музыке. Подъехав к зданию автовокзала, он выключил радио и сказал:

– Когда я тебя выпущу, не оборачивайся, пока не досчитаешь до шестидесяти. Если не хочешь встретиться со мной снова.

Я обернулась, только когда досчитала до шестисот.

Как только закончилась лекция, Амабиле взял меня за руку и сказал:

– Пойдем со мной.

Он вывел меня из аудитории прежде, чем кто-то успел со мной заговорить. Он сказал, что у него есть запасной шлем, и предложил подвести до Райкерса на мотоцикле. Мы с ним проходили «тюремную» практику в одно и то же время, а на прошлой неделе я уже пропустила сеансы, и теперь мне надо было наверстывать упущенное. Я не собиралась становиться практикующим психологом, но для того, чтобы получить диплом, надо было отработать семьсот клинических часов. Райкерс – тюрьма предварительного заключения, это значит, что тамошние заключенные либо еще ожидают суда, либо их осудили на срок меньше года. Мои пациенты согласились на встречи с психологом, надеясь, что это зачтется им на суде. Поскольку практически все заключенные в Райкерсе (в среднем четырнадцать тысяч человек единовременно) ожидали суда, все они были «невиновны».

Амабиле проехал по не отмеченному на картах мосту Райкерс-Айленд – по-другому на остров попасть невозможно, разве что только по морю. На вводном занятии нам рассказали, что во время Гражданской войны на Райкерсе располагался учебный полигон. Тюрьма открылась здесь в 1932 году.

В 1957 году на остров упал пассажирский самолет, вылетевший из аэропорта Ла Гуардия в Куинсе. На борту находилось девяносто пять пассажиров и шесть членов экипажа. Двадцать человек погибли, семьдесят восемь получили ранения. И сотрудники тюрьмы, и заключенные сразу прибыли на место аварии, чтобы помочь уцелевшим. Из пятидесяти семи заключенных, участвовавших в спасательных работах, тридцать были освобождено досрочно, а еще шестнадцати сократили срок заключения на полгода.

Также нам рассказали, что с 1965 по 1981 год в тюремной столовой висел рисунок Сальвадора Дали, который тот подарил тюрьме в качестве извинения за то, что не смог присутствовать на лекции по искусству для заключенных. В 1981-м рисунок перевесили в центральный вестибюль для сохранности. В 2003-м его украли сотрудники тюрьмы и заменили подделкой.

Райкерс – это не просто тюрьма, а целый городок. Здесь есть школы, поликлиники и больницы, стадионы, церкви, спортивные залы, центр реабилитации бывших наркоманов, продовольственные магазины, парикмахерские, пекарня, прачечная-автомат, электростанция, швейная мастерская, типография, автобусный парк и даже автомойка. Это самая большая исправительная колония в мире.

Я принимала пациентов в крошечной пристройке у одного из тюремных корпусов, где флуоресцентные лампы горели семь дней в неделю двадцать четыре часа в сутки. Телевизор работал с семи утра до полуночи. Заключенные ходили в оранжевых спортивных костюмах. Ощущение было такое, что эти люди живут на большом автовокзале в ожидании междугороднего автобуса, который никогда не придет.

После обычной процедуры: проверка документов, обыск, выдача временных пропусков – нас с Амабиле провели по лабиринту запутанных коридоров с решетками на окнах и дверями, которые могли открыть только охранники.

Кабинет, который я делила с тремя сокурсниками, был меньше стандартной камеры, от силы два на три метра. Там стояло два одинаковых складных стула и одинокий запирающийся шкафчик.

Моим первым пациентом в тот день был худой белый парень со стрижкой под ежик и деформированным ухом. Его приговорили к девяти месяцам тюремного заключения за эксгибиционизм в музее «Метрополитен», в зале древнегреческой скульптуры. Он встал в конце строя обнаженных мраморных тел и дождался, пока в зал войдут девочки-школьницы на экскурсии. Он не раскаивался в содеянном и упорно твердил, что ни в чем не виноват, что он якобы и не заметил, как у него расстегнулась ширинка.

Наши беседы он всегда начинал с анекдота, и я не всегда понимала, чего он добивается: хочет смутить меня или очаровать. Но ладно бы лишь начинал – он отвечал анекдотами на все мои вопросы.

– Заключенный говорит тюремному доктору, – начал он прямо с порога. – «Слушайте, доктор! Вы удалили мне гланды, аденоиды, селезенку и одну почку. Может, вы уже вытащите меня из тюряги?» А доктор ему отвечает: «Конечно, вытащу… по частям!»

– Вы хотите, чтобы я попыталась вытащить вас отсюда? – спросила я.

– Человек сбежал из тюрьмы. Вломился в дом в надежде разжиться деньгами, но нашел только молодоженов в постели. Он привязал мужа к стулу. Потом привязал к кровати жену, взгромоздился на нее, поцеловал в шею, а потом вдруг вскочил и умчался в ванную. Пока его не было, муж говорит жене: «Этот парень явно сбежал из тюрьмы, посмотри на его одежду! Возможно, он несколько лет не видел женщин. Я видел, как он целовал тебя в шею. Если он захочет секса, не сопротивляйся. Делай все, что он говорит. Если он разозлится, он убьет нас обоих. Крепись, дорогая. Я люблю тебя». А жена отвечает: «Он меня не целовал. Он шептал мне на ухо. Сказал, что он гей и что ты ему очень понравился, и спросил, не завалялся ли у нас в ванной вазелин».

– Вы боитесь, что вас здесь изнасилуют? – спросила я.

– Приходит комиссия в психбольницу, а там психи прыгают в пустой бассейн. Комиссия не понимает, в чем дело. И кто-то из психов им объясняет: «Главврач говорит, что когда мы научимся плавать, то и воду в бассейн нальют».

– Вы уже смирились с мыслью, что вам придется пробыть здесь какое-то время? – спросила я.

– Знаете, доктор… Похоже, у меня на вас аллергия.

Я с опаской ждала ударной реплики.

– Да, – сказал он. – Каждый раз, как вас вижу, у меня член распухает.

– Сегодня мы закончим пораньше, – сказала я, подавая сигнал охраннику с той стороны окошка из армированного стекла, чтобы он избавил меня от присутствия пациента.

Когда его увели, я осталась сидеть на складном стуле, напоминая себе, почему согласилась на эту работу. Вот если бы Беннетт был столь же открыт и прозрачен, как этот шутник-эксгибиционист! Сколько нужно социопатов, чтобы вкрутить лампочку? Один. Он держит лампочку, а весь мир вращается вокруг него.

Дага и Кэндис мне довелось увидеть еще раз.

Я принесла им омлет и картофель по-домашнему, и Даг попросил острый соус. Они меня не узнали: я постриглась, покрасила волосы, плюс к тому была в униформе официантки, а они пребывали в своем обычном состоянии непреходящего похмелья. Когда Даг уронил нож и попросил принести другой, я подумала, что хорошо бы воткнуть этот нож ему в грудь, на пять сантиметров ниже ключицы, где между ребрами существует естественный зазор. Даже не знаю, что меня остановило. Может быть, воспитание. Может, рука провидения. Или, может быть, я поняла, что, если ударю Дага ножом, это будет прежде всего моим собственным саморазрушением. Плюс к тому жажда мести – показатель незрелости личности. Также общеизвестно, что, раз начав мстить, потом очень трудно остановиться.

Я тогда снимала квартиру на паях с двумя девушками – студентками медицинского факультета Нью-Йоркского университета. Одной из них была Кэти. Я устроилась официанткой в закусочную в Бушвике, чтобы оплатить дополнительный учебный курс по поэзии в Новой школе. Я любила поэзию, для меня это было самой естественной формой выражения внутренних переживаний. Я даже сама написала несколько стихотворений о Даге и Кэндис.

Их завтрак стоил 21 доллар 12 центов; они оставили мне чаевые – меньше доллара.

В тот день у меня был еще один пациент в Райкерсе, после шутника-эксгибициониста – настоящее отдохновение. Потом Амабиле довез меня до дома и спросил, не нужно ли составить мне компанию. Я сказала, что со мной все нормально, и поблагодарила за доброту и участие. Мы перестали встречаться, когда у меня появился Беннетт, но я была рада, что мы с Амабиле остались друзьями.

Когда он уехал, я дошла пешком до ближайшего ресторанчика и заказала на вынос вегетарианский гамбургер, жареную картошку и диетическую кока-колу, прекрасно осознавая, как это глупо – пить диетическую колу после жареной картошки.

Вернувшись домой, я открыла все окна, потому что в комнатах все еще пахло чистящими средствами. Одна моя подруга-буддистка предложила «окурить» квартиру, чтобы нейтрализовать эманации ужаса, но я сомневалась, что смогу здесь жить даже после такой процедуры. У меня кружилась голова. Я вдруг поняла, что невольно задерживаю дыхание. Я поставила пакет с едой рядом с компьютером, съела пару ломтиков картофеля и открыла электронную почту на hotmail.