Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В голове бесконечно кружили слова – слова, перечеркнутые внизу того самого листка бумаги.
Я хочу, чтобы вы помнили
Птица хотела, чтобы я приехала, и вот я здесь. Я вдохнула соленый дым и попыталась придумать молитву. Пожалуйста, скажи, что мне нужно здесь сделать. Пожалуйста, скажи, что мне нужно помнить.
Ответа не последовало. А чего я ожидала?
Теперь мы все вместе сидим в гостиной. Папа и я – в парчовых креслах, Уайпо и Уайгон – на деревянном диване, усыпанном подушками. Я изучаю их лица под ярким галогеновым светом. Бабушкины тонкие губы растянуты в неизменной улыбке, щеки – слегка рябые, нос – маленький и плоский. В мочках ушей простые золотые колечки, белоснежные волосы собраны в свободный пучок. Дедушка беспрестанно кивает во время разговора; у него по-солдатски короткие седые волосы, немного кривые зубы, на подбородке – россыпь веснушек.
Я пытаюсь найти в их лицах мамины черты. Сильно ли они изменились с тех пор, как она видела их в последний раз? Что стало причиной такой вражды между ними?
Разговоривают в основном папа и Уайпо. Я умудряюсь уловить некоторые слова. Самолет. Америка. Еда. Погода.
Как это все-таки странно: сидеть и вести вежливую беседу за чаем, несмотря на весь трагизм обстоятельств, собравших нас здесь.
Папа переводит мне сказанное – будто мы играем в сломанный телефон: это новый дом, они переехали сюда два года назад; дедушка не сказал ни слова с тех пор, как у него случился инсульт; последние несколько недель погода была терпимой, прохладнее, чем обычно, – спасибо океанскому тайфуну, с ним в город наконец пришли дожди. Сахарные яблоки и питайи в этом сезоне особенно хороши. И гуава тоже – Уайпо делает из них смузи.
Кого, черт возьми, интересует гуава, когда моя мать обернулась птицей? У меня сильно трясется коленка.
Папа кладет чемодан на бок и расстегивает молнию; содержимое поблескивает, словно драгоценности в сундуке с сокровищами. Он вытаскивает упаковки с конфетами: «Хершиз», «Годива», «Тутси роллс».
У Уайпо загораются глаза, но затем она качает головой.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Она говорит, что это слишком много, – объясняет папа. – Но я хотел привезти все ее самые любимые.
Эти слова жалят меня коричневым оксидом; в тело вонзается чувство несправедливости. Почему он знает, что любит моя бабушка, а я – нет?
Наконец наступает момент, когда нам нечего больше сказать. Воздух заполняет парализующая тишина. Никто не произносит ни слова. Никто не двигается – лишь Уайгон едва заметно кивает самому себе, посасывая конфету.
С каждой секундой мое тело напрягается все больше. Я волнуюсь так, что, кажется, сейчас взорвусь.
Уайпо тянется за пультом от телевизора, и тогда я в панике выкрикиваю на английском: «Подождите!» Тут же из памяти выныривают нужные слова: «Deng yixia».
Разве можно нам четверым просто сидеть и смотреть телевизор? Делать вид, что это обычный семейный вечер? На это я точно не рассчитывала.
Все в ожидании уставились на меня. Я поднимаю палец – понятия не имею, является ли этот жест универсальным, – и бегу в гостевую комнату. Коробка лежит у меня в сумке, аккуратно завернутая в джинсы. Я стягиваю с нее крышку.
Секунду я мешкаю – этого ли хочет моя мать? Но как я могу знать наверняка? Терять время нельзя. Если она здесь, я должна ее найти.
– Ли, – предупредительным тоном произносит отец, когда я возвращаюсь в гостиную с коробкой в руках.
Не обращая на него внимания, я встаю на колени между диваном и креслами и начинаю аккуратно извлекать содержимое. Уайпо что-то говорит; мелодия ее голоса вопросительным знаком повисает в воздухе. Папа не отвечает. Встретившись с ним взглядом, я вижу его нахмуренные брови и недовольно опущенный уголок губ. Он – против.
Что ж, мне все равно. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы скрывать правду.
Я поворачиваюсь к бабушке и дедушке и указываю вниз, на свой набор. Письма аккуратной стопкой. Разложенные веером фотографии. Кулон-цикада – я наклоняю бархатный мешочек, и наружу струится цепочка.
Уайгон перестает кивать.
Бабушка опускается на колени рядом со мной и начинает перебирать пальцами серебряную цепочку, рассматривает фигурку цикады. «Baineng», – говорит она, и с ее губ срывается очередная вереница слов; слоги появляются один за другим, то гладкие, то узловатые, то холмики, то равнины.
Папа что-то медленно произносит в ответ, не отрывая глаз от пола. Услышав его слова, бабушка начинает трясти головой, а ее тело дребезжит, будто до предела натянутая струна.
– Что происходит? – Я скрещиваю на груди руки. – Скажи мне.
Папа наконец поднимает глаза.
– Откуда, ты говоришь, у тебя эта коробка?
Внутри меня, словно зажженная спичка, вспыхивает ярость. Огонь быстро распространяется по грудной клетке.
– Я тебе говорила. Мама прилетала в обличии птицы…
– Хватит. Ли, это уже перебор. – Его голос cловно раскаленная пружина.
Я встаю.
– Это правда. Я бы не стала лгать по поводу мамы.
Бабушка начинает раскачиваться взад-вперед.
– Переведи, что она сказала, – требую я.
Папа с шумом втягивает носом воздух и крепко сжимает веки.
– Ты не должна была получить эту коробку.
Я закатываю глаза.
– Что, черт возьми, это значит?
Забывшись, я перестаю следить за языком. Его лицо напрягается, но, поскольку сейчас есть проблемы важнее, он решает не комментировать мою грубость.
– Они не отправляли эту коробку. На ней нет никаких марок.
– Я же говорила, – произношу я, в этот раз стараясь следить за тоном, – эта коробку не посылали почтой…
– Нет, – перебивает он. – Послушай. Бабушка с дедушкой собрали эту посылку и хотели отправить ее. Но передумали. Вместо этого они ее сожгли, все фотографии и письма. И кулон, который я им отправил. Они все сожгли.
Уайпо что-то шепчет, тряся головой.
– Все эти вещи они сожгли, чтобы твоя мать смогла взять их в свое новое путешествие, – переводит папа; его голос звучит все тише.
– Но ведь мама… птица… – Я чувствую, как все начинает кружиться и рушиться. – Ты должен рассказать им про птицу.
Папа с усилием выталкивает себя из кресла.
– Разговор окончен.
Я с недоверием прислушиваюсь к звуку его шагов, скрипящих в коридоре; затем за ним с щелчком захлопывается дверь гостевой спальни.
Уайгон закрывает глаза, сжимая свою трость, и издает долгий высокий звук – нечто между гулом и хрипом, такой тихий, что его едва слышно. Я поворачиваюсь к бабушке.
– Mama shi, – начинаю я,
