Общество знания: Переход к инновационному развитию России - Г. Осипов

Другие примеры — экономический рост Японии, стран Юго-Восточной Азии, сегодня Китая. Во всех этих случаях мотором была не «частная» инициатива, а большие государственные программы развития, в которых с высокой степенью координации соединялись предприятия разных типов и даже разные уклады. Недавно в Японии опубликован многотомный обзор японской программы экономического развития начиная со Второй мировой войны. В нем говорится, что «Япония отклонила неолиберальные доктрины своих американских советников, избрав вместо этого форму индустриальной политики, отводившую преобладающую роль государству». Примерно то же самое пишет председатель Совета экономических советников при Клинтоне лауреат Нобелевской премии Дж. Стиглиц об «уроках восточно-азиатского чуда», где «правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста», отбросив «религию» рынка [183, с. 46].

Российское «общество знания» как будто отключилось от этой информации и с энтузиазмом помогает втолкнуть РФ в ВТО, чтобы совершенно раскрыть ослабленную кризисом экономику иностранным конкурентам и лишить ее всякой защиты государства.

Во многих заявлениях ведущие политики отстаивают ценность экономической свободы. Понятие это туманное, но им обозначается чуть ли не главная цель государства. Здравый смысл утверждает как раз противоположное, цель государства — установление порядка и контроль за ним. Даже либералы любят повторять афоризм: «государство — ночной сторож». Но разве дело сторожа «защита свободы»? Совсем наоборот — защита порядка, подавление свободы жуликов.

А если шире, то ключевая роль государства в экономике — так организовать производство и распределение материальных благ, чтобы была обеспечена безопасность страны, народа и личности, а также воспроизводство физически и духовно здорового населения. Ради этого государство обязано ограничивать «экономическую свободу» рамками общественного договора, выраженного в законах. Причем в законах, опирающихся на господствующие в данной культуре нравственные нормы, а не противоречащих им.

Если вернуться от «этого сладкого слова свобода» на землю, то окажется, что суть политики заключается в жестком определении, какие права и свободы имеются в виду, для кого эти права и свободы. Утверждается, например, что базовым правом человека является право на жизнь. Но «экономическая свобода» отрицает право на жизнь «для всех», она означает лишь право на жизнь того, кто победил в конкуренции. Рынок с его «свободой контракта» удовлетворяет только платежеспособный спрос. Милостыня бедным — вне экономики, это благотворительность, права на нее не существует, ее можно лишь просить как милость.

Гипостазирование в связи с понятием экономической свободы имеет и важное международное измерение. Как пишут историки, доктрина «свободной торговли» существовала в двух видах. Первый вид — чистая идеология, навязанная Западом элите зависимых стран, чтобы смягчить ее «горечь предателя». Второй вид — реальная политика насильного раскрытия рынков зависимых стран для метрополии. Колонизация Индии Англией разрушила ее хозяйство. Затем Англия силой заставила Китай открыть свой рынок для английского опиума, который выращивался на английских плантациях в Индии (опиумные войны). В 90-е годы в РФ доктрина свободной торговли внедрялась в обоих ее видах — и как идеология, и как реальная практика.

Нам говорят: «Для того, чтобы предотвратить легальный или даже часть криминального оттока капитала, нужно просто создавать более благоприятные условия для инвестирования в собственную экономику».

Просто создавать более благоприятные условия! А если по каким-то причинам таких условий создать невозможно? Например, если из-за холодного климата и высоких издержек на отопление условия для инвестирования в РФ все равно будут менее прибыльны, нежели в экономику Малайзии? Значит, мы обязаны безропотно погибнуть, глядя, как «предприниматели» вывозят достояние страны? К тому же «создать благоприятные условия» — это длительный процесс, а вывоз капитала — процесс моментальный. Большая часть дохода от продажи невозобновляемых ресурсов России «легально или криминально» остается на Западе. «Раскрыв» Россию, правительство ставит крест на ее развитии.

Сегодня доктрина свободной торговли, с помощью которой «клуб развитых стран» тормозит развитие стран зависимых, воплощается в ВТО. Правила ВТО сформулированы сильными мира сего, они и получают главную выгоду от «раскрытия» рынков слабых стран. За это слабым странам дают льготы для продажи их дешевых товаров низкого технического уровня — при условии, что они не будут вести научно-техническую деятельность, предоставив это метрополиям. При этом сильнее всего пострадает именно Россия — она в кризисе, и ее наукоемкие производства будут уничтожены конкуренцией. А в то же время, само преодоление ее кризиса возможно только через восстановление наукоемкого производства.

С какой же целью наши политики, включая В. В. Путина, настойчиво стремятся форсировать вступление РФ в ВТО? Они категорически отказываются связно и понятно ответить на самый простой вопрос: зачем России вступать в ВТО? Что в ближайшие десять лет она собирается продавать на западных рынках? Для продажи нефти и газа никакой ВТО не надо, их и так возьмут и еще потребуют. ВТО нужна лишь для того, чтобы задавить штрафами и санкциями остатки нашего машиностроения и сельского хозяйства. Прикрытием для этого и служит гипостазирование — создание туманного образа ВТО при устранении реальной сущности.

Приведем пример гипостазирования в отношении старых, давно изжитых наукой понятий, оживленных в политических целях. В подрыве рациональности с середины 80-х годов большую роль сыграло понятие «общечеловеческих ценностей».

В основе его лежит убеждение, будто существует некий единый тип «естественного человека», суть которого лишь слегка маскируется культурными различиями и этнической принадлежностью. Главные ценности (потребности, идеалы, интересы) людей якобы определяются этой единой для всех сутью и являются общечеловеческими. Раз так, значит, развитие разных человеческих общностей (народов, культур) приведет к одной и той же разумно отобранной из разных вариантов модели жизнеустройства.

Представление о человеке естественном, которому якобы присущ некоторый набор природных ценностей, является рецидивом биологизаторства, уподобления человеческого общества миру дикой природы, где разные виды ведут борьбу за существование и побеждает наиболее приспособленный вид. Такое представление (социал-дарвинизм) господствовало в общественном сознании англо-саксонской части Запада в конце XIX века, а сейчас мы снова наблюдаем его оживление. С тем различием, что этот социал-дарвинизм во время перестройки был поднят на щит и в России, культура которой раньше всегда его отвергала.

Небольшая, но влиятельная часть российского общества считает, что наилучшее жизнеустройство — рыночная экономика и демократия западного типа, и эта модель уже достигнута на Западе, а другие народы запоздали. Сопротивляться принятию этой модели для России нельзя, какими бы бедами нам это ни грозило — это все равно что идти против рода человеческого. Возникла даже целая теоретическая концепция о «человеке советском» (homo sovieticus) как об аномальном существе, выпавшем из эволюции человеческого рода и не вполне к нему принадлежащем.

Слово «общечеловеческий» является жестким понятием. Оно обозначает нечто присущее всем людям — их родовую черту. Иными словами, всякое существо, не располагающее этой чертой, является выродком, оно не вполне принадлежит к человеческому роду. Эту важную установку подметил де Токвиль в США. Индейцев, которые не разделяли многих ценностей англосаксов, последние уничтожали, нисколько не отступая от своих гуманистических принципов, ибо на индейцев не распространялось понятие прав человека.

Принципиального сдвига в сознании со времен уничтожения индейцев не произошло. Вот заголовок обзорной статьи в «New York Times» (4 апреля 1999 г.) о войне в Югославии: «Новое столкновение Востока и Запада». Далее в статье сказано: «Демократический Запад, его гуманистические инстинкты коробит варварская жестокость православных сербов» [182, с. 63]. Это типичное биологизаторство — гуманизм и демократичность суть инстинкты, природное качество западного человека, который и является «правильным» естественным человеком, носителем общечеловеческих ценностей. Православные сербы, напротив, этими инстинктами не обладают, их инстинктом является «варварская жестокость».