Величайшее благо - Оливия Мэннинг

же момент она поняла, что Добсон изрядно пьян. Гарриет сделала вывод, что он будет неплохим знакомым, но узнать его получше окажется непросто.

Мест за столом уже не хватало. Гаю пришлось сунуть официанту деньги, чтобы тот отправился на поиски стульев. Когда принесли еще два, Добсон повалился на свой, словно намереваясь вот-вот соскользнуть на пол, и уставился на зажатый в руке листок бумаги. Это зрелище, казалось, привело его в такой ужас, что Гарриет заглянула ему через плечо. Это был счет за его ужин.

Якимов поставил свой стул рядом с Гарриет. Софи, которая сидела на другой стороне стола, очевидно, сочла их появление практически невыносимым испытанием.

— Я видела вас в поезде на границе, — сказала Гарриет Якимову.

— В самом деле? — Якимов взглянул на нее с подозрением. — Не буду врать, дорогая, там возникли некоторые сложности. Из-за моей «Испано-Сюизы». Бумаги не в порядке. Что-то с разрешением. Боюсь, что старушку изъяли. Я как раз объяснял Добсону, что из-за этого происшествия не могу более числиться в резерве.

— Откуда вы ехали?

— Да так. Пришлось покататься. Когда начались беспорядки, я был слишком далеко от базы, поэтому отправился в ближайший порт. Всё-таки в подобные времена везде можно пригодиться. Кстати говоря, мой шанс выпал этим утром. Удивительная история.

Он огляделся, желая привлечь внимание как можно большего числа слушателей, и увидел, что Гай заказывает на всех кофе.

— Как насчет капельки бренди, дорогой мой?

Официант расставил перед ними рюмки для бренди.

— Скажите, чтобы оставил нам бутылку, — велел Якимов, после чего поерзал в стуле, стараясь приспособить сиденье к своим формам, поднял рюмку в сторону Гарриет, осушил ее и преувеличенно громко причмокнул.

— Живительно!

На мгновение Гарриет увидела в нем алчность — словно он хотел, если бы мог, впитать в себя всю поверхность земли; но тут он посмотрел на нее. Взгляд его был абсолютно простодушным. Большие светло-зеленые глаза с опущенными внешними уголками казались плоскими, не толще стекла, и располагались будто бы не в глазницах, а на плоской поверхности между бровями и щеками.

Он налил себе еще бренди, очевидно готовясь развлечь собравшихся. Гай выжидающе смотрел на него, а Софи уставилась на Гая. Она потянула его за рукав и интимно прошептала:

— Мне так много нужно тебе рассказать. Меня многое тревожит.

Гай отмахнулся от ее откровений, и Якимов, не заметив этой мизансцены, начал рассказывать:

— Сегодня утром я рано встал и в холле гостиницы «Атенеум» встретил самого…

Обычно голос Якимова звучал тонко, печально и невыразительно и напоминал культурного Полишинеля, но, изображая Маккенна, он заговорил совсем по-другому. Воспроизводя суровый, требовательный голос Маккенна, он своими тонкими чертами умудрился изобразить и его обезьяноподобную физиономию.

Он рассказал о встрече с Маккенном, о поляках перед отелем, о спящей девушке, о шарфе, который похоронили вместе с трупом. Извинившись, что не говорит по-польски, он тем не менее передал акцент сердитого поляка.

Гай, восхищенный этим спектаклем, пробормотал: «Изумительно!» — и Якимов польщенно улыбнулся.

Остальные же, хотя и слушали с удовольствием, были смущены тем, что подобную историю подают как анекдот, но когда Якимов развел руками и сказал: «Только вообразите, ваш бедный старый Яки — уполномоченный военный корреспондент!» — лицо его выразило такое комическое смирение перед столь невероятным поворотом, что они вдруг растаяли. Даже мрачная Софи смягчилась. Он объединил их теплом общего веселья, и пусть на один миг, но они сочли его даром свыше — их Яки, бедного старого Яки. Его рост, странное лицо, худая фигура, большие кроткие глаза и, главное, его скромность — они любили его за эти черты.

Добсон, очевидно, уже слышал этот рассказ. Подняв взгляд от счета, он улыбнулся произведенному эффекту. Когда смех утих, Софи, которая не смеялась, с крайне серьезным видом перехватила инициативу:

— По-моему, быть журналистом не так уж и сложно. Я была журналистом. Моя газета была антифашистской, поэтому мне теперь будет нелегко. Возможно, сюда придут нацисты. Понимаете?

Якимов моргал и, очевидно, не понимал ничего. Она раздраженно рассмеялась:

— Вы хотя бы слышали о нацистах?

— Наглисты, дорогая моя, я их так называю, — хихикнул он. — Не знаю, что с ними случилось. Начинали они вроде бы прилично, но где-то перегнули палку. Теперь их никто не любит.

Инчкейп расхохотался.

— Исчерпывающее описание ситуации! — сказал он.

Софи уставилась на Якимова в упор.

— Нацисты — очень дурные люди, — сказала она. — Я как-то раз была в Берлине на празднике — понимаете? — и мне навстречу по тротуару шел нацистский офицер. Я думала, что он мне уступит, я же леди, но нет! Он оттолкнул меня, и я оказалась на дороге, по которой ехали автомобили!

— Батюшки, — сказал Якимов.

Софи открыла рот, чтобы продолжать, но тут в разговор вмешалась Гарриет.

— Скажите, это вы когда-то покрасили окна в черный цвет? — спросила она.

— Что же, дорогая, это действительно был я.

— Расскажите, в чем было дело?

— В другой раз, пожалуй. Это несколько эксцентричная и очень давняя история. Дело было вскоре после окончания школы.

Софи, которая до этого угрюмо наблюдала за Гарриет, теперь победоносно заулыбалась. Гарриет с удивлением поняла, что в отказе Якимова Софи усмотрела очко в свою пользу.

Гарриет не предвидела возможности появления какой-нибудь Софи. И очень зря. Всегда находился кто-то вроде нее. Кроме того, даже если Гай и не поощрял поведение Софи, его природное дружелюбие легко было неправильно истолковать. Она и сама ошибочно полагала, что это дружелюбие направлено лишь на нее. (Ей вдруг явственно вспомнилась одна из первых их встреч, когда Гай взял ее худую руку в свои и сказал: «Вы недоедаете. Приезжайте в Бухарест, и мы вас откормим».) Они поженились, как будто их встреча не могла привести ни к чему иному. И всё же — что, если бы она узнала его получше? Что, если бы они были знакомы уже год, и всё это время она наблюдала бы за ним, за его отношениями с окружающими? Она не стала бы торопиться со свадьбой, сочтя, что он чересчур широко закидывает сеть своего дружелюбия, чтобы справиться с увесистым грузом брака.

Но они поженились; она невинно полагала, что они будут всецело владеть друг другом, укроются в отношениях, закрытых от враждебного внешнего мира. Вскоре, впрочем, обнаружилось, что Гай не готов ей подыгрывать. Он не просто принимал окружающий мир — он приветствовал его, и странным образом мир вокруг него становился менее враждебным.

— Я так полагаю, вы учились в Итоне? — спросил Инчкейп Якимова. В его иронической улыбке проскальзывала тень неодобрения.

— Увы, нет, — ответил Якимов. — Мой бедный старый отец не потянул. Я учился в одной из этих жутких школ, где какой-нибудь