Величайшее благо - Оливия Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мест за столом уже не хватало. Гаю пришлось сунуть официанту деньги, чтобы тот отправился на поиски стульев. Когда принесли еще два, Добсон повалился на свой, словно намереваясь вот-вот соскользнуть на пол, и уставился на зажатый в руке листок бумаги. Это зрелище, казалось, привело его в такой ужас, что Гарриет заглянула ему через плечо. Это был счет за его ужин.
Якимов поставил свой стул рядом с Гарриет. Софи, которая сидела на другой стороне стола, очевидно, сочла их появление практически невыносимым испытанием.
— Я видела вас в поезде на границе, — сказала Гарриет Якимову.
— В самом деле? — Якимов взглянул на нее с подозрением. — Не буду врать, дорогая, там возникли некоторые сложности. Из-за моей «Испано-Сюизы». Бумаги не в порядке. Что-то с разрешением. Боюсь, что старушку изъяли. Я как раз объяснял Добсону, что из-за этого происшествия не могу более числиться в резерве.
— Откуда вы ехали?
— Да так. Пришлось покататься. Когда начались беспорядки, я был слишком далеко от базы, поэтому отправился в ближайший порт. Всё-таки в подобные времена везде можно пригодиться. Кстати говоря, мой шанс выпал этим утром. Удивительная история.
Он огляделся, желая привлечь внимание как можно большего числа слушателей, и увидел, что Гай заказывает на всех кофе.
— Как насчет капельки бренди, дорогой мой?
Официант расставил перед ними рюмки для бренди.
— Скажите, чтобы оставил нам бутылку, — велел Якимов, после чего поерзал в стуле, стараясь приспособить сиденье к своим формам, поднял рюмку в сторону Гарриет, осушил ее и преувеличенно громко причмокнул.
— Живительно!
На мгновение Гарриет увидела в нем алчность — словно он хотел, если бы мог, впитать в себя всю поверхность земли; но тут он посмотрел на нее. Взгляд его был абсолютно простодушным. Большие светло-зеленые глаза с опущенными внешними уголками казались плоскими, не толще стекла, и располагались будто бы не в глазницах, а на плоской поверхности между бровями и щеками.
Он налил себе еще бренди, очевидно готовясь развлечь собравшихся. Гай выжидающе смотрел на него, а Софи уставилась на Гая. Она потянула его за рукав и интимно прошептала:
— Мне так много нужно тебе рассказать. Меня многое тревожит.
Гай отмахнулся от ее откровений, и Якимов, не заметив этой мизансцены, начал рассказывать:
— Сегодня утром я рано встал и в холле гостиницы «Атенеум» встретил самого…
Обычно голос Якимова звучал тонко, печально и невыразительно и напоминал культурного Полишинеля, но, изображая Маккенна, он заговорил совсем по-другому. Воспроизводя суровый, требовательный голос Маккенна, он своими тонкими чертами умудрился изобразить и его обезьяноподобную физиономию.
Он рассказал о встрече с Маккенном, о поляках перед отелем, о спящей девушке, о шарфе, который похоронили вместе с трупом. Извинившись, что не говорит по-польски, он тем не менее передал акцент сердитого поляка.
Гай, восхищенный этим спектаклем, пробормотал: «Изумительно!» — и Якимов польщенно улыбнулся.
Остальные же, хотя и слушали с удовольствием, были смущены тем, что подобную историю подают как анекдот, но когда Якимов развел руками и сказал: «Только вообразите, ваш бедный старый Яки — уполномоченный военный корреспондент!» — лицо его выразило такое комическое смирение перед столь невероятным поворотом, что они вдруг растаяли. Даже мрачная Софи смягчилась. Он объединил их теплом общего веселья, и пусть на один миг, но они сочли его даром свыше — их Яки, бедного старого Яки. Его рост, странное лицо, худая фигура, большие кроткие глаза и, главное, его скромность — они любили его за эти черты.
Добсон, очевидно, уже слышал этот рассказ. Подняв взгляд от счета, он улыбнулся произведенному эффекту. Когда смех утих, Софи, которая не смеялась, с крайне серьезным видом перехватила инициативу:
— По-моему, быть журналистом не так уж и сложно. Я была журналистом. Моя газета была антифашистской, поэтому мне теперь будет нелегко. Возможно, сюда придут нацисты. Понимаете?
Якимов моргал и, очевидно, не понимал ничего. Она раздраженно рассмеялась:
— Вы хотя бы слышали о нацистах?
— Наглисты, дорогая моя, я их так называю, — хихикнул он. — Не знаю, что с ними случилось. Начинали они вроде бы прилично, но где-то перегнули палку. Теперь их никто не любит.
Инчкейп расхохотался.
— Исчерпывающее описание ситуации! — сказал он.
Софи уставилась на Якимова в упор.
— Нацисты — очень дурные люди, — сказала она. — Я как-то раз была в Берлине на празднике — понимаете? — и мне навстречу по тротуару шел нацистский офицер. Я думала, что он мне уступит, я же леди, но нет! Он оттолкнул меня, и я оказалась на дороге, по которой ехали автомобили!
— Батюшки, — сказал Якимов.
Софи открыла рот, чтобы продолжать, но тут в разговор вмешалась Гарриет.
— Скажите, это вы когда-то покрасили окна в черный цвет? — спросила она.
— Что же, дорогая, это действительно был я.
— Расскажите, в чем было дело?
— В другой раз, пожалуй. Это несколько эксцентричная и очень давняя история. Дело было вскоре после окончания школы.
Софи, которая до этого угрюмо наблюдала за Гарриет, теперь победоносно заулыбалась. Гарриет с удивлением поняла, что в отказе Якимова Софи усмотрела очко в свою пользу.
Гарриет не предвидела возможности появления какой-нибудь Софи. И очень зря. Всегда находился кто-то вроде нее. Кроме того, даже если Гай и не поощрял поведение Софи, его природное дружелюбие легко было неправильно истолковать. Она и сама ошибочно полагала, что это дружелюбие направлено лишь на нее. (Ей вдруг явственно вспомнилась одна из первых их встреч, когда Гай взял ее худую руку в свои и сказал: «Вы недоедаете. Приезжайте в Бухарест, и мы вас откормим».) Они поженились, как будто их встреча не могла привести ни к чему иному. И всё же — что, если бы она узнала его получше? Что, если бы они были знакомы уже год, и всё это время она наблюдала бы за ним, за его отношениями с окружающими? Она не стала бы торопиться со свадьбой, сочтя, что он чересчур широко закидывает сеть своего дружелюбия, чтобы справиться с увесистым грузом брака.
Но они поженились; она невинно полагала, что они будут всецело владеть друг другом, укроются в отношениях, закрытых от враждебного внешнего мира. Вскоре, впрочем, обнаружилось, что Гай не готов ей подыгрывать. Он не просто принимал окружающий мир — он приветствовал его, и странным образом мир вокруг него становился менее враждебным.
— Я так полагаю, вы учились в Итоне? — спросил Инчкейп Якимова. В его иронической улыбке проскальзывала тень неодобрения.
— Увы, нет, — ответил Якимов. — Мой бедный старый отец не потянул. Я учился в одной из этих жутких школ, где какой-нибудь
