Шансон как необходимый компонент истории Франции - Барт Лоо

Луи XVI имел к усилиям Миттерана и Клера мало отношения. Ирония состоит в том, что он, кажется, предложил улучшить эту машину. Благодаря несчастному королю, нож гильотины скошен, теперь перерубить шею стало еще легче. Когда 21 января 1793 года палач приказал ему преклонить колени, Луи хрипло воскликнул: «Мой народ, я не виновен. Я надеюсь, что моя кровь принесет французам счастье». Нож упал утром, в десять часов двадцать две минуты.

Шестнадцатого октября того же года наступил черед Марии-Антуанетты. К гильотине от Консьержери ее привезли в открытой повозке. Самая жуткая bain de foule (прогулка) во французской истории. Ненависть парижан так сильна, что в нее плюют, подталкивают и осыпают проклятиями, когда она поднимается на эшафот. Согласно легенде, она случайно наступила на ногу своему палачу. «Прошу прощения, мсье, я сделала это не нарочно», – сказала она. Это были ее последние слова.

«Террор есть не что иное, как проявление быстрого, неукротимого, несгибаемого правосудия; террор есть добродетель». Произнесший эти слова Максимилиан де Робеспьер, естественно, был лидером революционеров – сторонников жесткой линии. Под его руководством улицы вокруг площади Согласия окрашиваются в темно-красный цвет, тысячи голов скатываются в корзины. Кровопролитие окончилось 28 июля 1794 года, когда голова самого Робеспьера скатилась в корзину из-под выдуманного доктором Гильотеном ножа.

Наступил черед Наполеона Бонапарта, который прошел со своими солдатами через всю Европу. И все снова услышали знакомую песню. «Вперед, вперед, / Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!» – неслось из сотни тысяч французских глоток. Кровь вновь напоила поля Европы.

«Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству»

Памятник Анри IV на Пон-Нёф был поставлен так, что король мог обозревать текущую мимо него бесконечную процессию музыкантов и художников, но потом пришел 1792 год, и он был уничтожен вместе с остальными монументами, стоявшими в городе. В 1818 году памятник Анри был восстановлен и отлит на этот раз из переплавленной статуи Наполеона, стоявшей на Вандомской колонне. Дело в том, что после поражения при Ватерлоо в 1815 году все статуи императора были снесены и пошли в переплавку. Создатель новой скульптуры Анри IV, большой поклонник смещенного императора, тайком спрятал ящичек с посвященными Наполеону песнями в брюхе его лошади. Так памятник славному Анри стал памятником пропетому слову.

Я едва не свернул себе шею, осматривая место, где стояла гильотина. Там, где падал, раз за разом срезая головы, ее нож, возвышается ныне самый старый и самый высокий монумент Парижа[24]. Отсюда кажется – стоит протянуть руку, и снимешь с цоколя обелиск, установленный в 1836 году на площади Согласия. В песне Жака Дютрона «Париж просыпается в пять утра» (Il est 5 heures, Paris s’éveille, 1968), говорится: «Новый день начинается, и обелиск восстает». То есть для него древний египетский символ – не что иное, как монументальное воплощение утренней эрекции.

На дворе – март 1968-го, Франция вот-вот насладится песней о вырвавшейся на волю радости и свободе. Прекрасный текст к песне Дютрона написал Жак Ланзманн, вдохновленный песней «Париж, пять утра» (Paris à cinq heures du matin, 1808) Марка-Антуана Дезожье. В ней тоже изображалась завораживающая атмосфера утреннего, туманного Парижа. Дезожье покинул Францию во время революции. Вернувшись, когда ярость бунтовщиков несколько поутихла, он обнаружил, что, хотя общественная жизнь переместилась на бульвары и площади, и активнее всего – толпа на площади Согласия, Пон-Нёф остался таким, каким мы видим его и сегодня, – веселым и гостеприимным.

Передо мной течет Сена. Проплывают туристические кораблики, знаменитые bateaux-mouches. Как в песне «Лодки на Сене» (Barques sur la Seine). И мне вспоминается начало танцевального номера «Лодки Нила» (Barques sur le Nil) из Alexandrie Alexandra Клода Франсуа. Лодки Нила, на которых приплыл в Париж Луксорский Обелиск – несколько раньше юного Клода Франсуа, прибывшего во Францию на корабле из Египта, где он родился. Два разных времени. Два корабля. Но оба раза – из Александрии.

Я закрываю глаза, и представляю себе Клода Франсуа спускающимся на веревке с неба прямо на Пон-Нёф, по которому прогуливаются Луи XIV с Мазарини. И хохочут во весь голос! Конь под бронзовым Анри IV встает на дыбы. Король пытается удержаться в седле, ему помогает Равальяк. Жак Дютрон выходит из лимузина и открывает дверцу для Франсуазы Арди. Хлодвиг и Карл Великий, вооруженные и в тяжелых кольчугах, спешат к ним. Франс Галль смотрит, раскрыв рот, на проклятого императора и осторожно кивает ему. Серж Генсбур, в превосходно сшитом костюме, держа на руках собачку, ведет на поводке Джейн Бёркин. Рено сопровождает Маргарет Тэтчер. Джо Дассен смотрит на Сену, мечтая об аудиенции на Елисейских полях, а Франсуа Вийон беспрерывно кидает в реку камешки.

На Пон-Нёф полно народу. Прохожие сбегаются к толпе, окружившей Клода Франсуа. Из невидимых динамиков во всю мочь звучит Alexandrie Alexandra. И в положенном месте все разом восклицают: ааахх. Звуки самого возбуждающего французского шансона заставляют толпу танцевать. Я вижу, как все они повторяют жесты Клода Франсуа, даже застенчивый Жак Брель не отстает: кулаки перед грудью, потом – вниз, затем выбрасываются вперед. Знаменитые «Клодетки»[25] весело скачут среди публики.

Руки готового включиться в общее веселье Луи XV, руки вечно недовольного ворчуна Жоржа Брассенса, руки, обтянутые сверкающим балетным трико. Даже я чувствую, как мои бедра приходят в движение. «Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству», – звучит изо всех ртов, но при этом все указывают на Сену. Alexandrie Alexandra – гимн соблазну. «Сегодня я станцую меж твоих простыней». Жар нарастает. Рефрен течет приливной волной через Пон-Нёф: Les sirènes du port d’Alexandrie, chantent toujours la même mélodie, woowoo. И затем снова: ааахх. Попытайтесь спеть эти слова, написанные в 1978 году, не размахивая руками. Луи XVI проводит рукой по горлу и подмигивает Марии-Антуанетте, наблюдающей за тем, как Мишель Сарду машет белым платком.

Я открываю глаза и вижу безлюдный Пон-Нёф. Прохожие глядят на меня удивленно, но быстро уходят своей дорогой. У меня жутко болят ноги. Довольно! Воображение, кажется, завело меня слишком далеко. Слишком много всего случилось на этом месте, но сейчас пора пройтись. Правой-левой, я разворачиваюсь и направляюсь на север, к Монмартру. Пора вернуться к XX веку. Настоящее манит меня.

Основная программа

«Все хорошо, прекрасная маркиза.Все хорошо, все хорошо».

В которой войны возвращаются, как рефрен истории, а шансон завоевывает мир

Война и мир I

О том, как самая жуткая в истории Франции гражданская война привела к возникновению прелестной и горькой классики, а Жак Брель создал новый саундтрек belle poque[26], а также о том, как другой бельгиец потряс мир «Интернационалом». И о важных ролях, сыгранных Шарлем Азнавуром, Аристидом Брюаном, Патриком Брюэлем, Франсисом Кабрелем, Морисом Шевалье, Жан-Батистом Клеманом, Лео Ферре, Жюльетт Греко, Иветтой Гильбер, Феликсом Майолем, Мистенгетт и Аленом Сушон. И о таких значительных фигурах, как Генриетта Роланд Холст, Бобеян Схупен, Тутс Тильманс и Руфус Уэйнрайт.

Набережные Сены выглядели как обычно. Как декорации к романам Золя или Флобера. Как кадры из фильмов Карне или Годара. История глядела из каждого окошка, неуловимой тенью следовала за мной. Справа проплыли острова: Сите – «колыбель Парижа» и его менее знаменитый брат-близнец – Сен-Луи. В песне «Остров Сен-Луи» (Île Saint-Louis, 1951) Лео Ферре прекрасно его описал: «Сен-Луи надоело болтаться возле Сите, он мечтает сорваться с привязи, он жаждет свободы». Остров решил совершить кругосветное путешествие, но уплыть он сможет, лишь если «океан отхлынет подальше от Сены». Звуки рояля Ферре, казалось, звучат у меня в мозгу, шаг подчиняется его ритмам. Автор песни заключает: «Если остров мудр, он не уйдет в плавание. Париж сам напишет легенды о нем». Как бы подтверждая последние слова, справа вырастают четыре заполненные книгами башни Национальной библиотеки, одного из самых крупных в мире хранилищ рассказов, мифов и саг. Прекрасное напоминание: чем дальше вдоль берега Сены, тем больше попадается книжных прилавков, где любители могут порыться всласть.

Тем временем я добираюсь до станции Сулли-Морлан и спускаюсь в метро. Полковник Морлан пал в бою под Аустерлицем, во времена Наполеона. Его тело возвратилось на родину в бочке рома. А в названии станции имя Морлана стоит рядом с именем герцога Сулли, сподвижника Анри IV. Обычный парижский перекресток связал воедино легенду о Бонапарте с мифом о короле Анри. Я поднимаюсь из метро на бульваре Анри IV, и иду к площади Бастилии. Самый толерантный в истории монарх приводит меня туда, где пал ancien régime[27]. Что тут скажешь? История на каждом шагу. Под каждым камнем здешней мостовой зарыт материал, которого хватит на несколько статей в Википедии.