Песочница - Софи Гид

На обратном пути я спрашивал себя, кто вообще мог убить журналиста, и не было ли убийцы среди тех людей, с которыми я сегодня встречался, и не удивился, когда сам себе ответил полуутвердительно. Человек – существо не полностью изведанное. За полную и насыщенную жизнь исследователя человеческой сущности ещё никто не осмелился признать за собой лавры академика в этой области знаний. А у меня она (в смысле жизнь) хоть и насыщенная, но, надеюсь, пока не полная.

Люди склонны скорее производить впечатление, чем быть открытой книгой для окружающих. Склонность отдельной особи к мелким кражам, взяткам, насилию или убийству иногда вовсе не проявляется довольно долго, в зависимости от обстоятельств, которые могут вывести из себя, заставить нарушить определённые ограничители, зайти слишком далеко. Я и по себе давно усвоил, что на убийство человека может толкнуть как характер, так и стечение обстоятельств. Некоторые из правонарушителей, с которыми мне приходилось сталкиваться, были бы хороши на войне в качестве бравых солдат: тяжело обнаружить ту грань, которая позволяет безнаказанно убивать при защите «национальных интересов». Кто должен отвечать за такие убийства: солдат-рядовой, нажавший на курок по приказу сверху, либо солдат-главнокомандующий, отдавший такой приказ во имя «национальных интересов»?

Но я отвлёкся. Я вышел на проспекте Эдуарда VII-го, и пешком направился в «Роялти» – заведение англосаксонского стиля. Наш Биарриц как раз хорош тем, что если тебе хочется сменить душевное настроение, то достаточно перекочевать из одного кабачка в другой: надо только знать, какая атмосфера здесь создана, так как невозможно ориентироваться только на название. Скажем, легко ли догадаться, что «Чёрная пшеница» – это именно блинная? И какие там пекут блины – вкуснотища!

На площади Клемансо я остановился через дорогу от «Роялти», раздумывая где мне присесть за столик – снаружи или внутри; от этого решения зависело, перехвачу ли я просто чашку кофе или позволю себе пару порций джина, сильно разбавленного тоником. Ну, не пару, одну, быстро поправился я, вспомнив недавнее плачевное состояние своих финансов.

Поразмышляв десять секунд, я уже было был готов принять решение, как увидел большой свеженький «Лэнд-ровер», цвета чёрный металлик, стоявший у тротуара с открытой дверцей. Рядом с авто, ближе ко мне спиной стоял мужчина с сердитой рожей, который с кем-то ругался; оказалось – с коротко стриженной брюнеткой, которая стояла не шевелясь, в синем кожаном пиджаке и таких же брючках, обтягивающих аппетитные… формы – их сразу не было видно из-за открытой двери автомобиля.

Издали глядя, мне виделось, что сердитая рожа была не просто чем-то огорчена; было бы точнее сказать – она была разъярена. Издаваемые её звуки были мне не слышны, потому что речь мужчины была хотя и эмоциональной, и сопровождалась недвусмысленной жестикуляцией и мелкими тычками, от которой его собеседницу даже пошатывало, но без затрат излишних децибел.

Я уважаю людей с трезвыми мыслями. Не абстинентов, а трезвомыслящих – вне зависимости от любой дифференциации. «Beneficia eo usque loeta sunt dum videntur exsolvi posse; ubi multum antevenere, pro gratia odium redditur» («Благодеяния только тогда принимаются благосклонно, когда за них можно отплатить; если же они слишком велики, то порождают не признательность, а ненависть»). Знаете, кто и когда выложил человечеству этот принцип, который сегодня звучит в нашей повседневной речи следующим образом: займись собственным луком? Старик Публик Корнелий Тацит12 где-то тысячу девятьсот лет назад. Умнейший был человек, несмотря на то, что трудился на благо древнего Рима в качестве оратора, писателя, историка, политика и дослужился до звания консула. Эта мысль была запечатлена им в письменном виде – казалось бы, потомкам оставалось лишь прочесть и зарубить себе эту фразу на носу, на лбу – кому где удобно. Так нет же, потомки и до сегодняшнего дня либо не то читают, либо не доверяют старику, а потому в мире царит удивительный беспорядок.

Вот и я теперь оказался в ситуации, которую мог бы избежать. Причём финал её был непредсказуем. Да, заранее признаю свою ошибку.

Я направился навстречу этой самой непредсказуемости; сделал вид, что мой путь случайно проложен так, чтобы пройти как можно ближе к участникам этой мыльной оперы.

– … и отдуваться за это я не собираюсь, – жёстко внушал мужчина ультимативным тоном. – Я не собираюсь если что подставлять свою задницу. А вот твоя для этих целей как раз подойдёт и всех устроит. Дебютом для тебя это не станет.

Сзади мне был виден его дорогой костюм и невысокие каблуки очень дорогой обуви; раскрытая ладонь левой руки поблёскивала от мерцания золота тяжёлого обручального кольца и массивных часов «Патек Филипп» эксклюзивной модели. По седине оставшихся на голове волос было понятно, что он не молод, но фигура у него сильная, хотя и не спортивная. И принадлежит человеку, который обычно не метелит каждый вечер хорошеньких девушек у входа в «Роялти».

И только когда он был готов этой дорогостоящей левой рукой нанести очередной незаметный тычок куда-то в область рёбер чуть ниже женской груди примерно третьего размера, я вдруг узнал обладателя золотоносной руки.

Но к этому моменту перст судьбы уже подвёл меня между поднятой рукой мужчины, который оказался мэром нашего Биаррица Юлесом Лакомбом и девушкой. Мэр был в таком недоумении от внезапно возникшей преграды, что замер с поднятой рукой и приоткрытым ртом, проглотив ранее подготовленную для девушки фразу. Вместо этого он спросил у меня:

– Ты кто такой?

Ошеломлённо и вопрошающе он рассматривал меня, словно стремительно старался понять, какое отношение ко всему происходящему имеет этот внезапно возникший тип. Он перестал походить на Мефистофеля, а скорее – на ошеломлённого Панурга13. Особенно когда до него дошло, что этот нахальный тип ему знаком.

Он был повыше меня и поэтому через нахальную голову смотрел на девушку, словно ждал от неё разъяснений по поводу неожиданного поворота в драме. Я стоял к ней спиной, поэтому реакция девушки мне была не видна.

– В чем дело, Морэль? – спросил он, припомнив мою фамилию с таким подавленным видом, словно ему сообщили о том, что он только что хлебнул порцию стрихнина. А я быстренько старался сообразить, чем для меня обернётся собственная выходка.

Я по-прежнему не видел девушку и даже не мог предугадать женский отклик на происходящее, хотя понимал, что развитие событий зависит и от её поведения: она могла просто сбежать и тогда мне глупо пришлось бы объясняться перед мэром, какого же чёрта я влез в их беседу. Лакомб в это время уставился на свою машину, словно ждал, что кто-нибудь выйдет из неё и разъяснит ему создавшуюся ситуацию.

Я тоже взглянул на «Лэнд-Ровер» и увидел на водительском сиденье здоровый живой шкаф, который, видимо, всё это время наблюдал за всей этой сценой, а теперь поднялся со своего места и подошёл к тротуару. Шкаф, в отличие от мэра, имел вид не столь фешенебельный, но по его арабской витрине с перебитой от удара ручкой-носом я сделал вывод, что он вряд ли обучен хорошим манерам. У меня от одного его вида заныла каждая косточка. Единственно, что меня удерживало на месте: я чувствовал на своей спине взгляд женских глаз. Только это заставляло меня как приклеенному стоять с выражением сфинкса, хотя вероятность того, что меня превратят в баранью отбивную, была чрезвычайно велика.

– Вы собираетесь нажить себе проблем? – спросил Лакомб уже немного успокоившись, взяв себя в руки и скорее уже из любопытства.

– Нет, я просто изображаю из себя заградительного ежа, – ответил я, краем глаза наблюдая за человекоподобным шкафом.

– Вы мало походите на серьёзное препятствие, так что я могу посоветовать вам только быстрее отсюда убраться.

Позади меня до сих пор было молчание. Я решил избрать такую же линию поведения и потому просто смотрел в глаза мэру, изображая из себя статую с красными от напряжения ушами.

– Патрон? – это подал голос массивный араб, словно бы спрашивая у Лакомба: может мне пора действием обозначить своё присутствие здесь?

Видимо, мэр никак не мог принять решение, что же со мной делать дальше. Разыгрываемая сцена привела его в замешательство.

Эта неуверенность сыграла мне на руку. Прохожие и люди, сидевшие за столиками «Роялти», стали обращать на нас внимание. Может быть поэтому Юлес Лакомб махнул рукой шкафу, чтобы тот занял свою прежнюю позицию в автомобиле.

– Ладно, мэтр, – Лакомб демонстративно для окружающих улыбнулся и язвительно, так тихо, чтобы услышал только я, произнёс:

– Примите совет на будущее: хочешь жить в Риме – не бранись с папой.

После этого Лакомб огляделся по сторонам и с едкой ухмылкой сказал уже поверх меня: