Песочница - Софи Гид

Только зачем она меня так нагружает? Я и так слушал её внимательно, не перебивая, немного даже смущённый тем, что Нафлик, с её-то выдержкой, с учётом её профессии, стала так откровенно вверять мне свои переживания, даже слабости. Хотя, такие беседы оказываются ценными и определяющими для моей работы. Только так не терпелось начать тратить её деньги! Хочу курить!

3

Я с удовольствием прогуливался по нашему небольшому городу; с удовольствием вдыхал табачный дым от только что купленных сигарет. После вынужденного воздержания от курения первая сигарета ударила по моим мозгам абсолютным отрешением. Ненадолго, но от всего. Затем установилось гармоничное равновесие: до меня дошло, что я взялся за дело, которое тяжело можно было втиснуть в рамки адвокатского производства, зато получил возможность хоть сегодня погасить основные текущие и наступающие мне на пятки жизненные и профессиональные финансовые задолженности. Так что в последнем акте этой истории, когда я уже вот-вот должен был выкинуть белый флаг и дрейфовать под влиянием неумолимых ветров жестокой судьбы, чтобы в ближайшие же дни сесть на мель, её водоворот подкинул мне спасательный круг.

В кармане появились деньги, а в «Баре Жана» меня ожидали приготовленная на вертеле говядина, паэлья и маринованные мидии с бокалом хорошего вина. Благо, что сегодня не вторник, который в этом ресторанчике на улице Аль объявлен выходным днём.

Я вернулся в Биарриц после неудачной попытки завоевать Париж десять лет назад, поняв, что не способен подчиняться начальству, не желаю привыкать вставать чуть свет и выполнять назначаемую кем-то работу и избегаю размеренности и однообразия в жизни. Сложность юридических процедур в нашей стране гарантирует многогранность и подвижный характер работы, однако не обещает вам сразу непременно хороший заработок и приобретение известности, несмотря на публичность деятельности адвоката. На что я надеялся, как только получил сертификат о присвоении статуса адвоката, о чём и извещала заказанная мною на следующий же день медная табличка с надписью: «Мэтр Андрэ Морель». Хотя дверь, на которую эту табличку можно было прикрутить, нашлась для меня не сразу.

И всё же, несмотря на все трудности, я считал, что выбрал себе работу по призванию. На каждого из моих коллег в республике приходится около тысячи двухсот потенциальных клиентов – граждан и десятки юридических лиц и индивидуалов. Но, как известно: кому-то достаются розы, а кому-то – шипы. С розами мне везло не часто. Впрочем, кого в этом винить, если за моими плечами была бурная и неудавшаяся в чём-то жизнь, что сказывается и на служении Фемиде? Сначала я с трудом избегал аннулирования сертификата в связи со своим поведением, дававшим основания для применения дисциплинарных или административных санкций со стороны государства и адвокатского сообщества, в последние же годы – в связи с финансовым положением. Несомненный факт: человеческая судьба удаётся один раз, а не ложится в масть – на каждом шагу. Отдых на островах Новой Каледонии мне не грозил уже лет пять.

Наш городской Эркюль Пуаро (он же – Бишенте Арисменди, для близких – просто Биш) как-то сказал мне:

– Ты вряд ли заработаешь в этом городе нормальных денег, если не будешь стараться попасть в специфические сферы. Человек твоего возраста с такой профессией будет здесь в почёте, если поначалу покажет себя приличным человеком, его будут видеть по субботам на поле для гольфа, на каждой воскресной мессе, в будние дни – за обеденным столом у мэра дома, а ещё лучше – у префекта. А ты пока что попросту теряешь время.

Я же все эти годы, проведённые в Биаррице, считал, что это всё не так уж и важно. Не то, чтобы я не понимал, что Бишенте абсолютно прав и выбранный мной стиль жизни ведет к тому, что я вляпывался в разные истории, и давно с этим смирился. Работал я много, зачастую почти бесплатно и своё существование не вполне обеспечивал.

Привык к одиночеству в своем маленьком домике, где эпизодически появлялась какая-нибудь девушка, доставляла мне удовольствие, но вскоре исчезала, убедившись, что я ничем не собираюсь себя связывать и не могу дать ей нечто большее, чем просто привязанность и секс; она при этом терялась в закоулках моей памяти – я помнил их имена, изредка – связанные с этим именем ощущения, которые тоже стирались от времени. Я испытывал к ним даже чувство благодарности за то, что был ими использован в качестве орудия умиротворения во время ночи любви; они на время прерывали моё добровольное одиночество, но принадлежать кому-либо навечно мне пока не хотелось. Или не хватало на это смелости. По этой причине вот уже пару месяцев я обрёк себя на целомудрие, которое Арисменди всячески пытался помочь мне прервать, знакомя с кем попало.

Перед тем как приступить к трапезе, я решил пригласить разделить её со мной нашего сыщика. Журналист погиб вчера, и такое происшествие должно было лихорадить мозги и быть главным рефреном городских бесед. Биш не мог быть не в курсе этой драмы, и уж он-то поделится со мной различными версиями, какие только местные жители могут себе вообразить: и самыми безумными и самыми толковыми. А уж как только он узнает, что приглашен в эту пьесу в качестве соучастника (пусть и не на заглавную роль), а не элемента декорации, его детективное эго не даст ему сидеть на месте – он разовьёт самую бурную деятельность. Среди множества фамилий и имён, которые слетят с его языка, возможно, будет лишь одно подходящее, вылетит только единственный достоверный факт, но и это будет не лишним в моей работе.

«Бар Жана» занимал первый этаж старого дома, рядом с которым установлен знак, запрещающий стоянку с 6 до 10.30, кроме транспорта поставщиков и с указателем платной стоянки – улочка и так очень узкая. Из его окон были видны напротив торговые столики с фруктами.

Бишенте Арисменди был французом по паспорту и баском – по жизни и самосознанию. Идентичность для любого баска – превыше всего. Он мне очень импонирует тем, что воплощает в себе сложную и живую реальность, описанную тем же Сартром8: «Быть тем, чем не являешься, и не являться тем, что ты есть». Арисменди всегда поступает как француз, но не боится костерить правительство республики, когда речь заходит о правах басков. Если кому-то из нас, французов, при нём придёт в голову назвать себя местным, то он непременно усмехнётся и заметит: «Местные здесь только баски. Но мы гостеприимны к добрым людям, откуда бы они к нам не пришли». А ещё он – мой единственный друг.

Я не историк и не политик. Мои познания об этом народе, если не осуществлять познавательный экскурс с доримских времён, среднестатистические для обычного француза: пелота9, ЭТА10, чёрные береты, свои особые танцы, отличающиеся от испанских своими па, Герника11… Кое-чему меня о своих собратьях просвещал Бишенте.

Их дети уже более ассимилированы в нашу жизнь, давно переняли обычные для всех привычки, непонятные их старикам, но живущих с оправданной надеждой на то, что сыновья если и будут жить и развлекаться иначе, то хотя бы унаследуют привязанность к их традиционным формам.

Бишенте через четверть часа после моего звонка вошёл в зал ресторанчика и по пути ко мне сердечно и почтительно поприветствовал трёх мужчин пенсионного возраста. Всегда внимательный к соплеменникам старше его по возрасту, он встретил меня взглядом и жестом велел немного подождать. Немного погодя Биш, пообсуждав с ними последние городские новости, простился с почтенными басками и направился в мою сторону.

– Вот кто готов к перманентной конфронтации в нашем мире, – сказал детектив, бросая взгляд назад через плечо. – Всё течёт, всё меняется. А старики и сегодня готовы поддержать молодых.

Я улыбнулся. Он не меняется, он – самый многословный баск в мире, потому мне и нужен – как лучшее средство коммуникации в городе «двух утёсов».

– Зачем звал? – поинтересовался Бишенте. Он оглядел накрытый на двоих стол. – Ба, да ты никак получил нежданное наследство, раз решился покормиться приличной трапезой сам, да ещё и меня покормить?

– Да, можно это и так назвать.

Мы прекрасно дополняли друг друга. Я – со своей непритязательной внешностью. И напоминающий молодого Жана Рено баск в хорошем сером костюме с галстуком, повязанным под воротничком пепельной рубашки, с мягкими, вкрадчивыми манерами, с живыми глазами под густыми длинными ресницами и горящим взглядом, скрытым за придерживаемыми указательным пальцем линзами тонких солнцезащитные очков, которые он снимал, только в трёх случаях – когда здоровался, когда вступал в драку и когда собирался получать удовольствие от еды или женщины. Неправильно посчитал – всё же в четырёх случаях. Сейчас он был без очков: в это мгновение совпали два условия их четырёх.