Перевод с особого - Евгения Михайлова

конечно, но пока вас не пустят, к сожалению. Врачи считают, что после таких операций пациенту угрожает любая инфекция. Я – немного другое дело: все же рядом с самого начала. Сохраните мой телефон, будем на связи.

– Да, конечно. Только спросить хотела: вы и маме позвонили?

– Нет. Сразу вам. Денис вспомнил именно ваш телефон, ну, и про диван…

– Господи… – заплакала Марина. – Про диван вспомнил…

– Марина, я, конечно, могу позвонить и вашей маме, но, честно говоря, мне не по себе в роли гонца, сообщающего плохие вести. Хотя сейчас они уже не самые плохие. Лучше вы сами ей позвоните. Можете дать мой телефон.

– Конечно, позвоню. Спасибо вам большое.

Игорь подошел к Денису, сказал:

– Она заплакала из-за того, что ты помнишь про диван. Сколько ей лет?

– Девятнадцать. Ты хорошо говорил. А лучше всего то, что вы с Волгиным нигде не засветили Настю и Артема. Игорь, ты поступил очень по-мужски, взяв все на себя.

– Мы решили и дальше придерживаться такой версии, разве что попадется очень уж дотошный и в то же время надежный сыщик. Такой все равно нас всех расколет и выйдет на Настю. Как ни крути, она – главный свидетель. Но мы никогда не свяжемся с людьми, не понимающими особую ценность таких золотых чудиков. Они должны быть под охраной.

– Это точно. – Денис даже улыбнулся нежно и растроганно. – Их ко мне тоже не пустят?

– Этот вопрос к Волгину. Думаю, пустят. Они же были рядом в твою самую тяжкую ночь. Ваши потенциальные инфекции сроднились. И они хотят. Артем даже рвется, причем с малиной. Считает, что без нее у тебя ничего не заживет.

– Так это же чистая правда, – произнес Денис.

…Марина сжимала телефон в руке, которая вдруг обледенела, и безостановочно металась по квартире. Только так – в движении – она с детства могла справиться с любым потрясением – и плохим, и хорошим. А то, что она услышала сейчас, вообще находилось за рамками всех представлений и опасений. Это все было нереально. Папа мог поехать по своим многочисленным делам и маршрутам и попасть в ДТП. Он мог переходить улицу, поскользнуться и оказаться под колесами какой-то машины. Можно было представить себе множество вариантов несчастного случая. Только не такой: папа, всегда уверенный, собранный, сильный, выходит из дома подышать, а его кто-то вталкивает в чужую машину, чтобы выбросить ночью на дороге черт знает где. Черепно-мозговая травма… Возможно, дело именно в ней: он не в состоянии вспомнить, что случилось на самом деле. Но незнакомый человек нашел его на проезжей части без сознания. Тяжелые операции… Это может быть что угодно – позвоночник, ноги, руки. И это кроме головы. Говорить по телефону не смог. Сможет ли вообще говорить, ходить, работать… Окончательно ли ясно, что он выживет… Почему она не спросила все это у Игоря, который ей звонил? С другой стороны, папа вспомнил и сказал про диван. Ее номер сумел продиктовать. Надо прорваться туда и хотя бы издалека на него посмотреть. Она поймет.

А теперь позвонить матери. Реакцию Веры на любое сообщение Марина почти всегда могла предсказать заранее. По крайней мере, первую. Сейчас это будет возмущение по поводу того, что отец сумел попросить кого-то позвонить только дочери, а не жене.

Вера долго молчала после того, как Марина выпалила ей практически дословно все, что услышала от Игоря Соколова, оказавшегося человеком, который спас жизнь ее мужа. Затем произнесла:

– Значит, Денис в такой степени пришел в себя, что вспомнил и твой телефон, и то, что не купил тебе диван. Отлично. А попросить какую-то санитарку напрямую сообщить жене, что он живой, оказался не в состоянии?

– Какая же ты… предсказуемая, мама. Ни на секунду не сомневалась, что ты именно так отреагируешь. Все объяснения на эту тему ты пропустила. Знаешь, это было бы очень смешно, если бы не было так ужасно. Давай по отдельности переварим то, что узнали.

Марина разъединилась, но мать тут же перезвонила:

– У тебя есть адрес этой клиники?

– Да.

– Пришли мне. И телефон этого спасителя, как его там.

– Хорошо, но ты уверена, что можешь спокойно разговаривать с людьми, не хамить, ничего не требовать, а просто поблагодарить?

– Кто бы меня поучал…

– Ладно, пришлю. Только не надо меня сейчас дергать. Мой отец в большой беде, я должна что-то делать.

– Не бросай трубку, Марина! – воскликнула Вера. – А тебе не кажется, что это все выдумки Дениса? Попросил какого-то приятеля позвонить тебе, потому что я сразу бы раскусила… А сам может быть где угодно и с кем угодно. Когда-то явится и скажет, что вылечили. Нет? Не кажется?

– Ты знаешь, что мне всегда кажется, мама, – в глазах Марины закипели злые слезы. – Мне кажется, что ты неизлечимо больна. Что твой крошечный мозг не справляется с твоими безумными амбициями и страшным эгоизмом. Ты даже не догадываешься, что такое переживание, сочувствие, жалость и прочие эмоции, доступные нормальным людям. Будешь продолжать меня мучить своим бредом, заблокирую твой номер.

Марина бросила на стол телефон и сильно сжала виски. Только не плакать из-за нее. Слишком много чести. И не вспоминать «счастливое» детство. Как за любую провинность или резкое слово мать била ее по лицу и запирала в шкаф, туалет или ванную на долгие часы. Все! Вырвалась, добралась до станции Взрослость. А сердце все никак не отучится замирать от страха, как у пятилетнего ребенка, который прячется под кроватью, когда мать вытаскивает из шкафа ремень отца. Запомнилась даже не боль, а жестокое, садистское унижение. Это было главным в их отношениях с матерью. И тогда, и сейчас. Вера уверена, что родила для себя жертву именно для такого удовлетворения.

Марине вдруг стало тесно и жарко в квартире. Она сбросила на пол халат и открыла настежь все окна. Морозный воздух с нежными иголочками снега прильнул к ее горячему телу, промыл затуманенные глаза. Да и в смятенной голове прояснилось. Марина сейчас жила в собственной квартире, что и делало ее независимым взрослым человеком в своем праве. Квартиру ей подарил папа. Время, проведенное с отцом, – это крохотные фрагменты жизни по сравнению с глыбой постоянного общения с матерью-домохозяйкой. Но эти редкие дни, короткие часы и минуты всегда были в ее защиту. Это были конкретные, откровенные и безусловные гарантии ее свободы и возможности полноценного существования.

Отец никогда при Марине не критиковал и не одергивал Веру. Но и она при нем не слишком многое себе позволяла. Но он явно делал выводы из того,