Трое суток норд-оста - Владимир Рыбин

- А потом по дороге пошли танки, - быстро заговорила переводчица, словно боясь, что ее снова перебьют. - А дорога через перевал одна. Сколько танков прошло, столько на дороге и осталось...

Когда тронулись с перевала по ухабистым дорогам дальше в горы, Кастикос подсел к Сидоркину, расстегнул баул.

- Виски?

Сидоркин поглядел этикетку, понюхал пробку и сморщился, возвращая бутылку.

- Керосином пахнет.

Не обратив внимания на это замечание, Кастикос открутил пробку, налил в пластмассовый стаканчик. Отказываться было рискованно, приходилось играть роль до конца. Сидоркин выпил, расплескав половину виски, брезгливо понюхал пальцы.

- Самогон лучше...

Автобус дернулся на очередном ухабе и остановился.

- Дальше не проедем, - сказала Евгения Трофимовна. - Посмотрим здесь, а потом будем возвращаться.

- Почему? - забеспокоился Кастикос. Он сунул бутылку в баул и пошел вперед между креслами. - Мы хотели пешком.

- Можно, только холодно.

- Найдем чем согреться...

Склон горы был изрезан параллельными полосами пахоты. Плитки слоистого песчаника, выбеленные дождем и ветром походили на разбросанные кости, раздробленные, иссушенные. Пониже по склону на таких же полосах покачивались на ветру мелкие сосенки.

Беспорядочной толпой экскурсанты побрели по неровной каменистой тропе. То и дело кто-нибудь останавливался и, отвернувшись от ветра, делал вид, что любуется панорамой. Внизу за низкорослыми лесочками белели высоченные обрывы. По ущелью тянулась железная дорога, ныряла в черную дыру туннеля. Крыши города походили на большой пестрый ковер, а суда в порту были как детские модельки. За ними, за тоненькой черточкой мола, отрезанная от берега белой полосой прибоя, поднималась синева моря. Ее край терялся где-то в необозримой дали, затянутой белесой дымкой, и незаметно переходил в распахнутую небесную синь.

Экскурсанты брели неохотно, жадно поглядывали на хорошо видную с горы красную крышу Интерклуба. Кастикос лез как локомотив, отдувался, вытирая пот со лба, улыбался во весь рот, балагурил, норовил обнять смущенную переводчицу.

На самую вершину рискнули выбраться немногие. Кастикос вспрыгнул на большой камень, лежавший наверху, раскинул руки.

- Хорошо! Россия!

Ветер шумел, сталкивал его с камня. Город лежал внизу весь, от порта до дальних виноградников. Неподалеку, на вершине соседней горы, топорщились конструкции стройки, тянулись к небу решетчатой арматурой. Под ней серебристо поблескивали выпуклые купола.

Сидоркин насторожился, когда Кастикос вынул бинокль и принялся бесцеремонно разглядывать стройку. И не выдержал, взобрался на камень, протянул руку к биноклю.

- Дай глянуть?

Разглядел забор до дощечки и не нашел ничего интересного. Разве только рифленые алюминиевые секции куполов, ослепительно сверкавшие на солнце.

Стараясь не менять равнодушного выражения лица, он сплюнул и, повернувшись, стал разглядывать город. Нашел горотдел, свой дом. По улицам, словно муравьи по лесным тропам, сновали автомобили. И весь порт со всеми складами и грузами на пирсах был как на ладони.

"Какой идиот разрешает такие экскурсии? - подумал он. - Мало ли что в городе нет военных объектов. Черт их поймет, иностранцев, чего им надо?.."

Сидоркин снова перевел бинокль на горы и вдруг увидел в распадке плотного пожилого мужчину, по лицу и по одежде явно иностранного моряка. Он медленно шел по склону, наклонялся, что-то подбирал с земли и клал в большую желтую сумку. Потом из-за камня появилась женщина, тоже пошла, согнувшись, выискивая что-то. Когда она выпрямилась, Сидоркин с удивлением узнал хорошо знакомую по беседам в милиции даму, известную в городе под кличкой "Шантаклер".

- Хороший русский девочка, - захохотал Кастикос.

- Ты чего?

- Такое дело. Дай любоваться.

Сидоркин отдал бинокль и с удивлением увидел, что улыбка на лице Кастикоса перекосилась в гримасу, что он с неотрывным вниманием смотрит не на женщину вовсе, а на мужчину, и понял, что человек этот греку совсем не безразличен...

Потом они согревались содержимым баулов, сидя под скалой.

- Как понравилась экскурсия? - любезно спрашивала Евгения Трофимовна.

Экскурсанты сердито и быстро говорили что-то, пожимая плечами и то и дело прикладываясь к бутылкам.

Кастикос веселился.

- Холодно. Италия - тепло...

И протягивал Сидоркину очередной наполненный стаканчик...

V

Прапорщик Соловьев шел по улице и все поглядывал на далекие горы, над которыми клубились легкие белые тучи. Соловьев знал, что тучи эти будут тяжелеть с каждым часом, пока не превратятся в сине-багровый вал, сползающий по склону все ниже и ниже, что вскоре обрушится на город упругий ветер или даже ураган, который может выбить окна, сорвать крыши, бросить на берег тяжелые суда. Шел норд-ост. Штормовое предупреждение всегда было для пограничников как сигнал тревоги, потому что в норд-ост и особенно в часы, предшествующие ему, работы на КПП было впятеро больше, чем обычно.

Но он опоздал. На суда, спешившие покинуть порт, ушли другие контролеры, на причалах уже работали пограничники, в опасных местах натягивали тросы, за которые можно было бы удержаться при ураганных порывах ветра. Соловьев доложился начальнику КПП полковнику Демину и, получив указание быть под рукой, отправился в дежурную комнату. Здесь было тесно. Дежурный метался от стола к макету порта, передвигал по голубой акватории разноцветные модельки судов. Его помощник обзванивал подразделения:

- Ведите людей в клуб. Немедленно.

- Что в клубе? - спросил Соловьев у дежурного.

- Замполит синоптиков пригласил. Лекцию молодым читать. Про норд-ост. И ты иди, надо будет - позову...

Синоптик был один - начальник гидрометеостанции с перевала Васильев. Он сидел возле сцены, полузакрыв глаза, терпеливо ждал, когда старшины утихомирят шумно рассаживающиеся подразделения. Полушубок, брошенный на соседний стул, говорил, что синоптик с дороги, скорей всего прямо оттуда, с гор, где не то что теперь, и потом может прознобить до костей. До перевала час езды. Но если здесь, у моря, - юг, курортная зона, то там почти север. Как-то Соловьев пытался выяснить: много ли таких мест на земле? Оказалось, всего три или четыре, если не считать Антарктиды. Голый оглаженный перевал - скользкая горка, по которой разгоняются ветры, а приземистое, выложенное из валунов здание метеостанции походит скорее на дот, чем на жилой дом. Согнутая, прижатая к земле арматура опрокинутых мачт говорит о том, какие ураганы гуляют в горах в пору норд-остов.

Соловьев вспомнил, как удивлялся, узнав, что в доме-доте вот уже много лет постоянно живет отшельником этот Васильев, сам себе и начальник и подчиненный, день и ночь сторожит ветры.