Воспоминания и мысли - Жозефина Батлер

с моим отцом, который сам был хорошим прихожанином, отчасти же они были довольны, что нашли человека, возвещавшего просто евангельское учение – они в этом чувствовали потребность, и вот нашли возможность удовлетворить ее.

Мы вместе посещали прихожан, очень быстро к нам привязавшихся. Настоящей нужды у них не было, они были довольно обеспеченны.

В обращении моего мужа к бедным людям вообще не было ни малейшего оттенка снисхождения, что так часто замечается у людей с менее деликатными чувствами. В самой скромной хижине он держал себя так же, как с людьми своего общества. С бедными и старыми людьми, особенно с женщинами бедного класса, он был так же вежлив и предупредителен, как с высокопоставленными лицами. Эти добрые, простые люди, желая выразить свое высокое мнение о нем, обыкновенно говорили: «Это настоящий джентльмен». Он избегал вопросов, касавшихся их частных дел, и не пытался никогда проникать в их совесть или религиозные убеждения, потому что христианская скромность не допускала его до этого. А все же люди эти открывали ему охотно свои сокровенные мысли, и не раз случалось многим облегчать свою обремененную совесть добровольной исповедью.

Возвращение наше в Оксфорд совершилось при неблагоприятных условиях. Был конец осени, погода стояла сырая и холодная. Решено было, что я отправлюсь в Лондон к доктору сэру Джемсу Кларку, чтобы посоветоваться относительно моей болезни, которую принимали тогда за начало чахотки.

Муж мой окружал меня самыми нежными заботами во время моего путешествия, а старый добрый доктор оказал мне ласковый и внимательный прием. У меня едва стало сил подняться ему навстречу, когда он вошел. По окончании осмотра он сказал просто: «Бедное дитя, бедное дитя! Она не должна оставаться в Оксфорде». Мы собирались тотчас вернуться, чтобы приготовиться к переезду из Оксфорда, но доктор воспротивился. «Нет, – сказал он, – она не должна более подвергаться влиянию вредных испарений, даже на один день!..»

Это было тяжелое испытание. Пришлось проститься с нашим уютным уголком, отказаться от планов и надежд, столь дорогих нам. Муж мой нанял было большой дом и приспособил его для общежития студентов. Это много стоило и теперь всей тяжестью отразилось на его делах.

Продолжать одному это предприятие и жить некоторое время врозь было для нас почти немыслимо. Другого выхода не было. Муж мой спокойно, хотя с глубоким сожалением, подчинился неизбежному.

В это же время отец мой понес крупную денежную потерю вследствие банкротства банка, где он был одним из главных акционеров. Наше положение стало поэтому еще затруднительнее, так как отец не мог помочь нам, между тем он всегда поддерживал всех членов своей семьи. Его потеря была значительна. Спокойствие, с которым он перенес этот удар, еще более увеличило уважение к нему лиц, уж и до того глубоко уважавших его.

В этот период заботы у нас сменялись одна другой. Муж мой страдал еще от того, что упрекал себя за неосторожность и недальновидность. Главным предметом его беспокойства было мое здоровье. К счастью, тучи рассеялись и горизонт прояснился.

Благодаря любезному посредничеству своего друга, Пауэльса, моему мужу предложили взять на себя обязанность пастора в одной часовне, в Блекгейте. Это место доставило ему полезную деятельность, вполне отвечавшую его вкусам, вместе с тем он мог продолжать свои литературные занятия. Он уехал в Блекгейт один, чтобы приготовить для нас помещение. Я писала ему тогда в день рождения его, 11 июня:

«Да благословит вас Бог на сей день и навсегда. Пусть поможет он вам стать “сыном утешения” для многих душ, как вы были для моей! С этих пор мы не будем более стремиться к успехам мирским. Более всего желаю я для вас исполнения следующего обетования: “Мудрые будут блистать, как свет небесный; кто будет учить справедливости, будет блистать, как звезды, во веки веков”. У меня был разговор с госпожой… разговор, сделавший мне много добра, потому что он соответствовал течению моих мыслей относительно вас и меня. Она говорит, что знает много случаев, когда за каким-либо тяжелым испытанием следовала необыкновенно полезная и плодотворная деятельность, хотя тот, на кого обрушивался удар судьбы, думал, что жизнь его погибла и ему ничего не остается, как безропотно покориться. Она говорила, что те, которым испытание посылается в более молодом возрасте, должны благодарить Господа, потому что они тогда лучше подготовлены для служения другим и со смирением идут по пути, указанному им Богом. Пусть так будет также для нас! Проснувшись утром, дети вспомнили о вашем рождении и, чтобы отпраздновать его, решили совершить экскурсию “Nightingale Valley”».

Наши дружеские отношения с М. Пауэльсом были светлой точкой пребывания в Блекгейте.

Отрывок из письма, написанного в Дильстон:

«Мы встретили вчера Фрауда и Кингслея у Пауэльса. Вечером у них был горячий спор о предмете, по-видимому, особенно близком Кингслею. Спор продолжался довольно долго.

Все мои симпатии были на стороне Кингслея, потому что независимо от предмета спора он был так убежден, так искренен! Чем более он горячился, тем все более терял самообладание. Чем сильнее он волновался, тем аргументы его становились менее убедительными. Очевидно, он потерпел неудачу. Фрауд же был совершенно спокоен, он был, пожалуй, индифферентен к сущности вопроса. Очень легко оставаться хладнокровным и улыбаться при виде волнения своего противника, когда вас ничуть не трогают принципы, за которые ведется спор. Кингслей посетил нас накануне. Какое наслаждение говорить с ним или, вернее, слушать его! Это замечательный человек, откровенный, милый и доброжелательный ко всем, но он поражает вас иногда своей горячностью и резкими выходками».

Тесная дружба, соединявшая Фрауда с моим мужем, не раз интересовала меня, тем более что они совершенно расходились во мнениях относительно многих значительных вопросов. Спустя несколько лет тайна разъяснилась.

Мы как-то посетили Фрауда. Он жил на своей вилле «The Molt» близ Салькомба, в Девентейре. Однажды вечером сидела я у себя в комнате у окна, выходившего в сад. Под окном стояла скамейка, там в этот вечер сидели оба друга. Они, казалось, были совершенно погружены в свой разговор, продолжавшийся уже довольно долго и лишь изредка прерывавшийся коротким молчанием. Я невольно услышала то, о чем они говорили, и, признаюсь, была этому довольна: таким образом, случай дал мне возможность совершенно неожиданно проникнуть в тайну этой дружбы. Разговор их не касался ни философии, ни науки, ни политики; они говорили о… мухах, как о приманке для рыб. Я осторожно нагнулась и увидела их наклоненные головы, оба внимательно рассматривали тетрадки с фланелевыми листами, на которых было наколото много искусственных мух. Они были разной величины, разноцветные и блестящие. У мужа моего было много ловкости в руках, и он сам сделал большое количество этих насекомых. Друзья говорили не только о качестве сделанных мух, но также о птицах, из перьев