Взрослые люди - Ауберт Марие

Накануне окончания моего девятого класса у Марты заболел живот. Я стояла в коридоре нашей квартиры в нарядных туфлях, накрашенная, в выглаженном платье без единой морщинки или складочки, а Марта валялась в кровати, стонала и вертелась, она все лежала и лежала, а я думала: не сейчас, не сейчас, не сейчас, только не сейчас, Марта, я тебе не разрешаю, не сейчас.

— Ты сможешь поехать? — спросила мама.

— Нет, — ответила Марта, свернулась клубочком и сказала в подушку: — Я не могу.

Мама села на кровать, погладила Марту и беспомощно взглянула на меня. Я не могла смотреть на нее, мне хотелось пнуть дверной косяк, я всегда это знала, вот так все и случится: взъерошенная глупая Марта с покатыми плечами и волосами, свисающими на лицо, с вечным щенячьим жирком на боках, та, что дружит с самыми глупыми, — она все испортит.

— Я отвезу тебя и вернусь домой, — сказала мама. — Ты ведь справишься сама?

— Конечно, — ответила я.

В гимназии я одиноко сидела рядом с Тиной и ее семьей, среди других семей, и, когда назвали мое имя, я встала, вышла на сцену и произнесла свою речь, я уже не нервничала, но все равно запиналась, а микрофон пищал, а когда я дошла до цитаты, то неправильно прочитала ее, я сказала только «если не получится, пусть не получится лучше», а потом сказала спасибо, и никто ничего не понял. Меня наградили обычными расслабленными аплодисментами. Аплодисменты закончились даже раньше, чем я села на свое место, несмотря на то что учителя улыбались мне, когда я спускалась со сцены, а один мальчик из параллельного класса показал мне большой палец, раньше я никогда не обращала на этого парня внимания, но потом думала о нем все лето, пока не начала учиться в старших классах, а ведь у него была девушка, — все из-за поднятого вверх пальца, я всегда влюблялась в тех, кто восторгался мной.

После завершения церемонии мама приехала, чтобы забрать меня. Мне хотелось еще немного побыть среди родителей и учителей, чтобы меня похвалили за речь, а мама услышала бы это, хотела, чтобы мой классный руководитель рассказал маме обо всех моих высших баллах. Вокруг нас все кипело, стулья скрипели по полу зала гимназии, на котором были почти не различимы круги и линии, потому что в зале собралось так много родителей, учителей и учеников, столы были накрыты голубыми бумажными скатертями с пятнами от кофе и крошками от шоколадных тортов.

Мама надвинула очки на нос, она тоже казалась растерянной, волосы она так и не уложила и даже не нарядилась.

— Хорошо бы нам поехать домой, — произнесла она. — Думаю, Марту не стоит оставлять одну.

Я посмотрела на нее, мне хотелось сказать ей, что вряд ли Марте настолько плохо, что она все выдумала, чтобы испортить мой день, но я знала, как мама отреагирует, поэтому по-быстрому обняла одноклассниц и распрощалась с ними. Я не нашла мальчика, который показал большой палец, спустилась вслед за мамой по лестнице, покинула здание гимназии, прошла на парковку, помню, на мне были туфли на высоких каблуках и платье — короткое, но не слишком, я внимательно относилась к таким вещам, я уселась на переднее сиденье и захлопнула дверцу. Стоял светлый июньский вечер, я окончила школу, полностью окончила первую ступень школы, все было возможно, а дверцы захлопнулись и заперли нас вдвоем внутри машины.

Я перемываю все тарелки, какая же я, блин, невероятная умница, и полощу их под такой горячей водой, что они почти сразу же высыхают, а потом принимаюсь за стаканы. Этими стаканами я пользовалась с детства, они стоят в высоком шкафу на кухне. Я вытираю их и убираю на место, а потом вынимаю обратно две штуки и прячу под футболку, чувствуя себя при этом ребенком, будто кто-то наблюдает за мной, я чуть не смеюсь, я быстро и тихо иду в свою комнату и засовываю стаканы в сумку.

МАРТА СПРАШИВАЕТ МАМУ и Стейна, не хотят ли они покататься на лодке. Ей даже не удается толком скрыть, что она мечтает удивить маму, мне стыдно, что она ведет себя по-детски, неужели так странно, что она научилась управлять лодкой. Мы с Кристоффером идем на пристань раньше остальных и относим спасательные жилеты, старые ярко-оранжевые для взрослых, маленький блестящий для Олеи, зимой они хранятся в кладовке в подвале, и мне кажется, что я запачкалась мышиным пометом и пылью.

Я подтягиваю канат, забираюсь в лодку и снимаю откидной верх. Кристоффер следует за мной и снимает крепления с другой стороны. Мы аккуратно сворачиваем полотнище и кладем его на причал, какие же мы молодцы, мы оба молодцы, а потом мы сидим на краю причала и машем ногами, как два подростка, и ждем остальных. Кристоффер курит. Мне нравится запах, пахнет другой жизнью, ушедшими временами. Он не смог бросить до конца, но утверждает, что это лето будет последним, а Марта говорит, что, пока он пьет меньше, чем раньше, ее все устраивает.

— Как ты считаешь, может, мне тоже сделать такую?.. — Я указываю на одну из его татуировок.

— Вот такую огромную жуткую племенную татуху из девяностых? — говорит он, рассматривая свои предплечья. — Да, думаю, тебе очень пойдет. Я-то двадцать лет жалею, что их сделал.

— Каждая девушка в определенное время должна поносить татуировку на копчике, — отвечаю я.

Кристоффер смеется, достает коробочку с жевательным табаком и кладет порцию в рот, я подбираю лодочным багром конец веревки, упавший в воду.

— Здесь можно написать твой жизненный девиз, — произносит он и касается пальцем моей спины в том месте, где между футболкой и штанами видна полоска кожи.

Я слышу голос Олеи за лодочным сараем и встаю, и тут же в поле зрения появляются она, мама, Стейн и Марта. Только после того, как все мы с трудом размещаемся в лодке и отдаем швартовы, Марта усаживается на место рулевого справа и заводит двигатель.

— Марта, ты шутишь? — Мама пытается перекричать двигатель. — Ты научилась управлять лодкой?

Довольное лицо Марты просветлело, она настолько горда собой, что я отворачиваюсь. Она хорошо ведет катер по волнам, и я испытываю тихую радость от ощущения воды, от фонтанчиков, кругов, узоров и ряби, я прекрасно помню эту воду с детства, и как же хорошо видеть ее, привет, вот и ты. Я перевешиваюсь через борт и погружаю руку в воду, чувствую, как возрастает ее сопротивление, когда Марта увеличивает скорость. Волосы развеваются на ветру, Стейн придерживает свою дурацкую федору, мама просит его снять шляпу, но он мотает головой, а до этого он отказался надеть спасательный жилет.

Олея сидит на маленькой палубе и крепко держится. Кристоффер просит ее спуститься, и она усаживается рядом со мной. Я улыбаюсь ей, она улыбается мне беззубым ртом, я обнимаю ее за узкие плечи и дергаю за мышиный хвостик, она делает вид, что ей щекотно, и уворачивается. Тетя Ида. Ее сине-розовый спасательный жилет не похож на оранжевые жилеты из моего детства. Интересно, стану ли я постоянно рассуждать о том, как все было раньше, когда я была маленькой, станут ли Марта с Кристоффером переглядываться и закатывать глаза у меня за спиной, может быть, у меня появятся темные очки, в которых я стану похожей на насекомое, и шляпа, которую я ни за что не сниму в лодке, но с этим я справлюсь, я умею сделать так, чтобы Олея отвечала улыбкой на мою улыбку, и надеюсь, что Марта это заметила, что она следит за нами. Но мама и Марта смотрят на сушу, мама указывает на что-то, думаю, они говорят о том, что в Стурсюнде возвели новые дома. Марта умело и грамотно рулит, когда мы оказываемся в фарватере довольно большого корабля, я вижу, как Кристоффер подмигивает ей, а она склабится ему в ответ. Это я тоже умею, думаю я, знаю, что умею, я долго каталась на катере сегодня утром, когда все вы еще дрыхли, так что не такой уж это подвиг.

По дороге домой посредине фьорда катер начинает чихать, затем несколько раз кашляет и замолкает.

— Черт, не может быть, — говорит Марта.

Она встала и стоит, опустив руки, Кристоффер проверяет бензин. В баке ничего не осталось, я израсходовала почти все во время утренней прогулки.