Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин

проверят, не было ли у Никольского контактов с людьми Крестовского. Что-то мне подсказывает — тут может быть связь.

Вечером, когда основная волна увольнений уже прошла, я вызвал Соколова в кабинет. За окном мела поземка, и в свете уличных фонарей снежинки казались золотистыми. В печи потрескивали березовые дрова, распространяя уютное тепло.

Петр Николаевич вошел немного настороженно — события последних дней явно выбили его из колеи. Его видавший виды пиджак с протертыми локтями казался еще более помятым, чем обычно, а пенсне на шнурке слегка подрагивало.

— Присаживайтесь, Петр Николаевич, — я достал из буфета бутылку коньяка «Шустов» с царской печатью и два хрустальных стакана. — День был тяжелый, не откажетесь?

Главный инженер опустился в кресло у камина, машинально протирая стекла пенсне батистовым платком:

— Признаться, Леонид Иванович, я все думаю… — он замялся, подбирая слова. — Никольский столько лет работал, и Перельман… Как-то оно все…

— Жестко? — я разлил коньяк. — Да, жестко. Но необходимо. Знаете, Петр Николаевич, завод — как механизм. Одна ржавая шестеренка — и вся машина начинает работать со сбоями.

Соколов принял стакан, задумчиво глядя на играющий в хрустале янтарный напиток. На столе между нами лежали папки с документами — доказательства махинаций уволенных управленцев.

— Я ведь догадывался, — произнес он наконец. — Особенно по поставкам. Цены явно завышены, качество хромает. Но думал — может, время такое.

— Время всегда такое, — я отхлебнул коньяка. — Только одни используют его для воровства, а другие — для работы. Вот вы, Петр Николаевич, сколько лет на заводе?

— Двадцать три года, — он машинально поправил цепочку карманных часов. — Еще при вашем батюшке начинал, царство ему небесное.

— И за все эти годы — ни одного пятна на репутации. Потому что для вас завод — не кормушка, а дело жизни. — Я достал из ящика стола папку с чертежами. — Вот, посмотрите. Это проект модернизации мартеновского цеха. Полностью новая схема, с реконструкцией регенераторов.

Соколов надел пенсне, склонился над чертежами. В его глазах загорелся профессиональный интерес:

— Позвольте… Но это же… Очень смелое решение. И дорогое.

— Деньги найдем, — я подлил ему коньяка. — Главное — нужны надежные люди для реализации. Люди, которым можно доверять.

Он поднял на меня внимательный взгляд:

— Вы поэтому так… решительно?

— Именно. Старые кадры, погрязшие в махинациях, никогда не возьмутся за серьезную модернизацию. Им выгодно, чтобы все оставалось как есть. А нам нужно двигаться вперед. Давайте, где ваши проекты. Я давно хотел посмотреть.

Соколов достал бумаги. Я углубился в них. Время шло.

В кабинете пахло табаком и машинным маслом. Массивный дубовый стол с зеленым сукном завалили чертежи. На стене тикали старинные часы «Павел Буре», оставшиеся еще с довоенных времен. Рядом висели схемы оборудования в простых рамках и диаграммы выполнения плана, начерченные цветными карандашами.

Соколов, в потертом пиджаке с кожаными заплатами на локтях и неизменном пенсне на шнурке, раскладывал на столе ватманские листы. Его длинные пальцы с въевшимися чернильными пятнами двигались по чертежам с профессиональной уверенностью. На углу стола примостился никелированный портсигар и чернильный прибор немецкой фирмы «Пеликан».

Объясняя схему модернизации мартеновского цеха, главный инженер то и дело поправлял сползающее пенсне характерным жестом — привычка, выдававшая нервозность. Мой взгляд зацепился за необычный эскиз, лежавший в стороне. Чертеж был выполнен на плотном ватмане, безупречно четкие линии говорили о руке настоящего профессионала. Но главное — техническое решение казалось поразительно современным.

— А это что? — я потянулся к листу, чувствуя легкое напряжение в раненом плече.

Соколов заметно смутился, его окладистая бородка с проседью дернулась:

— А, это… — он замялся, теребя золотую цепочку от карманных часов. — Один из наших молодых конструкторов предложил. Сорокин, из конструкторского бюро.

Я внимательно изучал чертеж, выполненный остро отточенным карандашом «Кох-и-Нор». Система рекуперации тепла для мартеновских печей была продумана до мелочей, с применением новейших инженерных решений. В памяти всплыли чертежи с Магнитки образца 1995 года — мы тогда внедряли похожую схему, она давала экономию топлива до сорока процентов.

— И что думаете? — спросил я, отмечая про себя ювелирную точность расчетов.

— Технически грамотно, — Соколов снял пенсне, принялся протирать стекла батистовым платком с вышитыми инициалами. В его движениях чувствовалась внутренняя борьба. — Но Штром раскритиковал. Говорит, слишком рискованно отходить от проверенных схем. Молодежь… они же горячие, максималисты. Сорокин чуть заявление об уходе не написал.

— Расскажите подробнее про этого Сорокина.

— Толковый парень, — Соколов оживился, и его усталое лицо преобразилось. — Двадцать шесть лет, Промакадемию с отличием закончил. Отец был инженером-путейцем на Николаевской железной дороге, погиб в Гражданскую. Живет с матерью в коммуналке на Маросейке, в бывшем купеческом доме. Зарплата младшего конструктора — тридцать пять рублей, сами понимаете…

— А почему не продвигаете?

— Так характер сложный, — вздохнул главный инженер, присаживаясь в скрипучее венское кресло. — С ветеранами конфликтует, все новое предлагает. Вот недавно с Штромом сцепились у чертежной доски — чуть до скандала не дошло. Тот его сорокой в небе обозвал, а Сорокин в ответ про закостенелость и саботаж. Еле разняли.

Я поднялся, с грохотом отодвинув стул. Соколов тоже вскочил.

— Ну-ка, пойдемте посмотрим этого вашего гениального бунтаря.

Мартеновский цех встретил нас жаром и грохотом. Под закопченными фермами крыши двигались мостовые краны производства «Красного путиловца». От печей, облицованных потрескавшимся шамотным кирпичом, волнами исходил раскаленный воздух.

Возле третьей печи я заметил худощавого молодого человека в потертой кожанке довоенного образца. Он что-то записывал в блокнот, пристроив его на край разливочного ковша. На носу поблескивали очки в простой стальной оправе, а из нагрудного кармана торчала логарифмическая линейка «Фабер-Кастель».

Сорокин поднял голову — открытое интеллигентное лицо, внимательные серые глаза за стеклами очков. На подбородке свежая царапина — видимо, от металлической заготовки. Руки в технической саже, но с аккуратно подстриженными ногтями — признак интеллигентной семьи.

— Замеры делаете? — спросил я, отмечая профессиональную сосредоточенность молодого инженера.

— Да, температурный режим проверяю, — он говорил четко, с той особой интонацией, которая выдает человека, привыкшего отстаивать свои идеи. В руках поблескивал новенький немецкий пирометр «Сименс». — Если позволите, Леонид Иванович… У нас тут серьезные отклонения от расчетного режима. Особенно в зоне регенераторов.

— Видел ваш проект, — перебил я, наблюдая, как в его глазах мелькнула искра надежды. — Интересное решение с рекуперацией тепла. Особенно схема