Ожидание жизни - Иола Гайнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Артур был здесь? Честно говоря, мне не хотелось никого видеть, и на просьбы впустить в комнату отвечала отказом всем без разбора. А ты куда-то собираешься? Я помешала?
– Нет, что ты, я тебя всегда рада видеть, но сейчас мне действительно пора уходить, дело срочной важности, зайди через пару часов, если не будешь спать. А если будешь, то я утром сама к тебе приду. Не обижаешься на меня?
– Нет, конечно, увидимся завтра утром.
Поднявшись в свою комнату, я мгновенно заснула из-за пережитого стресса. Разбудила меня утром улыбающаяся мама, что было более чем странно:
– Доброе утро, моя многоуважаемая дочь. Мне уже рассказали, что вчера твое настроение было испорчено. Не могла бы ты поделиться со своей мамочкой, какова же причина столь странного поведения? А то ни Люси, ни Артур не знают.
– Честно говоря, мне вчера стало очень плохо, поэтому оттуда и уехала пораньше. А уже в доме захотела спать настолько сильно, что не могла даже встать с постели и кому-нибудь открыть дверь. Простите меня, если заставила всех волноваться, этого больше не повторится.
– Я знаю, что ты чего-то не договариваешь, но если не хочешь говорить, то можешь пока оставить свои тайны при себе. Когда придет время, тогда сама придешь за советом к своей мамочке.
Встав с постели ближе к полудню и приступив к повседневным обязанностям, я решила зайти к Катрин, которой не оказалось на месте. Однако ее мама все объяснила:
– О, мисс Бэррон, какая честь для нас ваше присутствие! Вы, верно, пришли к дочке, а нет ее сейчас, да и у меня дел полно. Должно быть, Катрин на кухне, пойду туда и позову, а вы, если хотите, в комнате подождите. Вот, прошу, садитесь на кровать, пожалуйста.
Проводив меня внутрь, она мгновенно убежала, а я спокойно стала ходить по комнате и рассматривать все подряд. Вдруг сквозь небольшое отверстие приоткрытой тумбочки я увидела ту книжечку для записей, которую подарила Катрин. Решив проверить, улучшился ли ее подчерк, я достала книжечку и села на кровать. Однако, открыв ее и начав читать, я уже вообще перестала обращать внимание на грамотность, ошибки или наклон букв. Сразу с первой страницы было понятно, что чтиво это весьма интересное:
"Эта книга предназначена для собственных высказываний о жизни моей семьи, моих хозяев и меня. Краткий рассказ служанки Катрин".
Книга была небольшой, поэтому автор данного сочинения лепил буквы одну на другую, что вызывало очень большие затруднения в прочтении, однако смысл был намного важнее оформления, отчего я продолжила читать:
"…Когда мне пришлось переехать из Парижа в Англию, я была ещё ребенком, тогда все казалось таким прекрасным, казалось, что здесь мне будет намного лучше. Маргарет Бэррон, хозяйка дома, меня очень любила, и каждый раз, как видела, хлопала по маленькой розовой щечке. Языкового барьера у нас не было, так как все вокруг прекрасно знали французский. Вот тогда я впервые и почувствовала зависть, нет, эта была не та зависть, с которой смотрят на удачу других. Это была зависть соперничества, мне часто приходил в голову вопрос: "Отчего не учат слуг писать, читать, знать другие языки, ведь они не хуже, не глупее!" С течением времени наша жизнь усложнилась: без знания английского нам приходилось туго, потому что вся остальная прислуга вообще нас не понимала, а на рынке тяжело было даже выразиться. Первые три месяца я плакала каждый день от бессилия, но моим хозяевам было все равно. Они приобрели иностранных игрушек, остальное им было уже не интересно, а когда я стала быстро взрослеть, то Миссис Маргарет Бэррон не стала вообще обращать на меня внимания, как и на всю мебель, стоящую вокруг.
Хозяйка моя, честно говоря, вообще напоминает набитую яблоками индюшку. Всегда благовоспитанное поведение, красивые наряды и безупречное гостеприимство, но такое холодное сердце, что мороз в середине зимы позавидовал бы. К нам, прислуге, она относится со снисхождением, считая неравенство таким же естественным, как и дождь в Англии. Конечно, я понимаю и принимаю законы и нравы нашего времени, но как же хочется хоть иногда увидеть в ее глазах не презрение, а уважение. И, несмотря на то, что я общаюсь с ее дочерью, она редко замечает мое присутствие.
А общаюсь я с Мэри Бэррон, симпатичной наивной девушкой, которая, кстати, и научила меня писать и читать. Когда мы с ней сблизились, то ко мне стали относиться иначе. Другая прислуга начала со мной здороваться, улыбаться и исполнять все мои просьбы, они знали, что в случае надобности, только я могла что-нибудь попросить у хозяев. Ни смотря на то, что Мэри научила меня грамоте, мои познания были каплей в море. Мне приходилось тайком брать словари и художественную литературу, чтобы стать такой же, как те, кому я служу. Вы спросите, когда же я успевала выполнять всю домашнюю работу? Дело в том, что о своем намерении чего-то достичь в жизни я поделилась с мамой, которая согласилась выполнять часть моей работы. В какой-то степени мне приходится благодарить Мэри, что она стала со мной общаться, советоваться, рассказывать всякую ерунду об «интересной светской» жизни, причудах богатеньких стариков, о современных тенденциях в моде. Но на моем месте мог оказаться кто угодно, поэтому полностью моя заслуга, что этим человеком стала я. Для меня это было несложно: где надо – посочувствовать, где надо – помочь, где надо – промолчать. После близкого с ней знакомства, мне приходилось долгое время терпеть ее философию о каком-то непонятном выборе. А размышлять-то, по сути, было не о чем, хочешь – делай, не хочешь – не делай, вот и вся философия. Однако больше всего меня поразила просьба Мэри о том, чтобы я научила ее готовить, хотя я уверена, что в ее жизни этот навык не пригодится. Вот так, среди зеленого салата и красных перцев, в родной для меня обстановке мне легко было увидеть в Мэри человека, доброго, чуть-чуть наивного и даже веселого. Я признала свою ошибку, и теперь настоящая дружба появилась и в моей жизни.
Есть еще одна ошибка, которая меня не отпускает, и о которой я жалею до сих пор. У Мэри есть две старшие сестры: Джулия и Элизабет. О первой сестре мне почти ничего не известно: слишком мала я тогда была, да и каждый раз
