"Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов) - Редьярд Киплинг

Лира древних прародительница мне!

(О, рыбачий берег, солнечный залив!)

Сам Гермес, украв, держал её в огне,

Мой железный гриф и струны закалив,

И во мне запела мудрость всех веков.

Я — пеан бездумной жизни, древний грек,

Песня истины, свободной от оков,

Песня чуда, песня юности навек!

Я звеню, звеню, звеню, звеню…

(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?

Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,

Цепью песен будет мир объединён!

В эту «цепь песен», в непрерывность пути всемирного искусства от античности до наших дней, Киплинг верит глубже, чем в силу оружия… Так вот, тут заодно и о воинственности поэта. Да, в период начала Первой Мировой на него, как и на многих других, за десяток лет до войны её предсказавшего, нередко стали появляться карикатуры, зачастую заслуженные, как на непримиримого противника всего немецкого. Ну а в СССР? Тут позднее именно те державники, кто были инициаторами гонки вооружений «чтобы все нас боялись», они-то ещё лет сорок спустя, всё обзывали и обзывали поэта «поджигателем войны». Но как же, спросим, укладываются в этот ярлык такие его стихи, как «Благодетели»? Вот отрывок из этого стихотворения, написанного ещё в дни Первой мировой:

…Всех, кто в доспехах или без,

Дым пушек уравнял.

Когда ж за психов-королей,

Людей погибли тьмы,

Тогда устали от вещей.

И устрашились мы.

Диктату времени пора

Зов древний подчинить:

Лук-панцирь как нибудь с утра

И пушку отменить!

Не то любой тиран готов,

(Толпа любая — тож!)

Враз все плоды людских трудов

Угробить ни за грош!

И вот опять некая параллель обнаруживается на эту тему между Киплингом и Хейзингой, который начинает один свой трактат с апокалиптического предчувствия: "Ни для кого не было бы неожиданностью, если бы однажды безумие вдруг прорвалось в слепое неистовство, которое оставило бы после себя эту бедную европейскую цивилизацию отупелой и умоисступленной, ибо моторы продолжали бы вращаться, а знамена — реять, но человеческий дух исчез бы навсегда» (1935 г.)

Ещё во время Первой Мировой войны ужас перед первыми газовыми атаками дал Киплингу толчок для стихотворения «Гефсиманский сад» (его нет в этой книге) отразившего реакцию военных, не понимавших ещё, что применение средств массового уничтожения, начавшееся в годы Первой мировой войны с хлорных а потом ипритных атак, знаменуют новую сверхварварскую войну ХХ века. Поэт мужества, да ещё и военный журналист естественно пишет о войне, но как мы видим, далеко не всегда её героизирует. Хотя что касается героизации войн, то дань этому отдали все мировые литературы с античных времён и как минимум до 60-х годов ХХ века. Ну есть ли на свете хоть один эпос, в котором не было бы героизации этой темы? И что делает хотя бы русская литература начиная со «Слова о полку Игореве»?

Только вот отчего-то один из вернейших русских последователей (скажу даже точней и резче — подражателей) Киплинга, Константин Симонов никогда не подвергался в СССР обвинениям в воспевании агрессии?? 33

Далее — все разговоры о расизме Киплинга «базируются» на одном его стихотворении «Бремя белого человека», весьма поверхностно прочитанного, а ещё точнее — на одном его названии…

Неси это гордое бремя,

Родных сыновей пошли

На службу тебе подвластным

Народам на край земли.

……………………………….

«Неси это гордое бремя,

Не как надменный король:

К тяжёлой чёрной работе

Как раб себя приневоль.

При жизни тебе не видеть

Порты, шоссе, мосты,

Так строй их оставляя

Могилы таких как ты…

Пер. А.Сергеева

Так можно ли это назвать расизмом? Не более, чем титанический организаторский труд Сесиля Родса, не только завоевавшего, но и во многом цивилизовавшего Родезию. а в значительной степени ещё начавшего цивилизовать как зулусское, так и бушмено-готтентотское население Южной Африки и прекратившего в основном кровопролития между этими народами.

Дело в том, что основное противопоставление у Киплинга идёт вовсе не по линии белый — цветной. А по линии человек долга или пустозвон. А речь об обязанности и долге — это идея поставленная во главу угла более четырёхсот лет тому назад кальвинистским течением протестантства, хотя и тогда уже она была не так нова…

«Я так и не смог понять, — писал в начале 20 века в своей автобиографии Леонард Вулф, служивший на Цейлоне в колониальной администрации, — то ли Киплинг лепил характеры своих героев по точному образу и подобию англо-индийцев, то ли мы сами лепили свои характеры по образцу киплинговских героев» 34

Но вернёмся ещё раз к стихотворению «За уроженцев колоний»:

Тут качали нас в колыбели,

В эту землю вложен наш труд,

Наша честь, и судьба, и надежда

По праву рожденья — тут!

……………………………………..

За наших чёрных кормилиц,

Чей напев колыбельный дик,

И — пока мы английский не знали —

За наш первый родной язык!

И автора таких строк кто-то осмеливался обозвать расистом?

Но однако, обратившись к этой теме, мы никак не минуем знаменитейшего начала «Баллады о Востоке и Западе», которое (в пер. Е. Полонской) советские критики в хвост и в гриву цитировали, когда хотели обвинить поэта в расизме, и в подчёркнутом восхвалении белого человека.

В «литературе соцреализма» выдумали, как известно, (не называя, разумеется) новый метод перевода — перевод идеологический.

И вот у Е. Полонской это стихотворение начинается так:

Да. Запад есть Запад, Восток есть Восток,

и с места они не сойдут (?).

Пока не предстанут небо с землёй на страшный Господень Суд

Но нет Востока и Запада нет — что племя, родина, род, (подч. мной- В.Б.)

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт.

И те, из советских деятелей, кто приводил это русское четверостишие целиком, вешали на поэта кличку «космополит», а те, кто помнил только первые две строчки — кличку «расист и ницшеанец». И видимо вовсе не случайно появляются в этом переводе подчёркнутые мной, но отсутствующие в подлиннике слова: «что — племя, родина, род». Тут видно, может быть и неосознанное, желание советской переводчицы приписать поэту то, чего он вовсе не говорил, приписать разом и расизм и презрение к любому патриотизму заодно. Но в подлиннике мы читаем:

But there is neither East nor West, nor Border, nor Breed, nor Birth.

Итак слово родина в переводе Полонской появляется с той же целью, с какой убрано отсюда слово граница, а конкретные «племя» и «род» поставлены вместе чтобы вызвать у читателя некое пренебрежительное чувство (по ассоциации с русским фразеологическим оборотом «ни роду, ни племени»). Не говоря уж о том, что слово Birth несёт куда более широкий, более обобщённый смысл.

А теперь приведём эти строки в более точном (и главное неангажированном) переводе —

Запад есть Запад, Восток есть Восток — им не сойтись никогда

До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!

Но ни Запада нет, ни Востока, ни стран, ни границ, ни рас,

Если двое сильных лицом к лицу встретятся в некий час! -

Но вернёмся опять к стихотворению «За уроженцев колоний»

Оно заканчивается строками, звучащими в пер. А. Оношкович-Яцыны названном «Туземец» вот так:

(Протянем же кабель, (встать!)

От Оркнея до Горна,

С петлёю, чтоб мир захлеснуть!

От Оркнея до Горна

С петлёю, чтоб мир затянуть!

Ну, скажем, замахнулся на мировой господство поэт! Какой агрессор!!!

А вот о каком кабеле идёт у него речь, — да и как это захлеснуть мир кабелем? Не заметил тут редактор книжки переводов Ады Оношкович-Яцыны, (1922 г) М. Л. Лозинский, а за ним и В. Стенич в 1936 г. простого непонимания переводчицей текста, вызванного, безусловно, не столько незнанием того, что в мире делается, сколько априорной идеологической причиной!

By the might of our Cabl-tow (take hands)

From the Orkneys to the Horn

All round the world…

Вот как эти и дальнейшие строки выглядят в нормальном, не идеологическом переводе:

За Телеграфный Кабель! (возьмёмся за руки!)

Проложенный в глубине морской,

Который свяжет Оркней и Горн,

Одной неразрывной петлёй

Вокруг земли!

Оказывается что кабель-то у Киплинга телеграфный, проложенный между Европой и Америкой! Никакое не орудие удушения всей земли, а новое средство связи! Итак, речь шла о трансатлантическом телеграфном кабеле, который свяжет разные континенты, ну, потому и радостный прогрессизм возведён поэтом на романтический уровень, что вполне сходно с настроениями незадолго до того столь же радостно приветствовавшего всякий технический прогресс Жюля Верна! Кстати, о трансатлантическом телеграфном кабеле Киплинг высказывается восторженно не в порядке ответвления темы расширения Империи, а потому, что сам по себе технический прогресс для него был одним из бесспорных кумиров. Такое настроение свойственно было не только началу ХХ века, а и всему этому веку, отразившему и даже скорее воспевшему прогресс всех видов прежде всего расцветом жанра научной фантастики, последовавшим за Ж. Верном и Г. Уэллсом.35