"Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов) - Редьярд Киплинг

История, слава, гордость и честь,

волны семи морей —

Всё, что сверкало триста лет,

сгинет за триста дней!

Триста лет — это срок царствования в России династии Романовых (1613–1917.) Триста дней — похоже на «просвет» между Февральской революцией 1917 г. и «якобинским переворотом в Петрограде» 25 октября… Так есть ли, по мысли поэта, гарантия, того, что с Британской империей не произойдёт что либо похожее на то, что случилось с Российской?

Итак, в свете всего сказанного, самое удивительное — это выпуск «ГИХЛ-ом» в 1936 году уже упоминавшегося сборника стихотворений Киплинга (Случайно, видимо, как раз в год его смерти). В небольшом этом томике, первом, относительно объёмном русском издании стихов Киплинга, есть статья Р. Миллер-Будницкой, занявшая чуть ли не полкниги, но представляющая собой всего лишь раздутую во много раз статейку Т. Левита из тогдашней «Литературной энциклопедии» (частично подготовленной под редакцией Л. Троцкого), статейку, пронизанную одним пафосом: «Надо знать своего врага».25

Нормальный человеческий рассудок не в силах дать удовлетворительное объяснение этой особенной вражды советских идеологов к британскому поэту. Но чтобы хоть приблизительно понять это, попробуем рационально подойти к главным советским «обвинениям» против поэта. А предварительно учтём, что нередко собаки, которых вешали на Киплинга и благовоспитанные члены викторианского общества и не столь благовоспитанные члены Союза Советских Писателей, оказывались чаще всего одной и той же породы!

Поначалу это удивляет неожиданностью. Но если подробнее разобраться, то причины для удивления исчезнут. Как эти две позиции, викторианская и советская сталинского, да и во многом послесталинского периода, могли совпасть, на сугубо теоретическом уровне всё же понятно.

Историк архитектуры Владимир Паперный в своей книге «Культура два» (написанной ещё в 60-х годах, в основном на материале архитектуры советского периода, но изданной, естественно, уже в постсоветской России) выстраивает довольно чёткую культурологическую концепцию, далеко выходящую за пределы собственно архитектуры, вполне справедливую и в применении к литературе. Суть этой теории в том, что во всех историях разных времён и стран сменяются циклы: бунтарская, или революционная тенденция искусства, с её активностью, простотой и функциональностью, уступает место рано или поздно помпезной, застывшей, и украшательской, «культуре два»; и на протяжении веков, а иногда и на протяжении считанных лет, они чередуются.

Как Маяковский (полностью) так и Киплинг (большей частью) принадлежали идейно к условному понятию бунтарской «культуры один», так викторианство в Англии, и стиль жизни и мышления в СССР сталинского периода — это — «культура два». Только в Англии она устойчиво держалась намного дольше чем всё 19 столетие, вплоть до появления в литературе 50-х годов 20 века, «рассерженных молодых людей», явных представителей «культуры один», а вот в СССР «культура два» длилась — по теории Паперного — с 1929 по 1956 год, когда и тут снова заявили о себе первые проявления очередной «культуры один» (настало время «оттепели», способной хотя и к ограниченному, но бунтарству)

Викторианский «Сommon sense», не совсем удачно передаваемый русским выражением «здравый смысл», был всегда на стороне консервативной неизменности и привычной застылости хорошо известных ценностей. Точно так же имманентная политической системе советская приверженность идее о том что «партия и лично тов. (нужное имя вставить) о нас неустанно заботятся», сводится к одному, вбивавшемуся в головы «простых советских людей» вполне викторианскому тезису: — к абсолютной уверенности в стабильности и благости (а порой и несменяемости) властей, и вследствие этого — к стабильности, к «гарантированной» неизменности и «застое» духовного бытия в стране..26

Кстати, рассматривая всю человеческую историю как постоянную смену форм жизни, причём путём именно революционным, официальные советские историки разом замолкали на тему о том. а что же будет после достижения «великой цели»! «По умолчанию» предполагалось ими всякое прекращение любых изменений. То есть вечный и счастливый застой. (Аналогичный «тысячелетнему Райху»?)

Эта (кстати скорее советская, чем английская «философия», эта главная обывательская черта эта тяга к неизменности («только пожалуйста без неожиданностей!») и заставляла «общественное мнение» викторианской Англии объявить бунтарское творчество молодого Киплинга «литературным хулиганством». Особенно возмущала многих та непочтительность, с которой поэт описывал сильных мира сего (например сделать персонажем сатирических стихов саму Королеву Викторию!) И более того: крайняя непочтительность поэта в отношении Господа Бога, с коим Киплинг не только предельно фамильярен, но который фигурирует у поэта почти только в иронических, а то и сатирических стихах и балладах в образе, мягко говоря, приниженном…

И как это ни парадоксально а «общественное мнение» советского истэблишмента, скажем без преувеличения исповедовавшего мораль весьма недалёкую от викторианской, естественно требовало считать Киплинга литературным врагом № 1.

В связи с этим могут вполне прийти на память мерзкие цензурно-идеологические кампании против В. Маяковского, вспыхивавшие как даже в царской России ещё, так и потом, куда шумнее, в ранней советской. С той разницей, что Киплингу, в отличие от Маяковского, это повредить ничем не могло…

А ведь Маяковский столь же верно служил своей общественной системе, как Киплинг своей. Только оба они по некоему довольно наивному идеализму, далеко не всё принимали. Но ведь оба хотели соответственно свою систему улучшить до уровня идеальной! А такое «ремонтничество» искренних и честных сторонников любой системы ею всегда воспринимается в штыки да и куда агрессивнее, чем открытая вражда политических противников! (Вспомним наши 60-е годы!)

В обоих случаях «общественная» реакция на обоих поэтов сходна. Бунтарство и активный романтизм, естественно совместимый с этим свойством натуры, как правило, вызывают шипящую ненависть мещанства 27 заботящегося прежде всего о привычном порядке и детальной предсказуемости завтрашнего дня. Ну а позиция «не всё принимающих» поэтов есть куда более крупное преступление, по мнению любых идеологических верхов, чем полное отрицание! («Ну, что ему больше всех надо?!») Ведь ещё в средние века еретик считался куда хуже иноверца!

Английского читателя в конце 19 века возмущал эпатаж. Во многом Киплинга без всякой натяжки можно было бы рассматривать как «Маяковского по ту сторону», ну разве что способы эпатажа у обоих поэтов были довольно разные.

Но для обоих одной из первых языковых ценностей была вещь важнейшая в любой литературе: и тот и другой поэт открыли широко ворота разговорному языку улицы и многим другим языковым пластам, которым до них был в литературу «вход воспрещён»… 28 Как ни странно, такие вот отношения с родным языком тоже нередко дразнят гусей куда сильней, чем иные разрушительные идеи.

5.

Империализм Киплинга, безусловно имевший место, тоже был показан в советском восприятии искажённо.

Первоначальное завоевание колоний само по себе редко попадает в поле зрения Киплинга (как напр. «Песня Диэго Вальдеса») Его привлекает или первооткрывательство, или уже более поздние, современные ему колониальные войны с целью сохранения империи, доставшейся британцу от отцов и дедов.

Сначала о первооткрывателях.

У Киплинга на эту тему есть немало стихов. Он рассказывает о подвигах искателей приключений, бродяг, скитальцев, неутолимо жаждущих свободы и новизны:

Отцы нас благословляли,

Баловали как могли, —

Мы ж — на клубы и мессы плевали,

Нам хотелось — за край земли!

(Да, ребята)

Хоть пропасть — но найти край земли

……………………………………………………………………….

Край земли — вот наши владенья,

Океан? — Отступит и он!

В мире не было той заварухи,

Где не дрался бы наш легион!

Кто эти люди? Первооткрыватели? Или авантюристы? Сказать так будет недостаточно. Но они неутомимы и неутолимы. Их полно. Они всюду, они «легион, не известный в штабах», потому что большей частью все открытия они свершают за собственный страх и риск, не ожидая благословения свыше:

Так вот — за Джентльменов Удачи

(Тост наш шёпотом произнесён)

За яростных, за непокорных,

Безымянных бродяг легион!

Выпьем, прежде чем разбредёмся,

Корабль паровоза не ждёт —

Легион, не известный в штабах —