Вор весны - Кетрин Макдональд

Я сложила единственную ее фотографию, которая у меня была, в суперобложку и перечитывала каждый раз, как скучала по ней.

Люди говорят, нельзя скучать по тому, чего у тебя никогда не было, но я скучаю по своей матери всю свою жизнь. Я так мало знаю о ней, только то, что она и мой отец познакомились, когда он был в творческом отпуске на Крите. Ее звали Дафна. У меня ее кудри и улыбка, а у нее есть частичка меня, которую я не могу назвать. Они встречались несколько месяцев, а потом он вернулся в Лондон.

Год спустя она появилась на пороге его дома со мной в придачу. Следующая часть истории была смягчена и рассказана мне мелкими фрагментами на протяжении нескольких лет, когда я стала достаточно взрослой, чтобы лучше понять, когда папа смог найти более убедительный способ объяснить, почему она не могла оставить меня.

— Она хотела тебя. Хотела, Сефи, но… она не могла справиться сама. Ей нужна была небольшая помощь, — послеродовая депрессия. Это объясняет, как она смогла отдать своего ребенка и уйти, думая, что папа лучше мне подходит, чем она.

Но это не объясняло, почему она держалась вдали. Это не говорило мне, оглядывалась ли она когда-нибудь назад и думала ли обо мне так же часто, как я думала о ней.

Никто не спрашивает, когда у тебя нет отца. Это глупо, это сексизм, но они понимают. Общество привыкло к этому. Папы уходят.

Однако, когда у тебя нет мамы, люди спрашивают, почему. Они странно на тебя смотрят, словно с тобой что-то не так, или предполагают, что она, должно быть мертва, потому что, какая мать бросит своего ребенка?

Иногда трудно не поддаваться этому чувству. Еще труднее самой задавать этот вопрос, не обвиняя ее вместо себя.

Если со мной все в порядке, значит, что-то не так с ней.

Ничто в ее фотографии не говорит ни о чем подобном. Она выглядит обычной. Теплой. У нее каштановые кудри, темные глаза, оливковая кожа. Она похожа на чью-либо маму.

Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у меня братья и сестры, двигается ли она дальше. Достаточно ли они для нее хороши, раз я нет. Ненавижу то, что, возможно, никогда этого не узнаю. Она никогда не называла отцу своего полного имени.

Возможно, она навсегда останется для меня чужой.

Я смотрю на ее фото и впервые чувствую тоску по другому человеку на фотографии рядом с ней. По Папе.

Слезы текут по моему лицу, крупные, тяжелые, сдавленные рыдания.

Я плачу какое-то время. Плачу по дому, по Папе и Либби, по всему, чего хочу, и по всему, что не имеет смысла. Ч рыдаю а мех Пандоры.

Не могу поверить, что он вернулся за моей кошкой.

Почему-то это заставляет меня плакать еще сильнее. Это был продуманный поступок, и я не понимаю, почему он это сделал, и задаюсь вопросом, должна ли я должным образом отблагодарить его, и ненавижу, что это не имеет смысла.

Прекратив плакать, я проскальзываю в ванную комнату, чтобы принять ванну. Бабушка всегда говорила мне, когда ты несчастен, очищение сделает тебя капельку менее несчастным. В какой-то степени она права. Мои страхи утихают, хотя бы на время, пока я не вылезаю наружу.

Я вытираюсь полотенцем и заворачиваюсь в шелковый халат, который висит на двери. Это все равно что надеть теплый воздух и пахту. Пандора вьется у моих ног, и я ненадолго прижимаю ее к себе, а после направляюсь к гардеробу.

В нем собрана самая потрясающая коллекция платьев из всех, которые я когда-либо видела. Мягкие, изящные, воздушные и сверкающие, огромные, широкие бальные платья, украшенные розами. Наряды, которые сливаются и переливаются. Наряды, которые поют о весне и лете и которым не место в этом темном, бессезонном месте.

Вообще-то, теперь, когда стало светло, в моей комнате не так уж мрачно. Мебель довольно изящная, а стены выкрашены в теплый розовый цвет, между румянами и терракотой. Кровать с балдахином украшена резьбой в виде роз, занавески сверкают.

Интересно, сколько женщин пользовалось ею до меня, и что они чувствовали.

Интересно, где они сейчас?

Я выбираю платье кремового цвета, сшитое из слоев воздушной паутинки и расшитое цветами, думая о том, что еще сложнее быть несчастной, когда на тебе что-то такое красивое. Это почти работает, и когда мрак в коридорах рассеивается, я выбираю пару расшитых блестками тапочек и начинаю всерьез исследовать все вокруг.

Планировка «дворца» проста: прихожая, длинный коридор и тронный зал в конце. Все вырезано из обсидиана; блестящее, черное, сверкающее. В пространстве нет ни дюйма цвета, за исключением красноватого, пурпурного свечения кристаллов и бра с ярко-синим пламенем в тронном зале.

В коридоре десять дверей, каждая на равном друг от друга расстоянии, комнаты за ними бесконечно больше, чем должны быть. Рядом с кухней находится роскошная столовая, а рядом с ней ванная комната с ванной, больше похожей на бассейн. Поблизости находится библиотека — темная, мрачная и лишенная какой-либо интересной литературы, — а рядом что-то вроде обсерватории с потолком, на котором мерцает звездный свет.

На другой стороне коридора находится моя комната, а запертая комната, как я полагаю, должна принадлежать Аиду. Странно осознавать, что он по другую стену, так близко, пока я не понимаю, что эти комнаты, похоже, не подчиняются законам физики, слишком большие для такого пространства, которое они занимали в коридоре. Может, он не слышал, как я рыдала. Может, мы не так близко.

Рядом с покоями Аида находится оружейная комната с впечатляющей коллекцией оружия, за которой следует пустая комната, в которой нет ничего, кроме зеркала и неудобного на вид шезлонга. После остается лишь одна комната.

Я открываю двери, и у меня перехватывает дыхание. Я уверена, что попала в мираж, но по воздуху проносится прохладный ветерок, свежий аромат танцует у моего носа, одновременно знакомый и совершенно чужой.

Сосна, лаванда и скошенная трава. Ничто из этого и все. Это земля после дождя, первый запах весны, это грозы и луга с полевыми цветами.

Это магия. Аромат