Утешение странников - Иэн Макьюэн

Оно было изящно вылеплено, с роскошным небрежением обычной правильностью пропорций. Ухо — сейчас увидеть можно было только одно — большое и немного торчком; кожа настолько тонкая и бледная, что казалась почти прозрачной, и внутри гораздо больше изгибов, чем положено, этакими невероятными завитками, мочки длинные и округлые, как слезинки. Брови как две жирные черты карандашом, сбегающие вниз к переносице и почти касающиеся друг друга. Глубоко посаженные глаза, темные, если он их откроет, сейчас были прикрыты темно-серыми острыми ресницами. Во сне озадаченная гримаса, которая собирала на его лбу привычную сеть морщин даже тогда, когда он смеялся, почти разгладилась, оставив едва заметные — как от волны на песке — следы. Нос, как и уши, был довольно длинный, но если смотреть в профиль, то не сильно выдавался вперед; напротив, он был узким и ровным, а в нижнюю его часть, словно резцом каменотеса, были врезаны две необычайно маленькие, похожие на запятые ноздри. Рот у Колина был волевой, с твердой линией губ, разделенных разве что намеком на проблеск зубов. Волосы у него были тонкие, как у ребенка, и черные и падали завитками на хрупкую, женственную шею.

Мэри подошла к окну и распахнула ставни. Комната смотрела прямо на закат и, судя по всему, находилась на пятом или на шестом этаже, большинство соседних зданий были заметно ниже. Солнце било прямо в глаза, и оттого разобраться в конфигурации лежащих под окном улиц и оценить, далеко ли отсюда до гостиницы, было почти невозможно. Снизу, как из гигантской оркестровой ямы, поднимались смешанные звуки шагов, музыкальных телевизионных заставок, звон столовых приборов и посуды, собачий лай и бесчисленные голоса. Она тихо затворила ставни, восстановив на стене узор из оранжевых солнечных полос. Барский простор и лоснящаяся прохлада чистого мрамора вдохновили Мэри заняться йогой. Она села на пол, резко втянув воздух ртом, когда холодная поверхность коснулась ягодиц, вытянув ноги перед собой и выпрямив спину. Она медленно, с долгим выдохом наклонилась вперед, дотянулась до ступней, зацепилась за них руками и вытягивала торс вдоль ног, покуда голова не легла на голени. Несколько минут она равномерно дышала, оставаясь в этой позе, с закрытыми глазами. Когда она выпрямилась, Колин уже сидел на кровати.

Все еще не до конца проснувшись, он перевел взгляд с ее пустой постели на решетчатый ромб на стене, а потом на пол, на Мэри.

— Мы где?

Мэри легла на спину.

— Точно сказать не могу.

— А где Роберт?

— Не знаю.

Она стала поднимать ноги и делала это до тех пор, пока они не коснулись пола у нее за головой.

Колин встал, но тотчас снова плюхнулся на кровать.

— Да, а сколько сейчас времени?

Голос у Мэри был сдавленный:

— Вечер.

— А как твои укусы?

— Спасибо, прошли.

Колин встал, на сей раз куда осторожнее, и огляделся вокруг.

— А где наша одежда?

Мэри ответила:

— Не знаю, — подняла ноги и встала в «березку». Колин неверным шагом подошел к окну и высунул голову наружу.

— В комнате ее нет. — Он взял вазу с лунником и поднял крышку сундука. — Здесь тоже.

— Ага, — сказала Мэри.

Он сел на свою кровать и посмотрел на нее.

— Тебе не кажется, что нам стоило бы ее отыскать? Или тебе все равно?

— Я прекрасно себя чувствую, — сказана Мэри.

Колин вздохнул:

— Ну а я хочу понять, что, собственно, происходит.

Мэри опустила ноги и сказала, обращаясь к потолку:

— Там на двери висит халат.

Она сложила руки и ноги со всем удобством, которое позволял мраморный пол, подняла ладони вверх, закрыла глаза и стала глубоко дышать через нос.

Через несколько минут она услышала, как Колин, голосом, гулко звучащим в замкнутом пространстве ванной, раздраженно крикнул:

— Я не могу в этом ходить!

Она открыла глаза в тот самый момент, когда он зашел в комнату.

— Вот это да! — удивленно сказала Мэри, глядя на него. — Выглядишь просто потрясающе.

Она выпутала пару его локонов, застрявших в оборках воротника, и погладила ладонью сквозь ткань.

— Ты выглядишь как бог. Думаю, придется затащить тебя в койку.

Она потянула его к себе, но Колин высвободился.

— К тому же никакой это не халат, — сказал он, — это ночнушка.

Он указал на вышитый поперек его груди цветочный бордюрчик.

Мэри отступила на шаг назад.

— Ты даже представить себе не можешь, как здорово ты в ней выглядишь.

Колин начал стягивать с себя ночную рубашку.

— Я же не могу расхаживать, — сказал он изнутри, сквозь мягкие складки, — по чужому дому в этаком виде.

— Ты имеешь в виду эрекцию? — спросила Мэри и вернулась к йоге.

Она встала прямо, составив ступни вместе и вытянув руки вдоль туловища, нагнулась так, чтобы дотянуться до пальцев на ногах, а потом еще глубже — и положила запястья и ладони на пол.

Колин, с ночной рубашкой, переброшенной через руку, стоял и смотрел на нее.

— Насчет твоих укусов — я рад, — сказал он через некоторое время.

Мэри промычала в ответ что-то невнятное. Когда она снова выпрямилась, он подошел к ней.

— Тебе она больше подойдет, — сказал он. — Заодно сходишь и посмотришь, что к чему.

Мэри подпрыгнула и приземлилась, широко расставив ноги. Она стала выгибать торс в сторону, пока не смогла ухватить себя левой рукой за левую лодыжку. Правую руку она подняла вверх и смотрела вдоль нее, в потолок. Колин уронил ночнушку на пол и лег на свою кровать. Минут через пятнадцать Мэри подняла ее, надела, поправила волосы перед зеркалом в ванной и, одарив Колина нарочитой улыбкой, вышла из комнаты.

Она медленно пробиралась по длинной, загроможденной фамильными ценностями галерее, сквозь этакий семейный музей, в котором обилие экспонатов разве что по случайности оставляло рядом с собой малую толику жилого пространства; и экспонаты сплошь были громоздкие, богато украшенные, не используемые в быту, но старательно ухоженные — предметы из красного дерева, резные и полированные, на изогнутых ножках и с бархатными подушками. В нише по левую руку от нее стояли, как бессменный караул, двое напольных часов и тикали не в такт. Даже вещи размером поменьше, вроде птичьих чучел под стеклянными колпаками, ваз, чаш для фруктов, подставок для ламп, прочих медных и хрустальных предметов непонятного назначения, казались неподъемными из-за давящей на них тяжести прошедших лет и забытых преданий. Три окна, которые выстроились в ряд в западной стене, отбрасывали внутрь помещения точно такие же, хотя и успевшие слегка потускнеть, оранжевые полосы, с той разницей, что здесь их разнообразили потертые узорчатые ковры. В центре галереи находился большой полированный обеденный стол с расставленными вокруг него стульями — с высокими спинками, явно из того же комплекта, что и сам стол. На одном конце стола — телефон, блокнот и карандаш. На стенах — дюжина с лишним картин, написанных маслом, в основном портреты, и между ними пара пожелтевших пейзажей. Портреты были одинаково темными: темная одежда, тусклый фон, на котором лица людей сияли как луны. На двух пейзажах были изображены едва различимые деревья: лишенные листьев, они возвышались над темными озерами, на берегах которых танцевали, воздев руки, какие-то призрачные фигуры.

В дальнем конце галереи виднелись две двери, в одну из которых они сегодня утром вошли; двери были непропорционально маленькие, не обшитые панелями и выкрашенные в белый цвет: как будто великосветский особняк кому-то взбрело в голову нарезать на малогабаритные квартиры. Мэри остановилась у серванта, который стоял у стены меж двумя окнами, этакий монстр, сложенный из полированных поверхностей, и на каждом ящике — ручка в форме женской головы. Она попробовала открыть несколько ящиков: все оказались запертыми. На полке были аккуратно разложены предметы довольно интимного свойства, но даже и у них вид был такой, словно их выставили напоказ: щетки, платяные и для волос, с серебряными рукоятками, на отдельном поддоне, расписной фарфоровый тазик для бритья, несколько разложенных веером опасных бритв, курительные трубки, выстроенные в ряд на подставке из черного дерева, кавалерийский хлыст, мухобойка, золотая трутница, брегет на цепочке. По задней стенке шли гравюры на спортивные темы, по большей части скачущие кони с неестественно вывернутыми ногами, у всадников на головах цилиндры.

Мэри успела пройти галерею насквозь — огибая особо крупные предметы, помедлив возле зеркала в массивной золоченой раме — и только потом обратила внимание на самую приметную деталь интерьера. В восточной стене была раздвижная стеклянная дверь, выходившая на длинный балкон. Оттуда, где она стояла, свет канделябров почти ничего не позволял увидеть в сгущающемся снаружи сумраке, но не заметить колоссального изобилия цветов было все-таки невозможно, равно как и вьющихся растений, маленьких деревьев в кадках и — Мэри затаила дыхание — маленького бледного лица, которое наблюдало за ней из темноты, лица, до странности развоплощенного, поскольку ночное небо и отражения мебели в стекле не позволяли разглядеть ни прическу, ни одежду. Какое-то время лицо смотрело на нее, не мигая, геометрически правильное овальное лицо; потом отодвинулось куда-то назад и вбок, в полную тьму, и исчезло. Мэри шумно выдохнула. Отражение комнаты вздрогнуло: стеклянная дверь отворилась. В комнату, немного неловко, вошла молодая женщина с жестоко утянутыми на затылке волосами и протянула ей руку.